Никогда ничего не бойся и никогда ни на что не надейся. Надежда — обратная сторона страха. Сколько раз я повторял себе эти слова, и сколько раз я даже и не пытался применить те слова к своей жизни…

Надеяться на что-то — значит не верить во что-то. Если я надеюсь на Бога, на его помощь, допустим, на его подсказку, на его защиту, это на самом деле означает, что я никоим образом и нисколько не верю именно в него, то есть именно в Бога, я всего лишь надеюсь на него, надеюсь на некие добрые и результативные действия с его стороны, но я не верю вместе с тем в него самого и тем более в саму возможность подобных, так желаемых и столь ожидаемых мною с его стороны эффективных и решительных действий, не верю, а только надеюсь; я не верю, например, в его силу, в его могущество, в его строгость, в его справедливость, а также, ко всему прочему, и в его милосердие, я не верю, то есть я сомневаюсь в их явном и неявном наличии у Бога, так же как и сомневаюсь, собственно, и в наличии самого Бога как такового… А мои сомнения в действительности — это и есть мои истинные, настоящие, реальные страхи. Круг замкнулся…

Бог внутри меня, говорю я себе. И я верю в его могущество и в его силу, говорю я себе. А значит, я верю и в могущество и в силу самого себя тоже…

Я новый. Я другой. Я лучший…

Я отвел себя от боковой двери на шаг влево, улыбался, не волновался, что-то мурлыкал доброжелательное и ударил неожиданно, применив утроенную, учетверенную, упятеренную, удесятеренную волей, эмоциями, и энтузиазмом, и верой, конечно же, силу, по облепленному сплошь водой лобовому стеклу.

Стекло треснуло.

Все оказалось более чем просто. И примитивно банально, к моему отвращению.

…Уехал город вправо от меня — фонарные столбы, деревья, мутные стекла витрин, лавочки и ларьки, равнодушно-дежурно отворяющиеся и закрывающиеся двери, печально-унылые, сизо-серые профили людей и собак — и на тротуарах, и в окнах отсыревших домов (я заметил также профили кошек на крышах и профили ожесточенно и безуспешно бьющихся с дождем над городом, высоко и не особенно, птиц), — блики эмоций, отсветы мыслей и разряды энергии (так неожиданно мало и того, и другого, и третьего обнаружено было), побежал «хаммер» влево от меня, ударив меня по рукам — случайно, не специально, мои руки и прилепленный к ним пистолет системы Гастона Глока еще продолжали лежать, удовлетворенные своим отважным и эффектным поступком, на ветровом автомобильном стекле, — кивнул мне презирающим стыд и правила задом, подмигнул мне надетыми на себя габаритными фонариками украшений, помчался-покатился в неясную нынче перспективу утекающей к самому центру города улицы, требуя и меня за собой, приманивая меня ароматами дорогостоящих бензина и масла, призывая меня мужественным и нежным одновременно, решительным и вместе с тем так удивительно робким верчением своих явно новых, явно сегодня только и исключительно для меня — лично — со всем тщанием и неподдельной любовью подобранных, с предвкушением удовольствия затем купленных, качественно и квалифицированно после пригнанных и подогнанных необыкновенно точно в заключение работы колес.

Он удирал от меня. Он меня оставлял. Он уходил, мать его, от ответа! Он нахально и нагло, сукин сын, не желал со мной говорить!

Распихивая боками трущиеся рядом машины, по сравнению с ним слабосильные и нежизнеспособные, проталкивался молча вперед, мощно и мягко, как истинный мачо, грузно, грубо и гордо скатывался вниз по улице, увлекая за собой раздражение, злобу, зависть, умиление и восхищение всех тех, кто ехал с ним рядом или просто находился вокруг.

…До моей машины недалеко, два шага, три шага, пистолет за поясом, улыбка под носом, азартное и громкое биение под ребрами, пятки чешутся, затылок горит (но совершенно при этом не хочется жить); кладу руки на руль, трамбую ногами педали, матерюсь весело и угрожающе, стряхиваю с себя воду, как собака после купания, еду…

Меня никто не остановил, и даже никто не попытался сделать подобное. Водители, наверное, испугались моего пистолета, того, который подарил мне Старик, или их привели в замешательство, или куда-то еще, или во что-то еще трупы, булькающие до сих пор фонтанами крови (верно, из каких-то особенно упрямых и живучих сосудов, артерий и вен), так и не успевших ни хрена понять в этой жизни несчастных мальчишек, или просто-напросто, может быть, люди чувствовали, что вот именно ныне и что вот именно с этим недобрым парнишкой, то есть со мной имеется в виду, безопасней будет все-таки дел не иметь.

Тяжелая дорога. Легкое сердце. Пистолет мне не нужен. Но избавляться от него я не стану — это подарок…

Пистолет дан мне в подарок. Для спасения моего дан или приготовлен специально для моего умерщвления? Кто подарил его мне, я не знаю. Предполагаю скорее всего, что Старик. Он живой или нет, Старик, Старик, поддельный или настоящий? Или он призрак обыкновенно? Или он всего лишь моя болезненная фантазия? Мои, так назовем их, художнические галлюцинации? Я должен узнать. Я должен отведать хотя бы ничтожную долю имеющейся о Старике информации, если Старик, конечно же, имеется сам, то есть если он есть, если он существует…

Я иногда думаю: а все ли для меня важно в этой жизни? Или, наверное, присутствует в ней, в жизни, все-таки что-то такое, что должно представляться мне совсем мелким, незначительным, ничтожным, не достойным внимания, любопытства, отвращения, ненависти, страха, любви и даже банальной доброжелательности. Для ощущения полноты жизни, мне кажется, и как пишут о том философы, психиатры и просто неглупые люди, требуется на самом деле, чтобы все вокруг было важным и неважным одновременно — потому как вот именно все то, что находится и творится вокруг, и составляет истинно саму нашу жизнь.

Вот, например, допустим, я полагаю, решаю, считаю, что этот вот человек, или эта, может быть, вещь, или тот — а почему бы и нет? дом или эта собака, кошка, белочка, или лошадка, или бог его знает кто там еще, или что там еще, что все это в данный названный конкретный момент мне вовсе и совершенно не нужно, и потому человека того я не замечаю, вещь выбрасываю или теряю, дома не вижу, а на кошечек, собачек, лошадок и белочек просто плюю…

Это сегодня. Это вот в данный, конкретный, названный час, минуту, мгновение.

Но завтра или тривиально и незатейливо через секунду может образоваться все так, что от этого же самого человека, от этой вещи, от этого дома, от этой ласковой кошечки, от этого шалого пса, от этой печальной лошадки и от этой испуганной белочки будет в реальности и строго, и безусловно, и, может быть, даже и ультимативно, будет зависеть благополучие и перспектива моего дальнейшего в этом мире и на этой земле проживания. Так происходило уже. Среди людей. Так случалось уже. Во все времена. И часто. Сотни, тысячи, миллионы, миллиарды раз на нашей великой (пока, во всяком случае) планете.

Все важно и неважно одновременно. Все востребуемо и невостребуемо одновременно. (Любимый, почитаемый тобою человек может оказаться в результате для твоей жизни совершенно нисколько не значимым. Преданная собачка, ревниво тобой оберегаемая и тщательно тобою воспитываемая, так и помрет, когда придет ее время, не привнеся в твою жизнь никаких новых, решительных изменений. Родной дом рухнет вдруг, подточенный старостью, и через какие-то считанные дни ты с нипочем не ожидаемой легкостью забудешь о том, что он когда-либо вообще стоял на этой планете. И так далее и так далее…)

Я с легкостью в действительности могу лишиться в нынешней своей жизни, в первой по счету, во второй или в третьей, всего без исключения, любой ее составляющей, и без всякой печали и без каких-либо страданий… Это миф. Это просто так кажется, мы просто когда-то сами так захотели, так постановили и единогласно и с воодушевлением после проголосовали, что с кем-то или с чем-то нам расставаться будет когда-нибудь чудовищно трудно и невыносимо губительно. Все не так…

Я давно уже не ощущал такой событийной насыщенности и такой мистической, метафизической радости, такого глубокого возбуждения и такого ясного и уверенного понимания того, что я, несмотря на свою обязательную, неотвратимую, неизбежную смерть, все-таки тем не менее все равно буду жить вечно — и именно здесь, на Земле, а не где-то еще, далеко или близко, здесь…