наказание назначил бы духу за это преступление плоти? Уилл мог лишь гадать, потому

что не знал, не мог определить без посторонней помощи, насколько тяжким было его

преступление. Он хотел надеяться, что услышал бы, кроме строгого порицания, также

снисходительное утешение, готовность простить, веру в то, что цель, которую он

преследовал, достойна любого средства… но он знал, что, если бы даже услышал всё это,

ему не стало бы легче. Напротив. От этого было бы только хуже.

Стук в дверь вынудил его подскочить на месте и воровато сунуть письмо под лежащую

рядом книгу – что было тоже очень глупо, ведь наверняка его положили сюда по приказу

Риверте, а значит, оно ни для кого не было тайной. Уилл кашлянул, пытаясь понять,

сможет ли выдавить хоть слово без предательского хрипа, и сказал: «Войдите».

Дверь открылась, и в проёме возник людоедский оскал сира Гальяны. Мерзкий человечек,

как обычно, рассеянно потирал свои сухие длинные пальцы.

– Сир Норан! – пропел он, окидывая Уилла жадным взглядом. – Какая радость и

редкостная удача, что вы уже проснулись! Я был бы крайне, просто крайне огорчён и

смущён, если бы мне пришлось потревожить ваш покой…

– Что вам надо? – спросил Уилл с грубостью, в иное время ему не свойственной. Впрочем,

улыбка Гальяны ничуть не померкла от его тона.

– Имею честь передать вам распоряжение сира Риверте. – Уилл снова вздрогнул, услышав

это имя, и испытал странное желание засунуть письмо брата Эсмонта ещё глубже под

книгу, но, конечно, не сделал этого. Гальяна тем временем продолжал: – Его милость

настоятельно просил, чтобы вы составили ему компанию на утренней прогулке верхом.

Он сказал, что будет ждать вас немедленно у Большого дуба. Если вам угодно будет

последовать за мной, я провожу вас за ворота и покажу, где это.

– За ворота? – переспросил Уилл. – Это за стеной города?

– О, разумеется. Сир Риверте всегда совершает прогулки верхом за стеной, а не в её

пределах, – насмешливо ответил Гальяна. На лице Уилла не дрогнул ни один мускул, хотя

это стоило ему немалых усилий.

– Подождите меня за дверью, – сухо сказал он, не двигаясь с места.

– Как вам будет угодно. Однако смею напомнить: сир Риверте подчеркнул, что ждёт вас

немедленно.

– Я не глухой, – резко сказал Уилл. – Я слышал, что вы сказали. Закройте дверь, будьте

любезны.

Гальяна с поклоном подчинился.

Если бы не письмо брата Эсмонта, Уилл никуда бы не пошёл. Он всё ещё не мог толком

думать о произошедшем между ним и Риверте, но совершенно точно знал, что один вид

этого человека сейчас может довести его… он сам не знал, до чего. Будь он сильным и

ловким, как Роберт, может быть, он попытался бы броситься на Риверте со шпагой и… и

умереть, как последний дурак, конечно, но что ещё можно было сделать?

Кое-что, впрочем, было можно…

«Брат Эсмонт, – подумал Уилл с тоской, скрутившей его холодеющее сердце, – и вы тоже

всё время напоминаете мне о долге. Я знаю, что вы имеете в виду. Я помню… помню, что

обещал. Но, господи, это так… так…»

Он не мог об этом думать. Не мог и всё.

Однако если он теперь даст Риверте понять, что чувствует, то не сможет довести начатое

до конца. Начатое… да. Начало положено. Самое трудное позади. Ведь верно?

«Роберт был бы доволен», – подумал Уилл и, горько усмехнувшись, встал.

Плащ, в котором он был вчера, лежал, аккуратно сложенный, на комоде, но Уилл не взял

его. На дворе снова распогодилось, солнце светило так ярко, что слепило глаза, над

карнизами весело чирикали воробьи. Уилл надел жилет, обулся и наконец вышел из своей

комнаты в коридор.

Гальяна смиренно ждал у двери.

– Сюда, прошу вас, – указывая на парадную лестницу, пригласил он.

Они спустились во двор и направились к конюшням. Уилл, очнувшись от охватившей его

апатии, внезапно вспомнил, что Гальяна говорил не о простой прогулке, а о конной.

Стоило Уиллу лишь подумать о том, чтобы сесть в седло после вчерашнего, и его задний

проход заболел ещё сильнее.

– А далеко до этого Большого дуба? – поколебавшись, спросил он. – Я мог бы и пешком

дойти…

– Его милость настаивал, чтобы вы взяли коня. И даже сказал, какого. Он уже осёдлан.

Уилл запротестовал, что вполне обойдётся собственной лошадью, на которой прибыл в

Даккар, но его возражения были отклонены совершенно твёрдым, хотя и безупречно

любезным тоном. Уилл сдался. Он был слишком измучен, слишком подавлен, чтобы

спорить о такой малости.

Однако при виде коня, предназначенного для него, он на секунду остановился в немом

восхищении. Красивейший вороной жеребец с белой звездой во лбу стоял в деннике,

фыркая и помахивая длинной, тщательно расчёсанной гривой. За ним явно хорошо

ходили, и, судя по его нетерпению, он явно застоялся в седле. Уилл с некоторой опаской

приблизился и потрепал его по холке. Конь фыркнул, скосил на него глаз, кажется,

признавая. Стараясь не морщиться от боли, Уилл вскочил в седло и осторожно тронул

бока коня пятками. Худшие его опасения оправдались: он едва держался в седле, боль

разрывала его пополам. «Наверное, именно это чувствует человек, посаженный на кол», –

подумал Уилл мрачно, выезжая из конюшни, а затем и со двора через ворота следом за

семенящим Гальяной.

Ему было так плохо, что он не сразу сообразил, что его впервые за весь месяц заточения

выпустили на свободу.

– Во-он там, – сказал Гальяна, указывая куда-то вперёд. – Видите?

Уилл посмотрел. Равнина, расстилавшаяся перед замком до Чёртова леса на востоке, а на

западе – до самого горизонта, открывала широкий, ничем не закрываемый обзор. Большую

часть его представляли собой где зеленеющие, а где – золотящиеся поля, сквозь которые

бежала извилистая просёлочная дорога. Утро стояло на редкость ясное, без малейших

следов тумана, и где-то далеко виднелись крошечные домики деревни – а в стороне от неё,

на небольшой возвышении, силуэт огромного раскидистого дерева, до которого было,

должно быть, чуть больше мили.

– Поторопитесь, – попросил Гальяна, лучезарно улыбаясь, и вернулся в замок.

По правде говоря, Уиллу совершенно не хотелось торопиться – во-первых, потому, что за

все сокровища мира он сейчас не согласился бы галопировать, а во-вторых, он хотел хоть

немножко насладиться свежим, влажным воздухом свободы. Он поехал шагом – вороной

жеребец оказался, по счастью, не слишком резв и очень покладист, – глядя по сторонам.

Месяц назад он ехал этой самой дорогой, но тогда долину заволакивал туман, небо

клубилось тучами, а настроение у Уилла было не самым подходящим для обзорной

прогулки. Не то чтобы оно было подходящим и сейчас, но, проезжая этой светлой,

умиротворённой местностью, Уилл неожиданно ощутил странную лёгкость во всём теле –

и в голове. Ему почудилось даже, что под действием солнечных лучей и свежего воздуха,

запаха травы и росы скверна выходит из него, не выдерживая прикосновения с чем-то

столь чистым и прекрасным. Он вдохнул полной грудью и задержал взгляд на собаке,

возившейся в большой луже у обочины. Собака увидела лошадь и залаяла, но потом

испугалась взбрыкнувшего копыта и, поджав хвост, шмыгнула в пшеницу, колосившуюся

у самой дороги.

«Как здесь хорошо», – подумал Уилл. Даже тупая боль, отдававшаяся в его теле от каждого

шага коня, казалось, отступила, и он почти перестал её замечать.

Он продлил бы эту дорогу до бесконечности, если бы мог – но, увы, Большой дуб на

пригорке неумолимо приближался. Он рос в стороне от дороги, и Уилл приподнялся на

стременах, вглядываясь вперёд. Ему показалось, что рядом с толстым стволом он заметил

пасущуюся лошадь. Свернув с тракта, Уилл осторожно пустил коня через поле, стараясь