Царского прыжка доллара, которого ждали занимающиеся валютой граждане, опять не произошло. Ни в январе, ни в феврале. С тех пор, как август девяносто восьмого углубил траншею между умными и недалекими среди последних объявилось много товарищей, притормаживающих сбережения в расчете на манну небесную. Но даже в Библии Господь снабжал ею Моисея с израильским народом не ежедневно. Доход приносили первые дни отходняка, который обеспечивали пробухавшиеся граждане. Потом все становилось на места.

В середине марта прошел слух, что бригадира валютчиков выпускают из Богатяновской тюрьмы.

— Восемь лет сроку, — недоумевали менялы. — Освободить могут по половинке или по двум третям.

— За убийства дают условно, а вы про валюту. Если хотите знать, его упекли ни за что, — разъясняли суть посвященные. — Каждого из нас с успехом можно оформить на любой срок. Потому что демократия.

Мимо часто проходил отец Призрака, по крестьянски комковатый, краснолицый мужчина за шестьдесят лет. Я интересовался судьбой сына, он успехами. Откровенничал, чтобы вызволить из тюрьмы, пришлось продать имущество. В один из дней я спросил, откуда пошли слухи.

— С места сорвать удалось, — неопределенно сказал отец. — Пока молчи, чтобы не спугнуть.

— Сам узнал от ребят, — пожал я плечами. — Не очень поверил, все-таки восемь лет.

— Расстрельные откупаются. По телевизору не видел? — возмутился крепкий мужчина. — Замочил одного — двоих, дело закрыли. А мой не убивал. За что держать?

— Тоже думал, — согласно закивал я. — Ни с хрена восемь лет.

— Языком надо меньше молоть, тогда было бы как у людей.

Признание укрепило в мыслях, что все покупается и продается. Который год кружится бал проституток в рейтузах под подолами холщевых платьев. Конца вальсу не видно.

К середине дня воздух стал прогреваться до восьми градусов. Но к вечеру подмораживало. Я приехал на работу в куртке поверх теплого свитера, зато в фуражке. Сапоги сменил на кроссовки. Поздоровавшись, занял законную точку. Андреевна отошла к торчащей за холодильниками Галине. Едва перекинул сумку с деньгами на живот, подошел первый клиент с пачкой украинских гривен. В отличие от нестойкого рубля, валюта соседей приобретала вес. Нужно было рассчитать красавицу, скорее, с Западной Украины. Гуцулочку. На востоке, в центральных областях Хохляндии бабы ядреные. Сало сквозь розовую кожу проступает. Зонта нэ трэба. Такие же «чоловики», хотя встречаются прозрачные. Если русские кругом русские, то украинцы везде разные. Одни на кличку «хохол» ухом не ведут, другие готовы растерзать. А прозвание от казаков из Запорожской Сечи пошло. Они носили хохлы, оставляемые посередине обритой головы. Но вот… Однажды произошел случай, который запомнился надолго.

Я маялся от безделья. Наконец, подкатил высокий плотный парень. Не успел открыть рот, понял, с кем имею дело. Война в Чечне разгорелась с новой силой. Среди задержанных боевиков попадались «братья» — славяне. Украинцы. Было досадно — этим что нужно. С объединения, с Богдана Хмельницкого, пировали и жировали за счет России, не имея природных ресурсов. Днепропетровск, Запорожье, бывший Жданов, на уральском металле поднялись. Нефть, газ. Полуостров Крым не за понюх табака отдали. От татаро — монгольского ига освободила тоже Русь. От немцев, поляков, шведов, литовцев очищала опять Россия. Но мы продолжали и продолжаем жить по библейским законам: дали по левой щеке, подставляем правую. Я намерился обменять долларовую мелочевку. Ребята ее не брали, сбагрить можно лишь украинцам.

— Где откопал? — разглядывая застиранные единички с пятерками, передернул я плечами.

— На Украине, у Кыиве, воны в ходу, — с сильным акцентом ответил парень. — Це у вас… як був бардак…

— Чего сюда приволок? — поднял я глаза. — Дома бы прокрутил. Или в обменном, через дорогу.

— Не меняють, — процедил клиент.

— Полегче, хохол, — продолжал я ухмыляться. — Навстречу идешь, а он выпендривается.

— Кто хохол? — взъярился лет за двадцать пять молодой мужик. — По харе дать?

— Спокойно, товарищ, — опешил я. Ухмылка словно приросла к лицу. — Хохлами вас называют все.

— По харе дать? — вытаскивая руки из карманов пальто, вплотную приблизился парень.

Я понял, в следующее мгновение ловить будет нечего. Закинув сумку за плечо, впился в зрачки националиста. Быстро бывшие «совки» осознали принадлежность к одинаково нищей кодле с буквой «э» вместо «е» в разговорной речи.

— Харя у свиньи. Парнокопытной, как и ты, хохол, — процедил я сквозь зубы. — Забирай баксы и дергай по добру, по здорову. Иначе прогуляюсь по твоей, которая от сала на харю похожа больше.

«Брат» отскочил к остановке. Подошел один из валютчиков. Я предложил отметелить придурка, пояснив причину. Коллега согласился. Пока готовились, того след простыл.

Сейчас передо мной стояла более ярая националистка, нежели полуобрусевший, возомнивший себя чистокровным украинцем, ублюдок. Западная Украина не признавала власти России, после революции тем более. Но отношения ко мне, если назову хохлушкой, не выдаст. Она с развитого Запада, хоть имеет славянскую внешность. Пусть Львов с Ужгородом бедные, как Белград, Тирана, Варшава, София. Это столицы государств все равно западных. Мы с Москвой, Санкт-Петербургом, остались восточными, перемешанными с поволжскими, астраханскими, сибирскими ордами, обложившими нас со всех сторон.

— Как там в Гуцулии, чи на Волыни? — не преминул я узнать про положение дел в бывшей коммунистической империи. — Сытнее, чем в России, в нашем Ростове?

— В Гуцулии не лучше, — почти без акцента откликнулась девушка. — Товаров больше, дешевле, ассортимент в сравнение не идет. Потому что граница рядом. Многие хаты выстроили, машина едва не на каждом подворье. Как у вас. Но зажиточнее не стали.

— У вас почти во всяком дворе, у нас одна на сотню семей. Дома отгрохали те, кто смог накопить денег. Неувязочка.

— Я сказала правильно. Мы ближе к границе. Если отъехать ко Львову, к Молдавии, почти по прежнему. В Ростове граница через Азовское море с целым миром. Открыли бы портовый терминал в Таганроге, все флаги в гости к вам. На госпошлину от перекидки с перекачкой товаров русский Детройт бы возвели.

— Прямо и Детройт? — прищурился я.

— Именно. А у вас продукты дороже, чем в недородном Подмосковье. Нонсенс, — развела руками девушка. — Зерновые, скотоводство, рыба с икрой. Тяжелая с легкой промышленность. А существуете хуже, чем в Башкирии с Муртазой Рахимовым, — вот оно, русофобство, никуда не делось. — Если бы нам вместо горных склонов такие богатства, давно возвели бы украинскую Атланту с небоскребами. Вам сам Бог велел.

— На месте Ростова? — встрял в разговор скупщик лома Кудря. — Чуб с Поповым и Чернышевым родились в яслях, с телятами, кобылками. Загнутся, если уберут дома с трещинами от фундамента до крыши. Ландшафт станет не родной.

— Непривычный будет, — съехидничал и я. — Придется во французском костюме прогуливаться по ухоженным тротуарам вдоль аккуратных зданий невиданной в России архитектуры. Могут не заметить. А так, продефилировал вдоль обшарпанных домов по асфальту с колдоебинами через шаг, холопы шапки готовы сорвать, в пояс поклониться.

— Поэтому, все зависит от масштаба мышления ваших руководителей. — засмеялась девушка. — Если задержался на деревенском уровне, ловить ростовчанам нечего, несмотря на полные закрома. Когда придут люди новой формации, донской край преобразится сразу. Не мы, на подхвате.

— Где их взять… И все-таки, неужели на Украине никаких перемен? — отдавая деньги, не смирился я с ответом девушки.

— Лома нету? — наклонился к уху Кудря.

— Давно не приносили.

— Тогда погнал к ребятам на рынок.

Пересчитав купюры, девушка подняла голову:

— Почему же. Кое-что трансформировалось в лучшую сторону. Грязи, например, стало меньше. Хамства с матом. Вытрезвители закрыли. Перечислять?

— Спасибо, верно подметили, — подтянул я сумку под локоть. — Господь нас убожеством не обделил.