Обескураженный Игорь кое-как добрался в рубку связи, протестировал тамошнюю аппаратуру. Барби и остальные зря не поверили компетентности Константина — уж стандартные тесты тот сумел провести. Игорь их повторил, и получил аналогичный результат: вся аппаратура исправна, просто Земля не выходит на связь.

Конечно же, такого быть не могло. Игорь заподозрил, что и здесь убийца применил какой-то немудрёный приём вроде отстыкованного разъёма… Но для детальной проверки не было ни сил, ни времени. Да и голову занимал совсем другой вопрос. Всё тот же тягостный неразрешимый вопрос: кто убийца?

Игорь уверился, что ночью получит на него ответ, но жестоко просчитался, и всё вернулось к исходной точке: тринадцать человек — двенадцать чистых и один нечистый, прямо как у Христа с его апостолами…

Но кто же Иуда? Кто?

Литвинас был в дикой панике, это ясно. В такой, что плюнул на всегдашнюю свою осторожность, на въевшийся страх перед тюрьмой, — и готов на всё, даже на пару криминальных трупов в собственном доме, лишь бы избавиться от пришельцев.

Но я не спешил начать пальбу. Начав её, остановиться трудно… Хотелось понять обстановку. С чем и с кем довелось столкнуться? Если Литвинас кому-то что-то не то отрезал или пришил, это один расклад. Если же сладкая парочка явилась по мою душу, то… То почему вдвоём? Конечно, в «пежо» могло оставаться подкрепление — человека два, много три. Словно сутенёра пришли брать, тьфу…

Возможно, всё-таки недовольные клиенты доктора. Или довольные — есть на свете неблагодарные граждане, имеющие обыкновение устранять врачей, видевших их лицо и до, и после пластической операции.

Сомнений не вызывало одно: против собаки пришельцы применили ультразвук — сразу, с порога. А эскулапу, скорее всего, продемонстрировали нечто стреляющее или колюще-режущее, напугав до полусмерти.

Осторожно сместившись, я посмотрел на большое зеркало, висевшее на лестничной площадке. Увидел: доктор и его гости по-прежнему остаются неподалёку от входной двери; в руке у одного визитёра — у того, что в костюме — и в самом деле пистолет, направленный на Литвинаса. У другого, что предпочитал более свободный стиль в одежде, — небольшой прибор загадочного назначения. Не иначе как именно с его помощью нейтрализовали Блонди.

Но отчего они замешкались? Ждут-таки подмогу из машины?

Угадал… Массивная входная дверь вновь распахнулась, и…

О, какой сюрприз! Какая долгожданная встреча!

…и на пороге возник мистер Пастушенко собственной персоной.

План действий сложился мгновенно. Первая пуля — в голову костюмоносцу, нечего размахивать тут оружием. Вторая — обладателю замшевой курточки. Третья — старине Пастушенко, аккуратно, в конечность… Вы хотели стрельбы, герр эскулап? Вы хотели трупов? У нас таки есть, что вам предложить!

Первый пункт плана я успел выполнить. Но только его… А затем понял, отчего Пастушенко заявился сюда всего лишь с двумя подручными. И, как это часто случается с пониманием многих важных вещей, — понял слишком поздно.

Прибор в руке «замшевого» оказался не генератором ультразвука. Вернее, не одним лишь генератором. Но заодно и импульсным парализатором — какой-то неизвестной мне модели, повышенной мощности и радиуса действия.

Я смотрел на свою застывшую руку с «горчичником», казалось, целую вечность, — безуспешно пытаясь шевельнуть хотя бы пальцем, лежащим на спусковом крючке. А потом вечность неожиданно кончилась, и пластиковый псевдопаркет доктора Литвинаса полетел навстречу моему лицу.

Рот доктора был приоткрыт, из угла его ползла, пересекая щёку, густая и вязкая капля крови, а в глазах Литвинаса застыло бесконечное удивление. Словно он никак не мог взять в толк: да как же это меня, такого изворотливого и хитрого, да ещё обладающего таким мужественным лицом, физиономией настоящего мачо, — взяли и так вот запросто пристрелили?

А вот так и пристрелили. Не задумываясь. Точно так же пристрелят и меня, причём очень скоро.

Пастушенко и замшевого господина я не видел — не позаботились они положить меня на полу, рядом с доктором, так, чтобы угодить в моё поле зрения. А голову повернуть я не мог, мускулы шеи не отошли от парализующего шока.

Очень скоро отойдут, через минуту, максимум две, — но, увы, к тому времени нужда в них пропадёт. Трупам не положено вертеть головой и вообще пользоваться мышечной тканью. Трупы должны лежать и тихо-мирно разлагаться.

Вообще-то целиком и полностью в режиме «А» импульсник мышцы не парализует, иначе бы не стал он так популярен среди государственных служб и несознательных частных граждан, специализирующихся на захвате людей. Сердце и лёгкие у меня функционировали исправно, и вполне работоспособными остались веки — мог, при желании, смотреть на труп Литвинаса, а мог и не смотреть. Хоть какая-то степень свободы…

Губы и кончик языка тоже оставались относительно свободными — откликались на команды мозга, но вяло и неохотно. И тем не менее я упрямо шевелил губами, словно собирался вставить свою реплику в разговор Пастушенко и замшевого.

Разговор, надо сказать, того стоил, ибо напрямую касался моей персоны.

— Пристрели его, — и в багажник, — скомандовал Пастушенко.

— Чего ради тачку марать?! — возмутился замшевый.

Эх, так бы вот встал и с благодарностью пожал ему руку! Правильно, ну зачем пачкать багажник? Куда проще погрузить пленника туда живым, связанным. И машина останется чистой, и у меня кое-какие шансы появятся.

— Предъявим Стережному, — объяснил Паша. — Он сказал, что без доказательств не поверит. Один раз, дескать, уже отрапортовали, — а клиент жив-здоров.

— Ну и что? Зачем столько мяса тащить? Хватит и головы. В пакет положу, не натечёт.

— Не надо, всё-таки… — неуверенно начал Пастушенко и не договорил.

Что, Паша, ностальгия замучила? Вспомнил былые курсантские годы? Ты меня растрогал… Что же, если появится возможность убить из вас кого-то одного, это будешь не ты. Ну а если двоих… уж извини, но жизнь — суровая штука.

— Ничего, ничего, — гнул своё замшевый. — Я ему за Гриньку живому башку отчекрыжу! Тот хоть и баклан был, но сработались за два года, пока ещё нового натаскаю…

— Как знаешь, — сдался Пастушенко.

— Слышишь, сука? — обратился замшевый ко мне.

И небрежно, ногой, повернул моё неподвижное тело. Теперь я лежал не на боку, на спине.

Замшевый нагнулся, всматриваясь мне в лицо. И подробно изложил дальнейшую программу нашего общения:

— Сейчас найду пилу какую-нибудь у клистирной трубки — и голову отпилю. Тебе. Медленно. Понял?

Губы мои беззвучно шевелились, и замшевый садист расхохотался, уверенный, что я пытаюсь возразить против его намерений. Он ещё хохотал, когда изо рта у меня показалась крохотная, три сантиметра длиной, пластиковая трубочка. Обрезок самой обычной соломинки для коктейля.

Я резко выдохнул — через трубочку. Хохот мгновенно смолк. По телу замшевого пробежала судорога, он начал клониться ко мне, всё ниже и ниже. Зарядом для моей соломинки служил крохотный прозрачный шарик — точно такой же, как в зажигалке, использованной на заросшем борщевиком поле.

Именно за этот коронный трюк, за это ноу-хау меня и прозвали Гюрзой — хотя, вроде бы, плеваться ядом имеют обыкновение не гюрзы, а кобры. Но придумавшие прозвище ребята из ДОН были не сильны в ботанике.

— Ты что? — встревоженно спросил Пастушенко, ничего не увидевший и не понявший.

Обхватил замшевого за плечи, распрямил. Сейчас сообразит, в чём дело, и пристрелит меня… И отчего я не имею привычку носить над десной сразу два обрезка соломинки?