- Курсант Петров!
- Курсант Петров!
- Я!
- Доложите самочувствие!
На необъятной бетонной площадке — будничная обстановка. Раскладной стол, за которым сидит штабной старлей, старательно записывая в журнал ответы курсантов. Рядом с журналом лежит видеорегистратор, который занимается тем же самым. Ну, а как вы хотели? Хоть и двадцать первый век, а традиции чтутся свято.
- Настроение отличное, пульс в норме, давление в норме, готов к полётам!
Ага, вот вы мне поверите? Вот вы поверите, что человек в скафандре, стоящий перед начальством и ожидающий решения оного — будет иметь нормальный пульс? Да и когда интересно, он его проверял бы? По генералу не было заметно, что он мне тоже не верит. Потому что эту фразу он слышал, наверное, больше тысячи раз, и она для него точно так же ничего не значит. Но — традиции! Сейчас мою довольную морду зафиксирует техника, писарь запишет ответ в бумажный и надёжный журнал, и вся ответственность с товарищей офицеров будет снята.
- Жалобы или пожелания есть?
- Так точно, товарищ генерал!
- Слушаю. Говорите.
Надо же, не напрягся ни чуточки. То ли его мои вопросы совершенно не волнуют, то ли умеет держать лицо. Что и не удивительно, в общем-то, генерал всё-таки!
- В полётном задании у меня сказано, что у меня парное пилотирование челнока до Второй Лунной и стыковка с базой. Но я до сих пор не знаю, кто у меня вторым пилотом!
- Курсант Петров!
- Я! - восклицаю я после некоторой заминки, понимая, что продолжения не последует.
- С какого времени вы считаете своё начальство дураками?
- Товарищ генерал! Вы спросили на тему вопросов — я спросил.
Взвизгнул фальшивой нотой вековой протокол, аж писарь поднял голову.
- Я имел ввиду: по полётам!
- Товарищ генерал, напарник в челноке — это самый прямой полётный вопрос!
- Других вопросов нет? По самочувствию, подготовке, предчувствиям? Может, живот пучит или рука дрожит?
- Никак нет, товарищ генерал!
- Что касается остального — всё узнаете в своё время, курсант. Хотя… Не нравится мне ваше настроение. Скажите-ка, а как личность вашего второго пилота влияет на вашу готовность к полёту? И с чего вы решили, что второй пилот — он, а не вы?
Я растерялся. Но ровно на одну секунду. Что-то в самом низу спины шепнуло мне, что если я сейчас ляпну очередную глупость — то практика по свободному пилотированию накрылась большим секционным отражателем, и это хорошо, если ещё допустят до переэкзаменовки. А если нет…
- Просто интересно, товарищ генерал!
Писарь склонился к журналу, продолжая чиркать по бумаге пером. Я на миг задумался об этой уникальной должности. Когда-то в Египте писари были редкой и очень уважаемой кастой. Чтобы стать писарем, надо было учиться всю жизнь, и потом писаря уважали и ценили, и даже эцилоп не имел права бить его по ночам! Потом ввели всеобщую грамотность, и писать стали уметь все! Всё население Земли! Потом появились компьютеры и автораспознавалки речи, писать стало нечего и незачем, в школе даже отменили чистописание. И вот — пожалуйста! Конец двадцать первого века, к звёздам летаем, а тут сидит писарь, редкий и уважаемый, как в древнем Египте…
- Отставить праздное любопытство! К проверке приступить!
Кроме нас на предполётной площадке находится автобус. Старинное чудо о шести колёсах (задние — по два), говорят, тоже традиционное. В задней двери у него торчит современный тестировочный комплекс. Унылый техник подключает диагностические разъёмы и сравнивает телеметрию с инфоканалом. Разницы нету, скафандр работает отлично. Заодно можно узнать мой пульс, давление, концентрацию инсулина или алкогольдегидрогеназы, но, как я уже говорил, традиции незыблемы.
- Доступ к полётам разрешаю, - сообщает техник. Пожалуй, единственный из всех нас, кто на самом деле несёт хоть какую-то ответственность.
- Счастливого пути, курсант! И ещё…
Он оглянулся на писаря, который выключал и упаковывал регистратор.
- Коля, я тебя очень прошу. Пожалуйста, отнесись к своему заданию серьёзно. Это очень серьёзно, я тебе серьёзно говорю. Это тебе не… просто экзамен. В общем, помни, всё не просто так. Ну, удачи!
И он хлопнул меня по плечу. Каждый раз поражаюсь: как не совпадает ощущение и зрительный ряд! Я вижу, что человек хлопает меня, слышу звук, но ничего не чувствую.
Скафандр, однако!
Залезаю в автобус и чувствую, как напряжение стекает куда-то внутрь. Как я, оказывается, волновался! И сам не заметил. Развалился на сиденье в просторном салоне, где кроме меня только двое сопровождающих. Смотрю в окно на чахлые кустики в степи. Земля… Как ты прекрасна! Почему нам этого не говорят?
- Вот почему вы нам этого не говорите? - обратился я к Кембелды Нурашевичу, отставному полковнику фельдшерской службы, традиционно провожающему курсантов на старт. - Почему вы рассказываете нам о двигателях, системах навигации, электронике и протоколах связи, но ничего не говорите о вот этом? - я махнул за окно. - Что земля так прекрасна?
Пётр Евграфович закашлялся в кулак и слегка покраснел. А Кембелды Нурашевич поморгал узкими глазками и серьёзно ответил:
- Может быть потому, что это невозможно рассказать? Если я тебе сейчас начну говорить, как прекрасен этот автобус, ты мне поверишь?
Я задумался.
- Некоторые вещи, Коля, надо понимать самому. Что с того, что я скажу? А ты зачем? Нет, мы правильно учим. Учим то, что надо тебе. А что не надо — сам разберёшься.
На середине пути — остановка. Тоже традиция. Мне рассказывали, но я не поверил.
- Ну, иди, иди! - машет Пётр Евграфович.
Двери с шипением раскрылись, и я вышел в степь. Неужели правда? Вот так вот надо обойти автобус, расстегнуть у скафандра нижнюю часть и оросить колесо? И автобус стоит и ждёт меня? Как же неудобно! Вот чёрт бы побрал эти традиции!
Закончив с этой неприятной процедурой, я забрался обратно, красный и злой. Сделали тут из меня посмешище…
Монгол посмотрел на меня и, видимо, понял.
- А ты знаешь, Коля, зачем ты это сейчас сделал?
- Потому что полковник Завадский сказал, - буркнул я.
- И только поэтому?
- Ну, если вдруг на старте захочется.
- Нет, Коля. Эту традицию ввёл сам Гагарин. Он ехал в этом самом автобусе. Да, лет шестьдесят назад его откопали на свалке, проверили по номерам и убедились — он самый. Отреставрировали, и вот он возит курсантов на космодром. А Юрий Алексеевич тогда сам попросил водителя остановиться, вышел… А потом и Леонов тоже самое делал. И все теперь делают. Вот и ты тоже…
Я посмотрел на автобус и понял, что Кембелды Нурашевич не шутил, когда говорил, что эта древняя машина — прекрасна. Если в нём ездили Гагарин и Леонов… И точно так же… Я засмеялся.
- А что, тогда у скафандров ширинка была?
- Видимо, была.
- А вы не знаете?
- Коля, - сказал Пётр Евграфович. - Вот вернёшься — и сходишь в музей да сам посмотришь. Неужели не ходил?
- Ходил, конечно. Но как-то вот к этой детали не присматривался.
- А ты, в каком-то смысле, тоже первый, - добавил Кембелды Нурашевич. - Поэтому и удостоился этой чести. Так что гордись и соблюдай традиции в точности! Потому что неизвестно, что именно потомки переймут из твоих заскоков.
А автобус катился дальше и дальше, к воротам стартового комплекса Байконура. Который давно превратился из лестницы к звёздам в обычный учебный комплекс, только охрана на нём стоит, как и сто лет назад.
Тоже традиция.
Вот он, наш челнок. Стоит посреди бетонного поля на стартовых створах махина в семьдесят метров, внизу — полусфера из шестнадцати маневровых дюз, верх закрыт обтекателем, но там тоже четыре движка. На высоте пятидесяти метров — входной шлюз. Сейчас к нему пристыкован лифт. Сверху и снизу от жилой зоны — двигательные отсеки и служебная аппаратура. Посредине — грузовой отсек. В самом низу лифтовой площадки собралась группа офицеров. Ой, какие строгости! Можно подумать, не рядовой экзамен, а прям государственная комиссия! Я поправил волосы под шлемом, попрощался с провожающими и направился к ожидающим.
В это время на площадку въехал современный микрик. Подрулил прямо к старту и остановился.
- Подождите! - махнул мне один из офицеров.
Всё страньше и страньше! То есть... Я не понял! Это мой корабль, космический челнок «Запад-2», на котором я сдаю экзамен по пилотированию грузопассажирского транспорта внутри лунной орбиты… И… Встречают не меня? А… Как же так?
Я чувствовал себя как таракан на столе, стоя практически в одиночестве на необъятном лётном поле. Из микрика в это время вылез второй космонавт. Его окружили, что-то наперебой объясняя… Потом отправили в лифт. Я следил, как поднимается маленькая кабинка всё выше и выше, ко входу в мой корабль, и прозевал вызов.
- Курсант Петров! Эй, Петров! Уснул, что ли?
- А? - я направился к толпе.
- Курсант Петров! Расскажи-ка, как ты понимаешь полётное задание?!
- Старт с космодрома Байконур…
- С начала, курсант!
- С начала? Эээ… Поднимаюсь в космический челнок типа «Запад-2», занимаю кресло пилота…
- Какое кресло?
- Ну… Первого пилота…
- Отставить. Слушай сюда, курсант. Дело вот какое. Ты занимаешь кресло второго пилота.
Спасибо, товарищ генерал, я был готов к этому. Но почему он раньше не сказал? Что происходит?
- Формально ты будешь подчинённым, повинуясь указаниям первого пилота. Но на самом деле именно на тебе будет лежать вся ответственность за текущий полёт. Как понял?
- Не очень понял, если честно, товарищ генерал второго ранга.
- Сейчас поймёшь. Кто летит вторым пилотом — знаешь?
- Мне почему-то так и не сказали. Не знаю.
- И сейчас поймёшь, почему. Вторым, точнее, первым пилотом с тобой летит хаарши.
Я бы много отдал за то, чтобы видеть собственное лицо. Наверное, эта невероятная смесь изумления, бравурной серьёзности и детского восторга была достойна воплощения кисти художника, но я бы хотел на себя в этот момент просто взглянуть со стороны.