— Ma bien-aimée[103]…
Лиза невольно напряглась, когда он шагнул из леса, аккуратно отводя еловые лапы, чтобы не поцарапать ненароком лицо. Лошадь под ней тут же заволновалась, обеспокоенно переступила на месте, и он быстро приблизился, хватая поводья. Увел каурую вместе с всадницей в укромное место, на поляну близ лесной опушки.
— Я не хотел пугать вас, — остановив лошадь, мужчина хотел коснуться руки Лизы, но она быстро передвинула ту по поводу, ускользая от его ласки.
Девушка заметила, что этот жест разозлил его и одновременно причинил ему боль, но быть милосердной нынче не желала. Особенно по отношению к нему.
Он протянул к ней руки, словно прося сойти с лошади, и Лиза быстро покачала головой.
— Я не могу сойти. У меня лишь несколько минут, покамест не вернется Петр. Зачем вы вызвали меня сюда? Вы понимаете, чем грозит нам эта встреча? Вы могли бы вложить письмо между страниц…
— Мог бы, — покорно согласился он, все еще держа руки протянутыми в ее сторону. — Но разве в этом случае я бы увидел вас столь близко?
— Вы видите меня каждый Божий день. Разве недовольно вам того?
— Я вижу каждый Божий день, как вы расположены к нему, как смотрите на него и ловите звук его голоса, — резко ответил он Лизе. — Я вижу, каким взглядом вы смотрите на него…
— По вашему же приказу!
Где-то вдалеке, за лугом, раздался звук рожка, и она не могла не посмотреть в ту сторону, всего на миг отведя взгляд от своего собеседника. Но и этого мига для него было довольно, чтобы схватить ее за талию и стащить наземь, едва не уронив, когда ее нога запуталась в стремени.
— Ненавижу смотреть снизу вверх! — улыбнулся он Лизе знакомой очаровательной улыбкой, и тут же едва успел отступить на шаг в удивлении, когда она с размаху стукнула его в плечо.
Он не узнавал ее в последние дни. Куда делась та милая, наивная девочка, которой он был представлен на танцевальном вечере в одном имении, куда занесла его нелегкая? Она изменилась, стала такой непривычной… иной…
Невольно вспомнился разговор tous le trois[104] в курительной пару дней назад. Говорили о гостьях Заозерного. Василь тогда решил пошутить, мол, «мадам Вдовина спит и видит тебя, Alexandre, своим gendre[105]».
— Неужто не понимаешь, что ты сам даешь повод к тому? — отчего-то поддержал его Борис, уже наслышанный о визите на псарню и о том безрассудном решении, что принял Дмитриевский. — Что за игру ты затеял с этими дамами? Знаю, тебе скучно в Заозерном, но изволь понять, что провинция имеет отличия от столицы, и что там норма — здесь… из ряда вон!
— Mademoiselle сродни маленькой chatonne[106], которая до сего дня зависима от матери-кошки. Мила, наивна, а прелестью ласкает взор, — тем временем продолжил Василь. — Грешно обижать малого… Хочешь обидеть — играй с кошкой, но котенок…
— Она далеко не милая кошечка, коей, может, и видится вам со стороны, — возразил Александр, до того молчаливо выслушивающий нападки своих собеседников. — За детским наивным личиком скрывается дикая кошка, что может и ласковой быть, коли понадобится, и коготки выпустить. Ты ошибаешься, mon cher, называя ее chatonne. А ты, mon ami, неужто вправду решил, что я не понимаю разницы меж провинцией и столицей, меж людьми разного склада? И неужто решил, что могу зло с умыслом нанести?
— Знать, нынче только по добру творишь? — с иронией в голосе переспросил Борис.
— Qui sait[107], — отозвался Александр. — Qui sait…
Василь с легкой усмешкой покачал головой, но промолчал.
И вот нынче на этой заснеженной поляне правдивость слов Александра подтверждалась. Мужчина понимал, что держит в своих руках не покорную и робкую барышню. Перед ним была воистину дикая кошка, разъяренная и… опасная?
— Отпустите меня сию же минуту! — глаза Лизы горели огнем, и он мог поклясться, что такая она привлекала его еще больше. Сломать бы этот барьер, который она ставила меж ними безмолвно, переломить ее неприязнь, заставить забыть о злости… Каково это — целовать губы, когда они так и норовят укусить? Когда надо ждать подвоха каждую минуту? Опасность всегда возбуждает, вот и нынче разве ж можно не поддаться такому искусу.
Оказалось, Лиза хорошо успела изучить его за эти дни. Научилась распознавать по мимике лица и выражению глаз, что за мысли бродят у него в голове. Потому и успела уклониться прежде, чем он сумел поймать в плен ее губы. «А ведь когда-то сама подставляла их под мои поцелуи», — с горечью отметил он.
— Не смейте, прошу вас, — девушка храбрилась, как обычно. Но он не стал настаивать, пожалев ее, видя, что она готова расплакаться от собственного бессилия перед ним и его силой. Только скользнул губами по нежной коже ее щеки, прохладной от мороза, вдохнул легкий аромат ее волос, от которого почему-то стали такими слабыми колени. Захотелось запустить пальцы в эти локоны, сжать ладонью шею и терзать ее губы глубокими поцелуями, которых он никогда не позволял себе ранее, зная, к каким последствиям могут привести такие ласки.
— Не надо слез, — он смахнул большим пальцем каплю, что помимо воли сорвалась с ее ресниц и покатилась по щеке.
— Вас трогают мои слезы? Неужто? Я полагала, вам нет до них дела…
— Не надо, — произнес мужчина, едва не поморщившись от резкости голоса Лизы. Этот тон совсем не подходил ее наружности, по его мнению. — Мне не по душе видеть твои слезы, и ты прекрасно знаешь это.
Интимное «ты» вмиг стерло границы. На поляне снова стояли те, кто когда-то встретились взглядами на танцевальном вечере. И каждый вспомнил о тех минутах редкой близости, что была меж ними — прикосновения и взоры украдкой, дежурства под ее окном каждый день после полудня. И о том, что могло бы быть.
— Слезы не помогли, как мы оба знаем, когда я уговаривала тебя оставить затею с санями, — Лиза вспомнила невероятный по силе ужас, который пережила, когда ее выбрасывало на снег. И ту слепящую ярость, что раздирала ей грудь после, когда сидела на пустынной дороге.
Захотелось, как тогда, вцепиться в это лицо ногтями, оставляя глубокие царапины. Причиняя боль, которая до сих пор не утихла в ней. Пусть он тоже мучается! Если не от душевной боли, то от физической.
Это желание было настолько сильным, что закружилась голова, а пальцы шевельнулись сами собой. И она в который раз удивилась глубине чувств к этому человеку. И тому, что до сих пор ее бедное сердце так стучит в его присутствии…
— Я умоляла тебя не делать этого. Просила пожалеть меня и ее. Но что тебе до нас? Ты же только одного желаешь, — а потом добавила резко и отрывисто, подавляя горечь, что ранее звучала в голосе: — Письмо! Отдай мне его!
— Неужто ты приехала сюда ради письма и только? — ему хотелось встряхнуть ее, схватив за локти. Быть может, тогда из какого-то темного угла и выйдет на свободу прежнее чувство, что она питала к нему? Он ведь знал… знал, что она любит его! — Я схожу с ума, когда вижу вас в одной комнате…. И подумать о том, что возможно впереди… Сущая мука! Лиза!
Сердце дрогнуло при этом стоне, а сама она так и качнулась ему навстречу, обхватила ладонями его лицо.
— Тогда увези меня отсюда! Тотчас же! Обвенчаемся в ближайшем селе, и никто нам не указ. Еще можно… еще можно…
Лиза увидела в его глазах свет, вспыхнувший при этих словах, и поняла, что действительно все возможно. Уехать прочь из этого имения, стать под венцы с тем, кого когда-то выбрало сердце, так бешено колотящееся сейчас в груди, и вернуться сюда под защитой его имени. И тогда никто, даже этот terrible homme…
Издали снова донесся звук рожка, и они оба в тот же миг резко отпрянули друг от друга, пряча глаза. Он — потому что вмиг протрезвел от минутного помешательства, когда готов был забыть обо всем на свете и уступить ее мольбам. Она — потому что испугалась невольного вторжения в ее мысли Дмитриевского.
— Письмо, — мужчина протянул Лизе аккуратно сложенную бумагу. Она тут же спрятала послание за ворот жакета, быстро расстегнув пару верхних пуговиц. И только после заметила его пристальный взгляд на обнажившуюся при том шею.