Я доискивался причин столь неожиданной перемены в моих чувствах. Но ведь за это время я узнал болотный край, его водовороты, его обитателей, к которым мне удалось приблизиться и которые незаметно перетягивали меня в свой лагерь: в первую очередь Мойра, с которой я встречался по вечерам, и порой задавался вопросом, действительно ли я ее люблю. Да, конечно, люблю но как-то тревожно и странно, на мой взгляд: почти гипнотическое влечение, причем не просто к женщине, а ко всему тому, что я узнал через нее о бесчисленных тайнах этого края. Мне чудилось, будто я открыл в пей женщину-природу наших древних преданий. Помнится, что в минуты страсти ее запах напоминал запах темных болотных вод, влажного песка, разгоряченных лошадей. И вновь мне на ум приходило слово «колдунья», как приходило оно мне в канун нашей первой ночи.

По временам мне казалось, что она и в самом деле настоящая колдунья. Магическая сила скрывается под любым обличьем, и чем оно невиннее — тем опаснее. Она представлялась мне владычицей этого болотного края, где полным-полно загадочных знаков: бычьи рога над дверью, треугольники из тростника, связанные конским волосом, соляные кресты на камнях, глиняные статуэтки, исколотые булавками, или нечто еще более, зловещее — распятые птицы, рыбы-висельники, а как-то вечером я заметил черную жабу, посаженную на длинную колючку, точно на кол.

Было это, помнится, неподалеку от солеварни, куда меня затащила Мойра, заявив, что это место тайное и сюда так просто не проникнешь, но из-за любви ко мне она меня туда сведет. Мы шли по извилистой тропке под темным сводом тростников, так что по временам казалось, будто мы попали в подземелье. Затем она осторожно раздвинула стебли тростника, и я увидел клетки соляных бассейнов, разделенных узкими дамбами, соляную пирамиду и сарай, вокруг которого копошились какие-то силуэты. Вода в бассейнах была розовато-лиловой, и в сочетании с белоснежной солью это особенно поражало на фоне сплошной зелени. Один из солеваров в длинном кожаном фартуке двинулся в нашем направлении, Мойра быстро отпустила стебли тростника и потянула меня за собой. Вот тут-то я и увидел жабу.

Когда мне приходилось сталкиваться с этими загадочными знаками — а я заметил, что их особенно много вокруг солеварен, — я останавливался и спрашивал Мойру:

— Что это такое? Что это означает?

— Просто обычай. Наш старинный обычай. Старухи все еще верят в это…

Однако на сей счет она не распространялась.

— А ты? Ты тоже веришь?

— Ну, не очень-то.

Но в конце концов она призналась, что иногда тоже шепчет заклинания, и даже делает соляной крест. Зачем? Да просто это заклятье. Так, пустяки! Она и сама не знает зачем. Но по выражению ее лица и по ее молчанию я догадывался, что не так уж она в этом несведуща. Я вспомнил также охапки трав, подвешенные к балкам потолка в ее спальне. Для «настоев», легко сказать!

Как видите, для человека, поглощенного цифрами, у меня были довольно-таки дикие мысли. И когда Дюрбен приходил ко мне поговорить о цементе или о банках, которые, кажется, несколько сбавили тон, все эти вопросы, более чем конкретные, казались мне нереальными, и я не всегда выслушивал их с должным вниманием. Иногда он прерывал свою речь:

— У вас какой-то странный вид, Марк. Усталый. Уж не больны ли вы?

Я ссылался на работу, на бессонницу. Говорил, что непременно схожу к врачу.

— Да-да, обязательно! Надо вести себя поосторожнее. Говорят, на болотах еще бывают случаи лихорадки.

Я чувствовал, что краснею, но Дюрбен уже начинал говорить о другом, и по его взгляду я понимал, что сказано это без всякой задней мысли.

Когда я принимался расспрашивать Мойру о графе и моем к нему визите, она отвечала уклончиво. Или же посмеивалась:

— Ну зачем тебе это? Слишком ты любопытный! — и тут же меняла тему разговора.

Но она недооценила моей настойчивости.

— А давно вы с Изабель его знаете?

— Да уже давно. Его здесь все знают.

— Где же вы видитесь с ним?

— В харчевне.

— А я его никогда там не встречал.

— Он по утрам приходит.

— Каждое утро?

— Нет, иногда. Он объезжает свои земли и, когда какой-нибудь его гурт пасется поблизости, заходит туда около одиннадцати.

— Что ж он там делает?

— То же, что и все: привяжет лошадь, войдет, поздоровается, сядет.

— А потом?

— Пьет абсент.

— Всегда абсент?

— Да.

— Ну конечно, человек традиций. А с вами-то он хоть разговаривает?

— С родителями Изабель — да.

— А с тобой?

— Редко.

— Но ведь должен же он был договориться с тобой, чтобы вы устроили мое посещение.

— Дядя рассказал ему, что ты заходишь в харчевню, и графу захотелось с тобой познакомиться. Ну вот мы и пообещали ему, что, когда поедем на пляж, остановимся возле его дома. Вот и все. К чему ты гнешь?

— А почему ему захотелось познакомиться именно со мной?

— Откуда же я знаю?

— Потому что я из Калляжа, а Калляж его сильно интересует.

— Ты так думаешь?

— Да, думаю. Ты, разумеется, знаешь, как он относится к Калляжу.

— Не знаю, но, наверное, он против. Само собой.

— Он и впрямь против. И все же он человек обаятельный и со вкусом. Не из тех, кто изъясняется с помощью дегтя.

— Конечно, нет!

— Ты видела его после нашей прогулки?

— Видела, мельком.

— Ну и что ж, он был доволен?

— Не знаю: он ничего не сказал. Но тебя-то почему так занимает вся эта история, Марк?

Я пожимал плечами и говорил, да, она действительно права: я беспокоюсь из-за пустяков, а ведь столько еще есть других тем для разговора. Тут Мойра принялась рассказывать мне о предстоящем богомолье. По болотным дорогам уж начали съезжаться в своих фурах цыгане. Готовили быков к корриде. В харчевне только и разговоров об этом. Мы поедем в Сартану вместе с Изабель. Мойра вынула из шкафа праздничное платье — длинное, черное, с лиловой отделкой.

— Посмотри! Нравится? Сейчас примерю.

Никогда еще я не видел ее такой красивой: высокая, стройная, с тоненькой талией. Подняв руки и откинув назад волосы, она попросила:

— Застегни, пожалуйста, пуговицы на спине.

Я не утерпел и поцеловал ее в шею, и платье было так же быстро снято, как надето. Потом она спросила, поедут ли в Сартану Элизабет, Симон и Софи. Ужасно жалко, если они пропустят такое зрелище! И ей бы представился случай на них посмотреть. Я отвечал, что не знаю, но расскажу им о богомолье сегодня же вечером.

Лежа подле Мойры среди смешанных ароматов трав и ее тела, я поймал себя на том, что все еще думаю о графе и его связях с людьми из Лилового кафе. Они по-прежнему оставались для меня загадкой, так же как и он сам.

В ту ночь, выйдя из дома Мойры, я заблудился в тростнике. Луна пряталась в облаках. Приглядываясь к слабым отблескам стоячих вод, я напрасно старался обнаружить по приметам место, где оставил машину: в болотах все тропки схожи. Иногда слышался шорох крыльев, хрипы, топот погони, короткие всплески ныряющих зверьков. Постепенно меня охватило беспокойство, как в кошмаре, когда бредешь и бредешь на ощупь в потемках и просыпаешься с облегчением, хотя все еще не прошло неприятное чувство.

Я остановился на пересечении двух тропинок и прислушался к ночи. Вдалеке за трепетанием листвы мне почудилось позвякивание металла: казалось, железо волочится по самой земле, то замирает, то приближается. Охваченный страхом, я кинулся в заросли, и ноги мои с чавканьем завязли в размякшей почве. Но кто-то вплотную приблизился ко мне и дышал мне прямо в лицо.

Облака разошлись, и в свете луны вдруг возникло что-то белое, огромное, лезшее на меня, задрав вверх голову: лошадь, волоча за собой цепь, прошла совсем рядом, не заметив меня, и тут же исчезла в темноте. Металлическое бренчание постепенно отдалялось и вскоре растворилось в тишине вод и листвы, а я стоял весь в поту, с бешено колотящимся сердцем среди незнакомого пейзажа, прорезанного пением какой-то одинокой птицы.