«На письма государю я махнул рукой... Напрасно ему писать»34, — заметил Толстой два года спустя в беседе с Д. П. Маковицким.
Не добившись от царя никаких реальных результатов, писатель, для которого всякие кровопролитные столкновения масс являлись преступлением, антигуманным актом, нарушение естественных братских связей между людьми, обращается также к самим массам, к непосредственным участникам развернувшейся борьбы, с призывом «не убий». В многочисленных публицистических выступлениях, написанных в форме прямых обращений к рабочему классу, к офицерству, к солдатам, к духовенству, даже к революционерам (которых он именует «политическими деятелями»), он излагает свою теорию «мирного устранения зла». С одной стороны, Толстой призывает массы к полному неучастию в какой бы то ни было правительственной деятельности, отказу от государственной службы, от воинской повинности, от подчинения приказам командования. В то же время он с неменьшей энергией убеждает отказаться от какой бы то ни было политической и революционной работы. Своей горячей проповедью писатель надеялся устранить опасность вооруженного конфликта, кровавого братоубийства.
Аргументацию своего отрицательного отношения к революции Толстой искал и в уроках истории, и в примерах освободительной борьбы прошлых веков, и в своей этической философии.
Проблема восстания и его значения для блага трудового народа остро волновала и занимала писателя еще в 60-е годы. В сущности ею вызывался его интерес к исторической проблематике, его многократные попытки создать роман из эпохи декабристов, в котором, по замыслу Толстого, активным действиям декабристов противопоставлялось нравственное совершенствование, общение с простым народом как единственно реальный и подлинный путь к личному и всеобщему благу.
В 1896 году в письме к детской писательнице А. М. Калмыковой Толстой высказывает свои соображения об освободительном движении в России. Он отрицает практическое значение революционной деятельности Разина и Пугачева, Радищева и декабристов, революционеров 60-х годов и народовольцев, которые, по его мнению, не привели к реальному улучшению положения трудовых масс, вызвав только усиление реакции, испуг и ожесточение правящих кругов.
Неверие Толстого в плодотворность «первого», «кровавого», выхода подкреплялось его раздумьями над опытом буржуазных революций в Европе.
Русская буржуазно-демократическая революция была буржуазной революцией эпохи империализма. К началу XX века в большинстве государств Западной Европы уже длительное время существовал буржуазный строй. Мир капиталистических отношений не был для Толстого, в отличие от передовых буржуазных идеологов XVIII века, туманной утопией равенства и братства. Глубоко справедлива была данная Толстым критика современного ему капиталистического строя, породившего чудовищную эксплуатацию трудящихся классов, рабство, классовый антагонизм и захватнические войны. Толстой видел, что те высокие идеалы, во имя которых на Западе возводились баррикады и лилась кровь, оказались фикцией: собственнические отношения не уничтожились, только более скрытыми стали формы угнетения, а труженик-земледелец попрежнему был лишен достаточного надела земли. Но из своих верных и глубоких наблюдений Толстой делал ложные и реакционные выводы о бесплодности и бесполезности революций, которые — с его точки зрения — никогда еще не приносили человечеству «блага».
Толстой был свидетелем поражения первой гражданской войны между пролетариатом и буржуазией во Франции, революции 1848 года в Германии и Италии, поражения парижских коммунаров и наступившего затем периода относительного затишья в Западной Европе. Весь этот большой материал истории используется писателем для аргументации против революций, для утверждения, что на данном историческом этапе борьба с господствующими классами, обладающими армией и другими мощными средствами подавления, обречена на неудачу. «Вся первая половина XIX века полна попыток разрушить насильственной революцией деспотический государственный строй. Все попытки кончились реакцией, и власть правящих классов только усилилась. Очевидно, — резюмирует Толстой, — революция не может теперь одолеть государственную власть»35.
«В наше же время революции и свержение правительств прямо невозможны»36, — гласит вывод Толстого. Таким образом, Толстой как бы оправдывал нерешительность, колебания патриархального русского крестьянства, стихийно искавшего новой жизни, но в то же время не созревшего для предстоящего революционного переворота.
«Принадлежа, главным образом, к эпохе 1861—1904 годов, Толстой поразительно рельефно воплотил в своих произведениях — и как художник, и как мыслитель и проповедник — черты исторического своеобразия всей первой русской революции, ее силу и ее слабость»37, — указывал Ленин.
Русская революция, в которой буржуазия играла контрреволюционную роль, не могла вызвать к жизни прогрессивных буржуазных идеологических течений. В эпоху империализма, когда полностью раскрылись все глубокие и непримиримые противоречия капитализма, когда стали очевидными и несомненными признаки его загнивания и распада, когда перед рабочим классом стояла задача борьбы за социализм, исключалась всякая возможность прямой и сознательной защиты буржуазных принципов общественных отношений.
В передовых европейских странах в XVII—XVIII веках буржуазная революция являлась актом рождения нового строя, который в то время казался ее защитникам еще абсолютно прогрессивным явлением. Идеологам и участникам тогдашних революций вполне искренне представлялось, что утверждаемое ими новое общественное состояние есть необходимое условие всеобщего блага и счастья, отвечает всенародным интересам. «То были иллюзии неизбежной, немедленной и полной победы «свободы, равенства и братства», иллюзии насчет не буржуазной, а общечеловеческой республики, республики, водворявшей мир на земле и в человецех благоволение. То были иллюзии... насчет абсолютной противоположности отжившего феодализма и нового свободного, демократического, республиканского порядка, буржуазность которого не сознавалась вовсе или сознавалась до последней степени смутно»38, — объяснял Ленин своеобразие идеологической мысли прогрессивного этапа буржуазной истории.
Эпоха русской буржуазной революции, многие «совершители и участники» которой «тоже явно не понимали происходящего, тоже отстранялись от настоящих исторических задач, поставленных перед ними ходом событий»39, породила иные иллюзии. То были патриархальные иллюзии, нашедшие свое яркое отражение в мировоззрении Толстого.
Толстой при первом столкновении с капиталистической действительностью увидел ее антигуманную и антидемократическую сущность. Автору «Люцерна» буржуазное общество всегда казалось глубоко аморальным и бесчестным, нивелирующим и растлевающим человеческую личность. «Живет какая-нибудь семья rentier, землевладельца, чиновника, даже художника, писателя буржуазной жизнью, живет, не пьянствует, не распутничает, не бранясь, не обижая людей, и хочет дать нравственное воспитание детям. Но это так же невозможно, как невозможно выучить детей новому языку, не говоря на этом языке...»40 — характеризовал Толстой в письме к Бирюкову глубокую аморальность всей буржуазной жизни.
Толстой жил в период «усиленного роста капитализма снизу и насаждения его сверху»41, но, подобно народникам, отрицал историческую неизбежность буржуазного развития России, не сознавал, что борьба собственно идет за «свободу буржуазного общества»42. Так же, как стихийно выступавшее с демократическими требованиями русское крестьянство, он не видел, что объективно его программа по своему содержанию была буржуазной. Толстой не отдавал себе отчета в том, что горячо признаваемый им американский публицист-экономист Генри Джордж в действительности являлся «идеологом радикальной буржуазии», что широко пропагандируемый им проект «единого налога» мог служить лишь «попыткой спасти господство капиталистов и фактически заново укрепить его на более широком, чем ранее, основании»43.
34
Д. Маковицкий
, Яснополянские записки, выпуск I, стр. 25.35
Т. 54, стр. 289.
36
Т. 34, стр. 212.
37
В. И. Ленин
, Соч., т. 16, стр. 294.38
В. И. Ленин
, Соч., т. 15, стр. 36.39
Там же
, стр. 179.40
Т. 73, стр. 64.
41
В. И. Ленин
, Соч., т. 16, стр. 300.42
Там же
, т. 9, стр. 281.43
К. Маркс и Ф. Энгельс
, Избранные письма, Госполитиздат, стр. 350.