Я задула свечу.

Пройдя через комнату, я оставила огарок на подоконнике и, не осознавая, что делаю, забралась к Чейзу на колени. Мои ладони нашли в темноте его лицо, и я провела большими пальцами по его щетинистым скулам к губам, мягким и приоткрытым. Не было времени думать, как он ответит, или вспоминать, что за последние несколько недель мы почти не прикасались друг к другу. Я нуждалась в этом, нуждалась в нем, а он нуждался во мне. Его руки обхватили меня и прижали к себе, а затем я поцеловала его, и он поцеловал меня в ответ, с силой прижав свои губы к моим. Он был живым и теплым, слабо пах потом и мятной зубной пастой, и я сказала себе, что его прикосновение согреет и меня.

Я зажмурила глаза и целовала его с той же силой, умоляя его помочь мне забыть и заставить меня почувствовать что-нибудь, кроме этой бездонной, непримиримой черной дыры, которая зияла внутри меня. Его зубы скользнули по моему подбородку, ущипнули меня за ухо, и от стона, который испустило мое горло, его собственное дыхание зашлось. Он еще крепче прижал меня к себе и придвинулся так близко, что теперь сидел на самом краю кресла. Я думала, что он хотел переместиться на кровать, но он медлил, и в эти влажные, дрожащие мгновения что-то изменилось между нами.

Я прижималась к нему. Будто его могло унести порывом ветра. И он, должно быть, почувствовал это, потому что его кулаки сжали мою рубашку на спине, а горячее дыхание обжигало мою шею.

— Прости, — произнес он напряженным голосом. А потом еще раз: — Прости. — Только на этот раз его голос прозвучал более отчаянно.

Он поднял меня и перенес на край кровати, а затем отпрянул так быстро, что споткнулся. Я не понимала. Я знала только, что пустота внутри меня начала заполняться чем-то еще — огромной непроницаемой грустью. Холодной и неподатливой. Она росла очень быстро, проникая в каждую частичку меня.

В темноте я не могла видеть его лицо, не знала, что оно выражало. Но все равно я не успела бы ничего понять. Секунду спустя он вышел и закрыл за собой дверь.

Я откинулась на кровать; мои губы распухли и пылали, глаза горели упрямыми слезами, которые не желали проливаться. Я притянула колени к груди и попыталась стать настолько маленькой, насколько только могла. Чуть позже я натянула на себя одеяло, но после ухода Чейза в комнате совсем не осталось тепла.

"Прости", — сказал он. То же самое он говорил мне в ночь, когда рассказал, что не смог спасти маму. Я вспомнила, какую боль он тогда ощущал, и сейчас, лежа без сна, задавалась вопросом, отпустила ли она его. Сможем ли мы когда-нибудь по-настоящему исцелиться.

На следующее утро Уоллис сообщил, что МН назначила вербовку на Площади на вторую половину дня.

Эйфория предыдущей ночи уже спала, осталось только молчаливое ожидание. Некоторые все еще хотели напасть на солдат, но Уоллис настаивал, чтобы мы ничего не предпринимали без приказов Три. Вместо этого он назначил группу — Хьюстона, Линкольна, Кару и еще троих, — которая должна была отговорить людей от вербовки. Рассеянные в толпе голоса, возражающие против контроля МН и злоупотреблений властью и направляющие разговор в нужное русло. Достаточно ненавязчивая — чтобы не создавать Уоллису проблем с Три, — но тем не менее недвусмысленная демонстрация сопротивления.

В дырявых рубашках и оборванных джинсах, группа отправилась по длинному коридору в сторону лестницы. Не в состоянии избавиться от ощущения, что должно случиться что-то плохое, я смотрела, как они исчезают под красной табличкой над выходом. Хуже всего было то, что Риггинс остался, чтобы на пару с Уоллисом заняться рациями. Я слышала от Билли, что наш чересчур подозрительный сосед по этажу снова меня искал, что, в свете всего происходящего, было просто нелепо. И тем не менее я его избегала.

Все остались болтаться возле выхода; четвертый этаж наполнился напряжением. Ожидание становилось невыносимым, и, пока Риггинс не учинил что-нибудь еще, я сбежала на крышу глотнуть свежего воздуха.

Не только мне в голову пришла такая идея. Я обнаружила Чейза в одиночестве сидящим за пожарным выходом на скамье, прогнувшейся из-за гниющих досок. Увидев меня, он встал, спрятав мысли за тщательно отрепетированной маской. Я ненавидела его способность это делать. Если хочет, пусть поступает так с остальными, но не со мной. Мой взгляд опустился на изношенную футболку, туго обтягивающую его грудную клетку, и в ответ я разгладила собственную рубашку.

— Я думала, ты спишь, — сказала я. — У тебя же сейчас нет поручений?

Он покачал головой.

Нерешительно я прошла мимо него и села на скамью. Через несколько секунд Чейз сел рядом, в нескольких дюймах от меня. Мы разглядывали базу — безукоризненно белые постройки, проглядывающие сквозь утреннюю дымку в двадцати милях за крышами города, — и позволяли минутам проходить мимо.

— Я что-то сделала не так? — спросила я напрямик и увидела, как его невозмутимость пропала.

— Ты? Нет. — Он замотал головой. — Нет. Прошлой ночью... Я не хотел... — Он запустил руку в свои черные волосы, потом неловко засмеялся. — Мне не следовало уходить.

— Почему же ты ушел? — спросила я.

Он подался вперед, уперев локти в колени. Я слышала, как его ботинки выбивали дробь по бетону.

Помощь свежего воздуха явно переоценивают. Я поднялась, собираясь вернуться вниз, но Чейз схватил меня за руку.

— Ты горюешь по маме, — выпалил он. — Я не хотел, чтобы ты думала, не знаю, будто я использовал тебя. — Было видно, что слова не желали покидать его, и он раздосадованно вздохнул.

— А я думала, что это я тебя использовала. — Я вернулась на свое место и уставилась в пол, слегка пристыженная, поскольку не предполагала, что он может так себя чувствовать.

Он хмыкнул:

— В таком случае, пожалуйста, продолжай.

Мы оба тихо посмеялись над этим, но я помнила, как он держался за меня, такой же незащищенный и напуганный, как я. Не только я горевала, и не только я ощущала между нами тяжесть маминой смерти.

Когда напряжение спало, я хотела спросить его про соседнее здание и рассказать ему о грузовике Horizons и припасах, которые мы изъяли. Когда-то разговаривать с Чейзом было так же легко, как дышать, но теперь все стало сложнее.

Я встала и попросила:

— Научи меня драться.

Через мгновение он тоже поднялся, удивленно склонив голову набок.

— О чем ты?

Я подняла кулаки.

— Драться, — повторила я, изобразив удар. — Ты же знаешь. Драться.

Он рассмеялся, и что-то внутри меня затрепетало.

— Тебе не нужно знать, как драться.

Я опустила руки и уперла кулаки в бедра.

— Шутишь?

Над нами постоянно висела угроза нападения, даже здесь, среди сопротивления.

— Тебе не нужно драться таким образом, — пояснил он, снова смеясь. — Если только ты не собираешься заниматься боксом.

Я попыталась сдержать улыбку, но это было нелегко, когда он так открыто веселился.

— Тогда как?

— Хорошо. — Чейз шагнул ближе, и мое сердце сбилось с ритма. Его руки метнулись к моим запястьям и сжали их. Не настолько сильно, чтобы причинить боль, но так, чтобы я не могла легко вырваться. — Что будешь делать? — Его улыбка исчезла.

Несколько мгновений я боролась, стараясь свести вместе свои кулаки, вырваться из его захвата, повернуть туловище, но он был слишком силен. Сердито вздохнув, я сдалась.

— Большинство нападающих будут крупнее и сильнее тебя, — сказал он, придвигаясь еще ближе, так что мне пришлось смотреть на него снизу вверх. Его грудь столкнулась с моей, и я сглотнула, почувствовав каждую точку, где мы соприкоснулись. — Но ты быстрая. У тебя не получится победить в драке, но ты можешь вырваться, если тебя схватят.

— Как?

— Где ты порвешь цепь? — ответил он. — Смотри на меня, — сказал он, когда я взглянула на наши руки.

Я представила металлическую цепь, звено за звеном. Глядя в его карие глаза, я ответила:

— Там, где самое слабое звено.