— Что это? Я думал, вы закончили строительство! — удивился Пашка.

— Нет, Мишка хочет… — начал было я, но Пашка тотчас же резко положил мне руку на плечо:

— Да заткнись ты, я не с тобой разговариваю…

— Еще две балки — я так решил, — сказал Мишка, — накрест прибьем и номер повесим. Загляденье будет!

Сержевы глаза-ромбики загорелись.

— Дай нам с Пашкой прибить. Ну пожалуйста!.. Ты ни разу никого не подпустил к своей «верхотуре», хотя что мы только тебе ни предлагали за свое участие, но теперь-то можно, а? Всего две балки осталось. Я одну и Пашка одну, а?

Мишка молчал. Серж, вероятно, восприняв это, как добрый знак, начал сулить Мишке «по тридцать вкладышей с носа».

— Я не играю на вкладыши, уже говорил тебе.

— А я и знаю, что ты не играешь на вкладыши. И помню, что ты уже говорил мне, что не играешь на вкладыши, — вытянувшись в струнку, Серж кивал с видом человека, знающего все на свете. Но решающим оказалось для меня то, что он в это время так ни разу и не взглянул в мою сторону… хотя говорил обо мне.

Это и выбило меня из колеи.

Я схватил Мишку за рукав.

— Слушай, может быть…

Брат мигом обернулся.

— Разве мы вчера с тобой не обсуждали… — вырвалось у него, но он тотчас осекся, покраснел; он себя выдал, конечно.

— Я подумал, что все равно… — заговорил я, но, встретившись с ним молящими глазами, замолчал и фразу так и не докончил.

— По тридцать вкладышей с носа, — спокойно повторил, между тем, Серж, — верно, Паш, по тридцать?

— Да-да… — подтвердил тот со свойственной ему вялостью; это, однако, и являлось свидетельством того, что он готов выполнить обещание. (Скорее всего). Говори он четко и уверенно, шансов на это было бы гораздо меньше.

— И самые новенькие подберем. Вкладыши-купюры. Турецкие лиры с Ататюрком, и шведские кроны… правильно, ведь кроны у них, кажется? А как там этого чувака зовут, который на них изображен, я уж и не знаю. Лицо и прическа человека, занимающегося музыкой. Но если у Макса будет такая купюра, он сумеет спросить у кого-нибудь, чей это портрет. Может, его мать знает, она же музыкант… — поначалу Серж, как и раньше в споре о велосипедах, осторожно вворачивая выгодные аргументы, потягивал, так сказать, за правильные ниточки, но как только увидел, что я клюнул, пустился нести все подряд — что ему только в голову приходило, — у меня и дойч-марки есть… пятерка… а у тебя, Пашка, десятка, кажется?

— Да-да, десятка…

— У нас еще коллекции с кораблями есть и мотиками, но там-то только мы повторные можем отдать — но и они крутые, зуб даю.

— Хорошо, подождите пару минут, — Мишка приобнял меня, — мы отойдем в сторонку и все обсудим. Пошли, — он подмигнул мне; его лицо уже не выражало и тени прежнего волнения — я понял, он что-то придумал, и был уверен, спешит со мной этим поделиться.

Однако когда мы отошли на несколько шагов, Мишка и слова не дал мне вымолвить, а только с привычной своей паучьей миной принялся без перерыва повторять:

— Сейчас, все обсудим… да-да-да, сейчас все обсудим, обсудим, об-су-дим… хе-хе! Вот-вот, мы уже обсуждаем, видите? Сейчас, сейчас и примемся обсуждать… — он существенно понизил голос, но продолжал повторять все те же слова, меняя только их порядок; поначалу я недоуменно смотрел на него, а затем все понял — понял, что заполучить вкладыши дело дохлое.

Вчера Мишка целый час потратил на втолковывание мне того, что достроить «верхотуру» собственноручно, безо всякого постороннего вмешательства, «это, во-первых, дело чести, во-вторых — заработок дополнительного влияния и главенства во всем поселке, а главное — на нашем пролете, — я впервые слышал, чтобы Мишка так открыто и напрямую говорил о лидерстве, но как бы там ни было, я знал, что никакой жажды лидерства в нем не было — уж больно естественно удавалось ему всегда верховодить над остальными ребятами… Естественно и безо всяких усилий, словами и действиями, которые были для него простой привычкой… — я знаю, что тебя интересуют эти вкладыши-купюры. Но подумай, если мы заработаем влияние, Серж с Пашкой отдадут нам их и просто так, стоит только попросить. Сомневаешься? А я нет. Вот увидишь, вкладыши все равно окажутся у тебя. Если человек хочет отдать тебе вещь за что-то, обменять бартером, так сказать… бартер — слыхал такое слово?.. То он может отдать ее и просто так. Тем более, если речь идет о вкладышах — ценнейших вкладышах, я бы так сказал».

Тогда слова Мишки меня не слишком убедили; я, однако, не подал виду и позволил замять разговор только потому, что мне приятно было осознавать, что я «хотя бы в чем-то переплюнул такого классного парня, как Серж — Мишка доверил мне то, чего не доверил ему». (Между прочим, к достижению этого «хотя бы в чем-то» я и раньше прилагал всяческие усилия — в игре в футбол, пожалуй, не так явно, как в «войне на водяных пистолетах», когда, будучи в роли преступника и прячась за какой-нибудь куст на нашем пролете, я прилагал все усилия к тому, чтобы «убить полицейского Сержа», и во вторую уже очередь — чтобы остаться в живых и не погибнуть от выстрелов других полицейских. А потом, когда очередной тур игры приходил к концу, и все участники принимались спорить, за кем осталась победа, еще к тому же и подбегал к Сержу, чтобы сказать:

«Но в любом случае я убил тебя. Сам погиб, но тебя убил. Правда ведь?»

И не отставал от него, пока он не делал кивок — как я уже говорил, мои «достижения» он всегда признавал).

Итак, я замял разговор, а теперь так вышло, что вопрос встал снова.

Мишка так все и склонялся надо мной и повторял одну и ту же фразу, и, только я начинал двигаться, маячил то туда, то сюда, словно стараясь преградить мне дорогу, а потом вдруг выпрямился и объявил:

— Мы посовещались и решили, что достроим «верхотуру» самолично.

Низко опустив голову, я буравил взглядом ажурную траву. Сколько эмоций боролось во мне в то самое мгновение.

— Макс, ты уверен? — осведомился Серж, — это тебе дороже?

Признаюсь, я опешил, что он так открыто обратился ко мне, но головы я не поднял и ни единого слова не сказал.

Срыв случился перед обедом.

Конечно, Серж и Пашка порядком озлились, что их так и не допустили к строительству столь важного стратегического объекта (именно таким наименованием: «стратегический», — охарактеризовал «верхотуру» Мишка, как только мы заключительным штрихом повесили номер); всю обратную дорогу они посвятили тому, что расхваливали наперебой достоинства купюр, «от которых ты (Серж, идя сзади, тараторил над моей головой) отказался».

Мишка, по всей видимости, довольный завершением и будучи уверен, что его ждет отцовская похвала, в предвкушении этой похвалы ничего уже не слышал, кроме мелодии, которую насвистывали его искривленные губы; а только изредка еще посматривал на меня и подмигивал; по дороге он отломил короткую веточку от рябины и теперь увлеченно вертел ею у лица.

— А у тебя, Паш, в профиль нарисован Ататюрк или в фас?

— В фас.

— Вот-те на! А я и не знал, что есть такая купюра!.. Ты мне ее не показывал.

— Я ее только вчера выиграл. Зеленая. Там столько лир, что и нулей не сосчитать…

Я почувствовал, как у меня с досады увлажняются глаза.

— Ни-че-го себе! — Серж отчеканил это едва ли не по слогам, — покажешь потом! Она дома у тебя?

— Да.

— А что еще на ней есть? Опиши. Там может и оборотная сторона купюры изображена?

— Конечно изображена, — сказал Широков.

Тут уж я не выдержал и обернулся.

— Это неправда! Не может быть такого! На оборотной стороне вкладыша всегда название жевательной резинки!

— Это была особенная партия жвачки — там двухсторонние вкладыши! — это сказал Серж, а не Пашка, очень язвительно и наклонившись к самому моему лицу. Как всегда обиженные глаза-ромбики.

— Не верю!

— Спорим? На фофан.

— Давай! Покажи мне такой вкладыш! — я так разъярился, что едва ли не с каждым словом выплевывал порцию слюны. Потом обернулся и посмотрел в сторону своего участка, до которого мы уже почти дошли. Мишка не слышал нашего разговора — заметив у дома своего отца (дядя Вадик, стоя возле кучи песка, быстро курил и стряхивал пепел на сеялку), он тотчас побежал к нему доложить о своих успехах.