Я вдруг понял, несмотря на прекрасные отношения, моя единственная не забывала о любовнике, о «Мерсе», тем более, даче рядом с ласковым морем. Может быть, и благ не требовалось, только бы он был здесь. Но такой любви я не понимал. С этого момента начал отдаляться. Жаль, думал я, не удалось вам сойтись вместе, слез людских было бы меньше.

Эти расклады произойдут позже. Пока же мы не чаяли друг в друге души, с остервенением занимаясь сексом.

Подошел Аршин, пытливо обследовал с ног до головы:

— Что у тебя со Скользким?

— Успел добраться? — не удивился я. — Вчера вечером сдал ему баксы, среди которых была купюра девяностого года. Полчаса назад прискакал со Свиньей и начал доказывать, что подсунул старую банкноту.

— Дело было вчера?

— Да.

— Правильно поступил, что послал. Не будет сопли жевать. Он распинается, мол, сегодня.

— Спроси у Свиньи, у других ребят. Это не все. Скользкий обещал ограбить.

— Знаю. Хотел нагнать страху, прибежал сам с круглыми глазами. Мол, едва не уложил неизвестным приемом — руками странно плясал. Сошка мелкая, — Аршин перемялся на длинных ногах, поморщил узкое лицо. — Но и ты с десантниками не трогай, иначе придется докладывать начальнику. Инцидент исчерпан?

— При чем здесь десантники?

— К слову.

— Я на них не намекал. Дойдет до разборки, буду надеяться на свои силы.

— Правильно.

— Больше и на пушечный выстрел. Полтинник отдам, пусть подавится.

— Надо знать, с кем связываться. Как работа?

— Почти никакой.

— Бакс на месте, карусель не крутится. Будем надеяться. Удачи.

— Пока.

Вечером приехала Татьяна. Я пошел открывать, не удосуживаясь посмотреть в глазок. Как в изматывающей тягомотине с алкашами отстоял право жить как хочу, без загулов, многочасовых в ночь — полночь грохотов кулаками с каблуками по раздолбанной двери, в груди угнездилось умиротворение. Хоть с этим злом справился без посторонней помощи. По поводу отморозков было твердое решение: представится возможность — мочить. На тумбочке в прихожей всегда был наготове отрезвляющий инструмент.

На пороге квартиры Татьяна появлялась как маяковская «нате». Уверенная, нога чуть отставлена, рукой опирается о дверной косяк. Лицо задорное, темно-каштановые волосы взбиты, в глазах — вот она, Я! И снова подарок оказывался не тем, какого ждал. Но за этот период горел от страсти синим пламенем.

— Как там у тебя? — проскальзывая в комнату, спросила Татьяна. — Много накосил? Купила костюм, хочу похвастаться.

Сапоги у порога, плащ, вязаная шапочка на крючке. Странно, не все вещи к лицу. Нижнее белье тоже. Попка круглая, соблазнительная. Купил трусики, чтобы ягодицы оставались голыми. Никакого вида. Так же с шапкой — бояркой. Но когда распустит волосы — чужая и далекая. Короткая прическа тоже идет.

— На работе изменений мало. Касьянов решил набить государственную мошну, потом браться за экономику, — поделился я думами с Татьяной. — Помнишь слова Черномырдина — хотим как лучше, а получится как всегда. Какой юго-восточный рывок, экономический прорыв — нудистика не на одно десятилетие. Нужна железная леди или железный сэр, а у нас вечно хитрожопый хам. Ладно, не будем, признаемся, что не повезло. Ты еще чего оторвала? Недавно мерила обновы.

— С сестрой съездила на Темерник, она дочери платья покупала, — устраиваясь в кресле, пояснила гостья. — Увидела костюм. И цвет, и фасон. Классный?

— Наденешь — прикинем, — целуя в щеку, сказал я. — Ближе к обеду звонил тебе на работу, сказали, что слиняла.

— На согласовании проектов была, — озорно подмигнула любовница. — Несколько вечеров с чертежами возилась. Один черный пивную палатку хочет поставить, а рядом проходит газопровод.

— Понятно, — не стал дослушивать я.

Мне были неинтересны ни чужие доходы, ни нажитые капиталы. Умеешь крутиться — крутись. Наш менталитет известен: украл, обманул, выбил взятку. Если за столько веков укоренился данный уклад, кто ответит, за сколько столетий его можно изменить в лучшую сторону?

Татьяна разделась до трусов. Стало ясно, откуда она родом. Какая бы ни была на дворе погода, рейтузы любовница носила с начесом. Разве не до колен. Я решил не дожидаться, пока расправит костюм, рассмотрит этикетку. Обхватил за попку, стягивая эти самые советские трусы. Ну и ноги, еще бы чуть, пришлось подпрыгивать. Как той таксе, оплодотворившей забрюхатевшего сенбернара: «Что, допрыгался, кривоногий?».

— Ну чего ты?… Не успеешь?…

— Ус…пею… Я то…лько н…ачал…

Через полчаса, когда мы рухнули на диван, обтирая пот одним на двоих полотенцем, в дверь позвонили. Татьяна юркнула под одеяло. На пороге улыбался знакомый, который часто менял рубли на баксы. Жена моталась в Пакистан, Китай, Турцию за тюками с верхней одеждой, спортивными костюмами, майками, тому подобным ширпотребом, которым торговала на Гулливере. Барахолку закрывали, распахивали снова, доводя челноков до белого каления. Наконец, убрали за глухой, бывший заводским, забор. Очередное «хотелось, как лучше…». Как депутат Госдумы Светлана Горячева, бывший прокурорский работник, обнародовала мысль — нужно разрешить девочкам выходить замуж в четырнадцать лет. И этот, с позволения сказать, «статуй» держат в Высшем органе государства. Неужели не доходит, дети возомнят, что можно, они уже взрослые?

— Баксы есть? — с порога спросил Сергей, муж горемыки — челнока. — Моя послала узнать.

— Много надо? — потер я лоб ладонью.

— Ну… пятьсот. Снова собирается, теперь в Москву. Но там как в загранке, сотки только чистые.

— Сейчас или попозже?

— За тем и пришел. Ты чего растрепанный? — Сергей зыркнул в комнату.

— Проходите, — подала голос Татьяна. — Чего возле двери.

— Я побегу, — знакомый наклонился ближе. — Не помешал?

— Минутой раньше — запросто. Смену отработали.

— Тогда погнал за деньгами, пока вторую не начали. Пятьсот найдешь? Чтобы свежие.

— Взял у коммерсанта с бензоколонки. Как дела у твоей?

— С пятого на десятое. Людям зарплату по полгода — году не выдают… Старшему на компьютер насобирали. Зато младший в старых ботинках.

— У самих ни шатко, ни валко.

— Забыл спросить, а по сколько?

Знакомый нырял потому, что продавал я баксы на червонец ниже от обменных пунктов. Кроме того, в сберкассах брали процент за размен. На тысяче получалось сэкономить до ста рублей. Плюс процент, четыреста деревянных. Для челноков нормальное подспорье. Я часто обменивал доллары еще дешевле, когда наши деньги требовались с начала работы.

— На дому спекулируешь? — промурлыкала Татьяна.

— За три часа на рынке разве что успеешь. Одни случайности.

— Не боишься?

— Кому надо, тот знает про мои капиталы от и до. Конечно… ты права.

Утром пассия помчалась на работу. Я завалился спать снова. Ближе к обеду она позвонила, пожаловалась, что нужно ехать по вызову, чтобы на месте сделать замеры, а ноги ватные. Посочувствовав, я засобирался тоже. Солнце «семимильными шагами» мерило комнату с зарешеченными окнами, тремя книжными шкафами, советскими на них красными обложками дипломов, перекошенным шифоньером, в постоянном сексуальном ожидании разложенным диваном. В углу раздвижной стол с печатной машинкой. Когда выпадет случай выбраться из змеиного гнезда с прогибающимися полами, осыпающимися стенами, облупившимся потолком — одному Богу известно. Сыро. Прихожая крохотная, кухня еще меньше, ванны нет. Колонка когда гудит от напора, когда дурью мается.

Я выскочил за двойные двери в ледериновых лохмотьях. Вторую дверь мастерил и навешивал сам, когда бросил пить. Из притащенных из в пух и прах разбитого РИИЖТовского общежития досок. Двери сперли до меня.

Валютчики собрались уходить. Я пристроился к высокому чану, разрисованному под банку из-под пепси-колы. Скоро подведут воду, затащат баллон с углекислым газом, принятая на временную работу девочка начнет разливать газированную бурду с сиропом и без. Пока жбан звенел пустотой. Возле закрутился изрядно поддатый, рыжий крестьянин с хутора за Батайском. На велосипеде привозил на продажу наворованные в колхозном саду яблоки, груши, сливы, вишню. Сына успел проводить в армию. Как-то рассказывал, что приехал из центральной России. Тогда он не пил, в светлых глазах не затухал алчный огонек. И работал, работал, подстраиваясь с товаром на местах получше. Я помогал как мог. Сейчас он мешал. Не сводил с долларов с пачками денег горящего взгляда. После сделки спрашивал, сколько наварил. Не выдержав, я погнал от себя.