Бенни терпеливо стояла в большой ванной и ждала, пока ей потрут шею. Осталось недолго.

Потом девочку повели в спальню.

— Закрой глаза, — сказала мать.

Когда Бенни открыла их, то увидела на кровати толстую темно-синюю юбку и красно-синий свитер с узором острова Фэр[1]. В коробке лежали крепкие темно-синие ботинки, а рядом с ними — аккуратно сложенные красивые белые носки. Из оберточной бумаги выглядывала маленькая красная наплечная сумка.

— Весь наряд целиком! — воскликнула мать. — Пегги Пайн одела тебя с головы до ног…

Аннабел отошла немного назад, чтобы увидеть реакцию дочери на подарок.

Бенни потеряла дар речи. Никакого бархатного платья с красивым кружевным воротником. Вместо мягкого бархата, который так приятно гладить, грубая шерсть, напоминающая конский волос. Вместо нежно-розового — практичные темные тона. А обувь! Где туфли с острыми носами?

Бенни закусила губу и не дала воли слезам.

— Ну, что скажешь? — Мать гордо улыбалась. — Папа сказал, что тебе нужно купить ботинки и сумочку, иначе наряд будет неполный. Мол, человеку раз в жизни бывает десять лет. Как-никак, двузначная цифра.

— Красиво, — пробормотала Бенни.

— Замечательный свитер, правда? Я нарочно попросила Пегги подобрать что-нибудь прочное. Сказала, что мне нужна вещь, которая не порвется и не протрется на локтях несколько лет.

— Замечательный, — сказала Бенни.

— Пощупай его, — посоветовала мать.

Но Бенни этого не хотелось. Перед ее глазами еще стоял бархат, который так приятно гладить.

— Мама, я оденусь сама. Потом спущусь и покажу тебе, — сказала она.

Девочка цеплялась за соломинку.

К счастью, у Аннабел Хоган еще была тысяча неотложных дел. Она начала спускаться по лестнице, когда раздался телефонный звонок.

— Это наверняка папа, — довольно сказала она и ускорила шаг.

Бенни рыдала, уткнувшись в подушку, но все же слышала обрывки разговора.

— Эдди, ей очень понравилось. Знаешь, мне даже показалось, что это было уже чересчур. У нее глаза разбежались. Столько вещей! Сумка, ботинки, а вдобавок носки. В ее возрасте дети не привыкли к такому количеству подарков. Нет, еще нет. Она одевается. Ей пойдет…

Бенни медленно встала с кровати и со страхом подошла к гардеробу. Большое зеркало отразило коренастую девочку в рубашке и панталонах, с натертой докрасна шеей и красными от слез глазами. Никто и не собирался наряжать ее в розовое бархатное платье и туфельки с острыми носами… Почему-то она вспомнила серьезное маленькое лицо Евы Мэлоун, которая уговаривала ее не слишком мечтать о платье из Дублина.

Наверное, Ева все знала с самого начала. Может быть, она была в магазине, когда мама покупала всё это… все эти ужасные вещи. Как обидно, что Ева знала об этом раньше, чем она сама. Но у Евы никогда не было ничего нового. Ева знала, что платье, в котором она придет сегодня на день рождения, кто-то отверг. Бенни вспомнила ее слова «они все равно купят тебе что-нибудь новое» и поклялась, что родители никогда не узнают о том, как она разочарована. Никогда.

Остаток дня Бенни запомнился плохо, потому что она была жестоко разочарована. Девочка помнила, что в начале праздника произносила правильные слова, издавала правильные звуки и двигалась как кукла. Майра Кэрролл пришла в нарядном платье с шелестящей нижней юбкой. Его прислали из Америки.

Были какие-то игры с призами для всех. Мать Бенни купила в магазине Берди Мак несколько пакетиков со сладостями, каждый в обертке своего цвета. Дети ели с удовольствием, но разрезание торта было решено отложить до прихода с работы отца Бенни.

Они слышали, как зазвонили церковные колокола. Этот протяжный звон раздавался над Нокгленом дважды в день — в полдень и в шесть вечера. Колокола призывали к молитве и позволяли точно определять время. Но отца Бенни все не было.

— Надеюсь, Эдди не заболтался с покупателем. Неужели он забыл, какой сегодня день?

— Ничего подобного, мэм. Похоже, он уже идет. Шеп встал и потянулся. Это означает, что хозяин идет домой.

Действительно, отец вошел через полминуты и тревожно спросил:

— Я не опоздал? Ничего не пропустил?

Его усадили, дали чашку чая и сосиску с булочкой. Тем временем дети собрались, а Аннабел для пущего эффекта задернула шторы.

Бенни пыталась не обращать внимания на прикосновение к шее грубошерстного свитера. Старалась искренне улыбаться отцу, который прибежал из магазина, боясь пропустить зрелище.

— Тебе нравится наряд… твой первый полный наряд? — спросил он.

— Папа, он очень красивый. Ты же видишь, я в нем.

Другие дети, жившие в Нокглене, на первых порах хихикали, когда Бенни говорила «папа». Они называли своих отцов «дэдди» или просто «да». Но теперь к этому привыкли. Тут было так принято. Бенни была единственной, кто не имел братьев и сестер; большинству приходилось делить маму и папу с пятью-шестью другими отпрысками. Один ребенок в семье был редкостью. Собственно, такой была только Бенни. И, конечно, Ева Мэлоун. Но Ева не считалась. У нее вообще не было родных.

Когда внесли торт, Ева стояла рядом с Бенни.

— Неужели это все тебе? — со священным ужасом прошептала она ей на ухо.

Платье, в котором пришла Ева, было больше на несколько размеров. Сестра Имельда — единственная в монастыре, которая умела управляться с иголкой — слегла, так что ушить платье было некому. Оно висело на девочке, как занавеска.

В пользу платья можно было сказать только одно: оно красное и явно новое. Восхищаться и расхваливать было нечего, но казалось, что Ева Мэлоун выше этого. То, как она стояла в длинном мешковатом платье, добавляло Бенни смелости. По крайней мере, ее собственный ужасный наряд был ей по размеру. Конечно, он ничем не напоминал обычное нарядное платье, не говоря о платье ее мечты, но выглядел вполне прилично, в отличие от платья Евы. Бенни расправила плечи и вдруг улыбнулась маленькой Еве.

— Остатки возьмешь с собой, — сказала она.

— Спасибо. Мать Фрэнсис с удовольствием съест кусочек торта.

И это произошло. Зажгли свечи, затем все спели «С днем рожденья тебя», именинница набрала в рот побольше воздуха и задула пламя. Потом дети захлопали, а когда шторы раздвинули снова, Бенни увидела худого юношу, которому ее отец пожимал руку. Он был слишком стар для дня рождения. Должно быть, его пригласили пить чай со взрослыми, которые должны были прийти позже. Он очень худой и бледный, с пронизывающим и холодным взглядом.

— Кто это был? — спросила Ева у Бенни в понедельник.

— Новый продавец, который будет работать в магазине моего отца.

— Страшный, правда?

Теперь они были подругами и во время перемены вместе сидели на каменном парапете, ограждавшем двор школы.

— Да. Думаю, все дело в его глазах.

— Как его зовут? — спросила Ева.

— Шон. Шон Уолш. Он собирается жить над магазином.

— Фу! — воскликнула Ева. — Значит, он будет ходить к вам есть?

— Слава богу, нет. Это единственное утешение. Мать пригласила его в воскресенье на ленч, а он прочитал целую речь о том, что не хочет отваживаться или как-то в этом роде…

— Одалживаться.

— Да, как-то так. В общем, он сказал, что не будет этого делать. Наверное, он имел в виду еду. Сказал, что сам будет заботиться о себе.

— Вот и хорошо, — кивнула Ева.

— Мама сказала… — нерешительно начала Бенни.

— Да?

— Если ты захочешь прийти к нам еще раз в удобное для тебя время, это будет… это будет хорошо.

Бенни говорила ворчливо, словно боялась, что приглашение отвергнут.

— С удовольствием, — ответила Ева.

— В будний день ты можешь прийти к чаю, а в субботу или воскресенье — к обеду.

— Я приду в воскресенье. Понимаешь, по воскресеньям в монастыре очень тихо. Все сестры молятся.

— Ладно, я скажу ей. — Насупленные брови Бенни приняли прежнее положение.