Если, конечно, его не схватят. В этом случае его жена и девочки окажутся без вины виноватыми, расплачивающимися к тому же за смерть «не той» женщины.

В самом деле, что делала Роза Перкинс в глухую полночь на задней лужайке усадьбы Грейс Чедвик?

Эта мысль долго не давала мне сомкнуть глаза.

В действительности визит к дочери Розы для выражения соболезнования планировался мною прямо с утра. Но когда я отвезла детей в группу парусного спорта и передала их в руки молодой женщины — опытного инструктора, ведущей занятия; когда я купила утреннюю газету у Питера Деборда, снова выразившего мне, по-видимому искренне, свое восхищение, поднявшее мой тонус, я снова помчалась в западную часть Острова, остановившись по пути у цветочного киоска — купить цветы.

Я не терплю неразрешенных загадок, но на этот раз в желании видеть Эстеллу мною руководило отнюдь не простое стремление оградить девочек от опасности, когда они вчетвером направлялись вчера от моего парадного к своей вызывающей чувство жалости изношенной машине, которая стала для меня наглядным свидетельством упадка этой семьи. Эта мысль разбудила во мне покровительственные инстинкты, о которых я и сама не подозревала. Если их ожидают неприятности — а подсознательное чувство подсказывало мне, что это вполне возможно, — Элджер не будет в состоянии послужить им опорой; и что более вероятно, именно он будет причиной их бед.

Первое, о чем я подумала, проснувшись в то ясное безоблачное утро, была полиция: она и в самом деле может в скором времени явиться за Элджером. Ведь если предполагаемой жертвой преступления была Грейс, то Элджер, единственный из всех знающих ее людей, имел основания настоятельно желать ее смерти. Интуиция, если вам угодно, подсказывала мне, что у него нет алиби. Накануне перед сном я об этом как-то не задумалась, но теперь, лежа в постели и прислушиваясь, как встают Кристофер и Нэнси, я вспомнила: Элджер любил ходить на рыбалку, особенно по ночам, во время прилива. Если он ушел один, в какое-нибудь уединенное место на берегу, ему будет трудно доказать свою непричастность. И еще не вполне одевшись, я вдруг приняла решение: надо ехать к Эстелле сразу и выяснить, зачем Роза поехала в «Марч Хаус». При этом могло подтвердиться, что версия полиции — неверна. Я понимала, что моя надежда была зыбкой, но в случае удачи Элджер оказывался вне подозрений: вряд ли кому могло прийти в голову обвинять его в намерении убить Розу Перкинс.

Поместье «Руккери» было расположено на холме Ридж-Хилл, невдалеке от Ти-лейн. Некогда оно принадлежало процветающему клану овцеводов, его поля и пастбища были обнесены замшелой гранитной стеной, а из окон открывалась широкая панорама на равнину с редкими фермами, простирающуюся вплоть до Атлантического океана. Чуть ниже, на уступе, скрытое, к счастью, от глаз наблюдателя, стояло большое, на редкость уродливое трехэтажное здание в современном стиле, недавно построенное подругой Розы Анной Альфреда, кинозвездой, купившей у нее часть земли.

Собственный дом Розы, построенный, как и мой, в начале XIX столетия, был низкий, приземистый, с серой, потемневшей от времени драночной кровлей и зелеными ставнями. Два боковых крыла придавали ему П-образную форму, если смотреть сзади, и защищали цветочную оранжерею и бассейн от всех ветров, кроме восточного. Над домом возвышался кряжистый столетний дуб, липы и буки; от Мидл-роуд к нему вела подъездная дорожка из гравия, — пройдя сквозь аллею из кудрявых кленов, она заканчивалась кольцом у парадного входа. От нее, примерно на середине, отходила вторая подъездная дорожка, поуже, ведущая вниз, к дому мисс Альфреда.

Я припарковала машину, подошла к двери и постучала. В руках у меня была целая охапка гладиолусов, шпорника, ранних лилий, но несмотря на это, я ощущала себя незваным гостем и успокаивала себя тем, что Эстелла обязана быть со мной вежливой — хотя бы потому, что я гораздо старше ее. Однако это мне не помогло.

Ждать пришлось довольно долго. Но вот дверь отворилась, и передо мной предстала Эстелла, собственной персоной. На ней было только вошедшее в моду «средиземноморское» бикини, представляющее собой три крохотных треугольничка, соединенных завязками. Ее тело, загорелое, стройное, натренированное гимнастическими упражнениями, было натерто лосьоном от загара. Тонкие черты лица, темно-зеленые глаза, прямые каштановые волосы, падающие ей на спину, — все вместе это производило довольно сильное впечатление. Я успела подумать: она действительно хороша собой, как постоянно уверяла всех ее мать; жаль только, что подкачал характер.

— Доброе утро! — произнесла я, ощутив внезапную скованность: сказать мне, собственно, было нечего. — Я привезла вам цветы… ужасно сожалею о случившемся…

Что еще можно сказать девушке, которая, по-видимому, ничуть не расстроена тем, что ее мать убита?

Некоторое время Эстелла молчала, потом коротко улыбнулась, почти насмешливой улыбкой, взяла цветы и пригласила меня наконец войти. Я вошла в переднюю.

— Мы у бассейна, — бросила мне девушка и, не дожидаясь моего ответа, прошла через холл в гостиную с почти вызывающей кошачьей грацией, которая, на языке жестов, означала то, что мне следовало понять еще раньше: смерть матери нисколько не огорчила ее.

Я подумала, что Эстелла, возможно, хочет шокировать меня с единственной целью — утвердить свою самостоятельность. Девчонка была инфантильной, и я пожалела, что последовала за ней в гостиную. Но не стоять же мне целую вечность в дверях!

Мы пересекли роскошную гостиную, обставленную дорогой современной мебелью, местами имитирующей старину, и через оранжерею вышли к бассейну, где я увидела жениха Эстеллы, молодого титулованного француза, отдыхавшего в шезлонге. Короткий махровый халат распахнут до пояса. На вид Фрэнсису можно было дать лет двадцать шесть, он узкоплечий, со слабо развитой грудной клеткой и ногами, почти лишенными мускулов. Лицо недовольное, с трехдневной щетиной, нос слишком длинный, волосы темные, прямые, уже начавшие редеть. Он не произнес ни слова, даже не встал, только воззрился на меня на какой-то миг, потом глубоко затянулся из только что свернутой самокрутки. Когда он выпустил дым, я сразу ощутила характерный запах марихуаны. «Какое разительное несходство между этим фатом и Питером Дебордом!» — невольно подумалось мне.

Презрев все светские условности, Эстелла указала мне на стул и отрывисто произнесла:

— Вчера здесь была полиция. Весь день и всю ночь они рылись в вещах матери и задавали несчетное количество идиотских вопросов. Сегодня мы просто не в силах разговаривать с кем бы то ни было. Эсси Пекк когда-то давала маме почитать пару книжек. Я сейчас принесу их, и вы вернете их по принадлежности.

Она свалила все принесенные мною цветы на инкрустированный металлом и покрытый стеклом стол, где они были обречены на немедленное увядание, и взяла у Фрэнсиса самокрутку. Сделав пару затяжек, она отдала ее обратно, после чего проскользнула через оранжерею к стеклянным дверям, которые, как я знала, вели в спальню Розы. Я начала злиться на себя. Лучше бы мне не приезжать совсем!

Оглядев бассейн, я обнаружила, что Фрэнсис там не один. На противоположной стороне на матах лежала молодая пара. Он был в итальянских плавках без ластовицы, которые оставляют снаружи все на свете и просто вынуждают вас посмотреть вторично, если даже вы этого не хотите; она лежала на животе, лениво опустив в воду руку; на ней, по-видимому, не было вообще ничего.

Эстелла вернулась почти сразу с книжками в руках — четыре потрепанных томика в дешевых бумажных обложках — и протянула их мне. Я взяла.

— Мы не собираемся устраивать здесь церемонию похорон, — сказала Эстелла. — Ее устроят в Бостоне. Маму будут кремировать. Я думаю, что тетя возьмет прах и захоронит его где-нибудь. Она вылетает в Бостон с Тихоокеанского побережья.

Это было выше моих сил. Не в состоянии задать интересующий меня вопрос — почему Роза оказалась в ту ночь в усадьбе Грейс, — я ограничилась лишь бессмысленными обрывками фраз: