Все было напрасно. Девочку никто не видел.

Всю ночь шел дождь. Вообще лето было богато грозами, частыми, мелкими, какими-то «Гвоздиковыми» дождичками. И трава стояла в лугах парная, лоснящаяся. Солнце поднялось свежее, умытое. В акварельно-синем небе повис жаворонок.

Из кустов выскочил заяц. Он постоял с минуту, глядя на Гришку, вздымая рыжеватые, как бы подпаленные (словно у костра грелся!) впалые бока, а потом вдруг высоко подпрыгнул и задал такого стрекача, что видны были одни лишь вытянутые, летящие по ветру уши.

Гришка улыбнулся. Он представил себе лист бумаги, на котором непременно будет жить это утро, этот глупый, пугливый заяц с его золотистым, каким-то солнечным зрачком. И эти уши…

Трава Гришке казалась осыпанной битым стеклом. Ощущение было настолько сильным, что он, сняв башмаки, осторожно погружал ноги в прохладную траву, словно боялся пораниться. Маэстро молча шел рядом.

— Неплохо бы рыбкой заняться. — Он огляделся. — Как думаешь?

— У меня под орехом на берегу удочка…

— Ну, Григорий! — Маэстро потер руки.

Они вышли на берег. Ореха, под которым Гришка спрятал удочку, на месте не оказалось — он со слоем земли сполз в воду. На сером пористом камне сидел чернобородый человек в серой рубашке. Он внимательно рассматривал дерево.

— Что за наваждение? — не мог прийти в себя Гришка. — Еще вчера я лежал под орехом, а теперь хоть вплавь добирайся… Просто чудо какое-то!

— Занятно, — сказал маэстро. — Конечно, чудо.

Бородач поднял голову. Глаза его заблестели.

— Кто это? — спросил Гришку маэстро.

— Диомид, — ответил Гришка.

Маэстро глянул в глаза Диомида, отвернулся и тихонько пошел к кустам.

— Я сейчас, — сказал он Гришке.

Между тем берег ожил. С десагами[6] и плетеными корзинами потянулись крестьяне. Один из мужиков с корзиной, из которой вытягивали длинные шеи откормленные гуси, присел неподалеку от бородача. Диомид, сверкнув глазами, подхватился и побежал к реке.

— Господи! — закричал он звонко. — Прости меня, грешного, раба твоего недостойного, за неверие мое сатанинское. Как отмолить мне мой тяжкий грех?!

И он пал на колени и пополз в воду.

— Что с вами? — Гришка решил, что Диомид сошел с ума. — Куда вы?

Но тот повернул к нему безумное лицо, прошипел:

— Молчи, дурак…

Крестьянин встал, почесал затылок и направился к «грешнику». «Грешник» посмотрел на крестьянина и с удвоенной энергией принялся каяться. Он подполз к воде, коснулся ее губами, закричал:

— Сам видел! Глазами недостойными зрел! Чудо! Господи, за что мне откровение твое всевышнее?

— Что с ним? — спросил крестьянин.

— Не знаю, — развел руками Гришка. — Маэстро, — он огляделся. — Где же вы, маэстро?

В это время гуси, которым надоело томиться в ожидании хозяина, спокойно вышли из корзины и направились к реке.

— Стойте, — закричал крестьянин и, забыв о «грешнике», по колено стоявшем в воде, кинулся ловить за крыло гусака. Стали собираться люди. «Грешник» уже по грудь торчал в воде.

— Чудо! Рука господня подняла и в воду опустила. Сам видел… Червь точил его сатанинский.

— И правда, бабоньки, — сказала старуха в черном платке. — Орех на бугре стоял, а теперь в воде прохлаждается.

— Что там? — спрашивали в толпе.

— Гром в землю ударил, — отвечала старуха. — Дух святой на Диомида сошел.

— Брехня, — волновался Гришка. — Не слушайте вы бабку Ефросинию.

— Стыдно, парень, — совестил Гришку сельский пьяница Стругураш.

— Предупреждение получил? — строго спросил его Гришка.

— Получил.

— Выводы сделал?

— Цельные сутки не принимал…

— Порядок. А теперь — ступай.

Стругураш, опасливо озираясь, побрел от Гришки прочь.

— Это же оползень, — сказал Гришка толпе.

Люди зашумели.

— Парень дело говорит.

— Конечно, оползень!

— Что же еще?

— Может и оползень, — неожиданно легко согласилась Ефросиния. — А только и он сам на свет не родился. Ты, Гришка, в клубе торчишь? Ну и торчи. А в наши дела не суйся.

— Рука господня подняла и опустила, — тянул свое в реке «грешник». Он вышел на берег, пал на колени и стал целовать землю.

— Мать сыра земля! Уйми ты всякую гадину ползучую от приворота-оборота и дела лихого, поглоти ты силу нечистую в бездны кипучие, в смолу горючую, утоли ты все ветры полуденные с ненастьем, уйми пески сыпучие с метелью…

Бабка Ефросиния рухнула на колени и заплакала, запричитала…

И поползли по селу слухи о том, что ночью на реке совершилось чудо. Доброму человеку лик господен явился, дух на него сошел. И ударил гром с неба, и понесла рука господня орех в реку, дабы исцелить его раны глубокие, от червя сатанинского избавить!

В селе над этими слухами посмеивались. Кто же в Молдавии не знает, что такое оползень?

Уже не один день ребята охотились за Панаитом. Димка рассказал приятелю о человеке в серой кепке. И вот, наконец, они увидели его на рынке. Он не спеша прошелся вдоль рядов, внимательно приглядываясь к лицам колхозников. С ним вежливо здоровались.

— Кого он ищет? — спросил Димка Иона.

— Не тебя, конечно.

На корзине с дынями сидел маэстро и, щурясь от солнца, курил.

Ребята притаились. Панаит прошел совсем рядом и вскоре скрылся в толпе. Вслед за ним, не торопясь, поднялся маэстро.

Ребята выбежали на дорогу и в растерянности остановились. По дороге одиноко брела курица, высоко подымая длинные желтые ноги в белых пушистых панталонах.

Где же они — Панаит и художник? И зачем маэстро понадобилось следить за Панаитом? Ребята огляделись. Никого.

Между тем маэстро стоял за колхозным ларьком и внимательно наблюдал за ребятами.

— На кладбище сходить, что ли? — тоскливо протянул Димка.

— Ладно, не ной, — сказал Ион. — Никуда он от нас не уйдет.

— Слушай… — Димка остановился. — Стоит ли время терять? Ты предложил — ты и следи. За всеми. За Диомидом, Панаитом и маэстро. Может, и нет никакой Анны-Марии.

— Как это нет?

— А вот так… нет — и все.

— Не хочешь — как хочешь… С Ильей бы Трофимовичем посоветоваться. Ну ладно! Разберемся. Айда на кладбище. У меня книга законная.

На кладбище было сухо и солнечно. Ребята легли в траву. Ион открыл книгу, негромко прочел: «В стране дремучих трав». Помолчали. Травы на кладбище тоже были дремучие. Димка с любопытством стал рассматривать землю. Муравьи несли на новостройку лесоматериалы; по длинной караванной дороге ползла улитка с неизменным мешком на спине; одиноким парусом белела бабочка; на широкой взлетной площадке лопуха заводил мотор усатый жук в кожаной тужурке.

— Смотри, — громким шепотом произнес вдруг Ион.

Среди могил маячила фигура Гришки. Вдруг он присел и стал пятиться. Ребята затаили дыхание.

Совсем рядом зашуршала трава, на тропинку шагнул человек.

— Панаит, — выдохнул Димка.

Гришка обернулся, с минуту вглядывался в кусты. Затем стал наблюдать за тропинкой. Панаит миновал кустарник, переступил могилу и быстро зашагал среди крестов.

— Пронесло, — сказал Димка. — Панаит чуть не по мне протопал. У него ножища как у бегемота…

Ион тихо засмеялся.

— Я думал — ты помер.

Но тут на тропинку быстрым шагом вышел маэстро, и они замолчали. А этот куда идет?

Маэстро прошел между могилами, свернул за кусты и пропал. Затем снова появился. Опять исчез.

— Чего Гришка прячется? — спросил Димка. — То его с маэстро водой не разольешь, а то в прятки играют…

— И я так думаю, — из-за могилы поднялись две Никиных косички.

— Шалопуты какие-то, — из канавы выполз Михуца и стал деловито отряхивать выпачканные глиной шорты.