— Барней видел ее?

— Да. Он из-за чего-то страшно бесился, Чак. Кричал, что ты ему не рассказал чего-то.

— А где Барней сейчас?

— Хм, кого это интересует?

— Меня. Скажи ему, что я здесь, слышишь, Мэгги?

— Успеется,— улыбнулась Мэгги. Она прижалась к нему своим крепким телом, но он вырвался.

— Где Барней? Барней, где ты?

Дверь с другой стороны холла открылась с подозрительной поспешностью, и на пороге показался Барней Кохилл. Он смотрел в столовую, мимо Чака. Потом, ткнув пальцем в сторону Мэгги, сказал:

— Иди отсюда, козочка. Пойди помоги Розалии на кухне. У нас тут с Чаком дело.

— Сделай это, сделай то,— надула губки Мэгги.— Все время только и получаю от тебя одни приказания.

Но тем не менее она послушалась. Барней, все еще глядя поверх плеч Чака, внимательно следил, как удалялась Мэгги, нарочито раскачивая своими крепкими крутыми бедрами. Когда кухонная дверь за ней закрылась, он покачал головой, потом подошел к Чаку, положил свою волосатую татуированную руку ему на плечо и подтолкнул его к себе в комнату.

Там он запер за собой дверь и сказал:

— Ты попал в беду, мой мальчик. В большую беду. Тебя ожидают крупные неприятности.

— Да что я, сам не знаю? — нервно пробормотал Чак.— Куда она пошла?

— Искать тебя, Чак.

— Почему ты не задержал ее здесь?— рассердился Чак.

Барней Кохилл сел за письменный стол и уперся локтями в каретку старой пишущей машинки. На столе валялось несколько французских романов в красивых блестящих переплетах. Одним из занятий Барнея был перевод их на немецкий язык для различных фирм. Он тупо посмотрел на яркие обложки и покачал головой.

— Я пытался,— зло проговорил он,— но ничего не вышло. И сверток у нее. Она привезла его сюда из Парижа.

— Нет, не может быть! — воскликнул Чак.— Ради всего святого, зачем она это сделала?

— Вряд ли связной, передавший ей сверток, оставил ей свой обратный адрес. Ты не мог догадаться об этом сам? Ты, гениальный мальчик?

Чак Кеннер в замешательстве разглядывал свои ботинки.

— Но откуда я мог знать...

— Но именно ты сказал, что она может это сделать,— проворчал Барней.— Ты обещал мне, что все будет в порядке. Мне нужно было бы сначала проверить твою голову, нормальна ли она. Ты — Чаклед Кеннер[2]. Вот ты кто.

— Перестань, слышишь?

— Я-то перестану! А вот ты, если бы не был таким набитым дураком, заранее бы знал, что она может выкинуть, если не согласится выполнить условия. Ты должен был предвидеть, что она примчится сюда, к тебе.

— Но...

— А что еще, по-твоему, она могла сделать, Чак? Бросить сверток в сортир? Счастье, что она не обратилась к копам.

— Что же мне теперь делать, Барней? В случае, если она отдаст мне сверток?

— Они его заберут сами,— сказал Барней.—Пусть это тебя не беспокоит. Я позвоню им.

— Значит, в конце концов все будет о’кей? — с надеждой пролепетал Чак.

Барней улыбнулся, но очень быстро улыбка сбежала с его лица.

— О’кей? О, конечно. Если только они не решат, что мы хотим украсть его.

— Но ты ведь им скажешь, что мы не собираемся этого делать?

— Конечно, скажу. Они могут мне поверить, да. Но только после этого не будут иметь со мной никаких дел. И это ты меня подвел! Ты и твоя дура-жена.

— Поверь, мне очень жаль, Барней Я никогда не думал...

— Конечно, ты никогда не думал. А тех людей нельзя дурачить. С ними нельзя шутить. Они просто не поймут твои шутки.

— Я знаю, но я...

— Убирайся! Немедленно найди свою суку жену и приведи ее сюда. Ну, быстро!

— О’кей.— Чак Кеннер пытался улыбнуться.— Ты только не кипятись так. Я все устрою..

— Давай, сынок. А эту свою целомудренную, невинную женушку припугни как следует, чтобы она держала свой не в меру честный ротик на замке.

— Она будет молчать,— мрачно проговорил Чак.

— Да, так будет лучше для нее. И еще одна вещь, Чаклед, держи свои руки подальше от Мзггиных юбок.

Чак Кеннер отступил немного, пытаясь изобразить на своем лице удивление.

— Мэггиных? Ты что, с ума, что ли, сошел?

— Может быть,— сказал Барней.— Но помни одно, Чаклед: я поручился за тебя и за твою жену перед теми людьми в Париже. Но теперь я вижу, что совершил ошибку. Будь я злым человеком, я бы признался им в своей ошибке. И это было бы очень плохо для тебя. Понял? А насчет Мэгги — ты тоже попомни мои слова, когда в следующий раз придешь в мой отель. Слышишь?

— Но ты все это выдумал, Барней! Мэгги, конечно, аппетитная штучка, но я никогда не рассчитывал, что у нас с ней может быть... Нет, я никогда не думал о ней так.

Казалось, Барней не слышал его. Он встал, направился к двери, отпер ее и кивнул головой.

— Ну, давай, иди,— сказал он,— принеси сверток как. можно скорее. Я сейчас позвоню в Париж. 

Сиеста закончилась. Магазины в Пальме снова открылись. Жители города лениво бродили по улицам, нагуливая аппетит. Хромые и слепые продавцы лотерейных билетов надрывали голоса, настойчиво упрашивая прохожих купить билеты. В киосках торговали слабыми напитками. Призывники расположенного на острове гарнизона толпами шатались среди прохожих. Это были юные мальчики, одетые в плохо сидящие на них формы, без гроша в кармане. Каждый вечер они проводили долгие часы, бесцельно разгуливая по городу и мечтая о доме..

На авеню, которой было присвоено имя генерала Франко, но которую жители по-прежнему называли Эль Борн, в изящных кафе продавались напитки, кофе и различные блюда из морских рыб. Тротуары были сплошь уставлены столиками. Маленькие трамвайчики, дребезжа и скрипя, доставляли с приморской окраины Торрено все новых и новых посетителей кафе. Мужчин-туристов в спортивных рубашках и с фотоаппаратами через плечо. Женщин в ярких платьях и цветных соломенных шляпках. У гомосексуалистов своя форма: сандалеты, узкие джинсы и шелковые рубашки. Щебечущими группками передвигались они от кафе к кафе, останавливаясь посплетничать и похихикать по адресу таких же молодых людей.

Красное солнце опускалось за фасад огромного древнего собора. Часы пробили семь раз. Для весны стояла очень жаркая погода..

Изабель Кеннер с чемоданчиком в руке шла по авеню Эль Борн. Вот уже почти два часа бродила она по улицам и уже дважды прошла Эль Бори. Чак рано или поздно должен прийти сюда. Он всегда бывает здесь в часы аперитива. Чак — постоянный посетитель кафе.

Изабель чувствовала себя отвратительно. Нервная, опустошенная, она потеряла всякую способность нормально мыслить. Она не спала с момента отъезда из Парижа и целый день ничего не ела. Она подумала, не сесть ли ей за один из столиков и не выпить ли коньяку. От денег Фолла осталось еще немного мелочи. Изабель выбрала бар «Лирико» — самый испанский и притом самый дешевый бар. Мраморные и железные столики охотно заполнялись вагоновожатыми, водителями такси и мелкими служащими. Туристы обычно сюда не заходили. Они предпочитали более, роскошные кафе на противоположной стороне авеню, с полосатыми навесами, просторными верандами, холодными и дорогими напитками.

Улыбаясь, к ней склонился официант. Он знал ее.

— Коньяк,— попросила девушка и снова закрыла глаза Она зажала чемоданчик между колен и в сотый раз со вчерашнего дня подумала, что же это может быть спрятано в красном несессерчике? «Вероятно, там есть фальшивое дно,— подумала она.— Вероятно, так. Если сейчас полиция схватит меня, они посадят меня в тюрьму. Надо отделаться от этой коробочки, что бы в ней ни было. В любой момент, пока она у меня, может произойти неприятность, беда».

Звук поставленного на столик блюдца заставил ее открыть глаза. Она уплатила официанту последними оставшимися у нее от займа у иностранца деньгами. От коньяка потекли слезы, но все же это было хоть дешевое, но спиртное. Она с благодарностью проглотила его, ожидая некоторого подъема настроения. Ей необходим был подъем. «Мне еще очень много нужно сделать. И в первую очередь — найти Чака». Она внимательно разглядывала прохожих. «Никогда его нет под рукой, когда он нужен»,— думала она.