Передо мной две недоумевающие физиономии.

— Если вы дадите мне карточки, я нарисую все изложенные на них желания. Картины я разбросаю по всей больнице, так что каждый сможет найти свою. Он повесит ее у себя в комнате и будет постоянно вспоминать о своем желании.

— Потрясающе! — увлеченно восклицает Марика. — И тогда никто не будет считать, что его желание неосуществимо. И будет думать о нашем шоу. Гениальная идея!

На последних словах она обнимает меня и целует в щеку.

Тут ко мне подваливает Гровер и, чтобы нарушить очарование момента, спрашивает:

— Сыграем в настольный теннис?

Велосипедная прогулка вдоль реки Фехт — прогулка не для всех. В ней разрешается участвовать только стабильным пациентам, не представляющим опасности для общества. Совещания по отбору кандидатов затягиваются порой на месяцы. Если в досье пациента зафиксировано преступление на сексуальной почве, то такая прогулка ему не светит. А в нашей больнице подобных пациентов подавляющее большинство.

Дело не столько в самих велосипедах и любовании окрестностями. Гровер, по-моему, вообще ненавидит этот двухколесный вид транспорта. Дело в том, что в намеченном живописном маршруте фигурирует улица Зандпад — красный квартал Утрехта. У въезда в город на реке пришвартованы жилые баржи. Кишащие проститутками. На любой вкус. Так, во всяком случае, кажется мне, поскольку эти вкусы всегда подолгу смакуются по окончании прогулки.

Разумеется, что это секрет Полишинеля. Сопровождающие пациентов инструкторы просто на время выходят из игры. Они понимают, что их подопечные тоже люди. Для долгосрочников, типа Гровера, это единственный шанс на секс, если в больнице никто не подвернулся. А пациенты, готовящиеся к выписке, могут заняться сексом в контролируемой среде.

Сам я не любитель борделей. Есть в этом что-то тягостное. Я уже сейчас сочувствую той девушке, которая сегодня ляжет под Гровера. Она наверняка не так представляла себе свое будущее. Может, я и неправ, но, скорее всего, мечтала она не об этом. Не в укор Гроверу будет сказано.

— Сегодня еду на велосипеде на Фехт, — наконец изрекает Гровер.

— На рыбалку? — если он иногда позволяет себе придуриваться, то мне тоже можно.

— На рыбалку? Нет, на велосипеде. На велосипеде к девушкам!

Я уже жалею, что открыл рот, но вопрос вырывается прежде, чем я успеваю опомниться:

— А как все это происходит, Гровер? Вы соблюдаете очередность? Или рвете когти одновременно к разным?

— Мы подъезжаем к баржам. Я выбираю девушку первым. У меня первый номер. Потом остальные. Потом мы катаемся на велосипедах, съедаем картошку фри. Иногда еще и шоколадные вафли. И снова подъезжаем к баржам. И делаем это еще раз. И тогда первый номер выбирает последним. Потом возвращаемся домой. Мы даже успеем сыграть с тобой после в пинг-понг.

Секс и шоколадные вафли. Основные жизненные потребности. Гровера зовут инструкторы по велосипедной прогулке, и я поднимаю за него два больших пальца.

Остаток дня я собираюсь посвятить своему проекту желаний. В любительском ателье Изабель опять ни души. Я подхожу к белому полотну и бросаю взгляд на Изабель. «Ателье в твоем полном распоряжении», — жестикулирует она, и я приступаю к работе. Первая карточка Гровера. Поскольку я не могу придумать подходящие ситуации для «синего» и «гребной лодки», я решаю изобразить синюю гребную лодку. Особое внимание я уделяю фону, что мне совсем несвойственно. Я никогда не интересовался природой, но в последнее время все чаще ловлю себя на мысли, что она меня завораживает: я готов подолгу смотреть на пруд из окна, любоваться тем, как дождевые капли касаются поверхности воды, какие следы они оставляют, что приводят в движение и так далее. И много всего такого, захватывающего дух. Почему, например, можно не отрываясь глядеть на огонь или на океан?

По-моему, это как-то связано с гармонией. Человечеству стало тесно в изначально занимаемой им экологической нише. Вместо того чтобы приспосабливаться самим, мы приспосабливаем под себя природу. И все же подсознательно мы считаем себя частью природного цикла. Нас задевает за живое история, созвучная нашему мироощущению. Или совершенное музыкальное произведение. Или картина, излучающая неуловимую эмоцию. Мы интуитивно стремимся к первозданной гармонии, которую мы сами столь целенаправленно разрушали. Мы ищем подлинное вокруг нас. Гармонирующее с нашим душевным настроем. Эти мысли все чаще проносятся в моей голове, когда я хочу создать что-то новое.

Через час на моем холсте появляется синяя гребная лодка. Причудливая и спокойная, как сам Гровер. Если бы Гровер был гребной лодкой, он был бы именно такой гребной лодкой. Изабель пока не догоняет. Может, синий просто не ее цвет.

— Очень красиво, Беньямин. Красиво и умиротворенно, но, боюсь, что смысла я пока не улавливаю.

Я рассказываю ей, что собираюсь подарить каждому то, чего он желает, и что именно искусство способно осуществить неосуществимое. Своим пылом я надеюсь задеть одну из ее розовых струн. Но, похоже, случается невозможное. Изабель предвидит большие проблемы.

— Это прекрасная идея, просто чудесная, и она мне очень импонирует (я знал!), но я не в состоянии помочь тебе ее реализовать.

— Почему?

— Я не смогу заказать для тебя сотню полотен. Такое количество мне выделяют на четыре года. С лишним. Я уже не говорю о красках. Мой бюджет не потянет. Может, ты попробуешь рисовать акварелью на бумаге?

Я смотрю на нее так, будто меня, художника, только что изнасиловали.

— Или углем? Такие рисунки обычно всем нравятся.

Я продолжаю хмуриться.

— Или…. Придумала! Настенная роспись! В холле перед физкультурным залом только что побелили одну стену. Скукотища! Если я попробую договориться, чтобы ты ее раскрасил, ты возьмешься?

— Настенный коллаж желаний, — размышляю я вслух. — Еще лучше! Отличная альтернатива! Ты договоришься? Тогда я сразу приступаю к эскизам!

Похоже, я страдаю синдромом Туретта, поскольку из моих уст непроизвольно изливается столько энтузиазма, что я и сам в шоке.

Судя по всему, мой энтузиазм заразен, поскольку Изабель принимается меня обнимать. Она делает все, чтобы поставить меня в неудобное положение. Ее объятия слишком крепкие и немного затянутые. В конце концов она тоже, по-видимому, проникается неловкостью ситуации:

— Хорошо, я прямо сейчас схожу в административное крыло и заброшу удочку. Удачи и до скорого. Пока!

Всю вторую половину дня я работаю с самоклеющимися листочками и фломастерами фирмы «Штадлер». Я отобрал темы для настенного коллажа и переставляю их до тех пор, пока они не образуют законченный сюжет. Пока что это лишь ключевые слова, на следующем этапе я набросаю эскизы. Фон я уже придумал. Фоном будет наш сад, но без ограничивающих его стен. Фон должен символизировать свободу. Желания, идеи и надежда ведут к свободе.

Изабель возвращается лишь в половине пятого.

— Ателье закрывается, приходи завтра, — напевает она. — Я полдня потратила на переговоры, и, по-моему, разрешение у нас в кармане. Мы еще должны получить его официально, но все загорелись этой идеей. Так что можешь идти мерить стену. Дело в шляпе.

По дороге в группу я намеренно делаю круг, чтобы пройти мимо физкультурного зала. Стена гигантская, и я уже представляю, как она будет выглядеть. Не могу дождаться, чтобы начать ее расписывать.

Пересекая сад, я натыкаюсь на Гровера, Херре и Франка. Мне не надо гадать, о чем они беседуют.

— Привет, Гровер, как рыбалка? — поддразниваю его я.

— Рыбалка? Нет, дружище, я был на лодках. У девушек.

— Он был у проституток, — Херре пугается собственных слов, но секунду спустя снова радостно скалится.

— Правда? Ну и как все прошло?

— Прекрасно. Все прошло хорошо. И даже два раза. А в перерыве я успел съесть шоколадную вафлю, — во весь рот улыбается Гровер.