Писатели, которые ратуют за эту модель, — греки. Для них непобедимый Рим вовсе не центр Империи. Мир — это космос, управляемый божественным Провидением, а император — символ единения с космосом. Он посредник между небесами и людьми.

Эти различия, кажется узаконивают противостояние императора и тирана и официально применяются только к Юлиям-Клавдиям. Но они явились темой для размышления в школах риторики и на литературных обсуждениях того времени. С первых уроков ребенок учится ненавидеть тиранов и восхищаться их уничтожением. Его учителя рассказывают ему, что император хороший и милосердный, что он лучше граждан, наконец, что он ведет себя как отец со [72] своими детьми, людьми свободными, а не рабами. Ученики узнают также, что тиран — капризный эгоист и сродни дикому животному. Цитируют эллинских монархов, а порой и покойных императоров. Сам виновник не сознает этого. Но никого не проведешь. Общественность очень хорошо знает, что царствующий припцепс чувствует себя задетым! Несмотря на идеальный портрет правителя или проклятый образ тирана, он знал, кого отвергать, а кого хвалить за моральное и политическое поведение. Эти споры одинаково не задевают различных слоев общества. Для аристократа император, проводящий политику, которая не отвечает его интересам, — «плохой», в то время как «хороший» — это тот, который не скупится и способствует благосостоянию правящих классов. Плебс Рима, не имея настоящей идеологии, ждет от цезарей удовлетворения своих желаний — заботиться о судьбе народа и столицы. Мало озабоченные противостоянием «император — тиран» плебеи, несмотря на их внешнее несходство, особенно привязаны к дому Германика. Что касается профессиональных военных, то они вообще не интересуются, уважают или нет императора в Риме, лишь бы он проявлял хорошие административные качества и не посягал на их интересы.

Мыслители и философы живо интересуются спорами даже по самому незначительному поводу и касающимися незначительных социальных условий: их политические концепции обычно [73] совпадают с видением сенаторской аристократии. Для стоиков император, скорее «правитель справедливый», должен держать себя с достоинством, быть способным править на благо общества. Они стараются влиять на характер властелина, чтобы «ужасная власть», которую он держит в своих руках, была подчинена его разуму, а не его капризам. Если их условия не увенчаются успехом, они уйдут в угрюмую пассивность или отдалятся от политической жизни.

Модель правления, проведенная Марком Антонием, основана на идее, что император — человек, наделенный божественной Благодатью и пользующийся соответственно божественными привилегиями. Как эллинские цари, он претендовал на универсальность своего государства. Эта обожествленная теология власти вдохновляла, впрочем, и другие проекты правления, менее ориентированные, чем его. При Марке Антонии культ императора развился настолько, что отождествлял государя с местными божествами.

Август под смешанной доктриной вдохновения, одновременно монархического, аристократического и демократического, тщательно скрывал абсолютизм. Марк Антоний отстоял этот абсолютизм, отталкиваясь от теократии эллинского [74] типа к монаршей демократии, демократии милосердного государя, добродетельного, набожного и справедливого, вышедшего из народа. Дом Германика совершенно не признает этой модели. Антония, мать Германика, демонстрировала верность наследию своего отца. Она сохранила отношения с незначительными восточными царьками — Иродом из Иудеи, например. Ее сын, Германик, приобрел огромную популярность как у римских плебеев, так и среди сенаторов. Мощный поток агеографической литературы сделал его если не реставратором Республики, то, безусловно, либералом. На самом деле он был предтечей, более искусным и более осторожным, чем его сын, Гай Калигула, который, без сомнения, также стремился укрепить свою власть по модели правления Антония. Очень эллинизированный, он посетил эту страну, на языке которой писал. Носил обычно греческую одежду и вовсе не скрывал ни своего уважения к эллинским институтам, ни восхищения египетской античностью.

Во время царствования его сына, Гая Калигулы, идеи Антония действительно становятся реальностью. Воспитанный в доме своей бабушки-эллинистки, Гай Калигула научился восхищаться Антонием, своим прадедом, восстановил восточную систему правления и греческие ценности. Если он и ссылался иногда на Августа, но предпочитал Геркулеса и Диониса — последний ассоциируется с египетским богом Вераписом-Аполлоном, [75] главным божеством основателя Империи.

Гай Калигула сам считал себя «новым солнцем». Он пошел дальше обычного теократического деспотизма и возвеличивания божественной добродетели императора, воспринимаемых римлянами. Другие цезари отказывались все же от некоторых божественных почестей, что видно из его письма в Александрию, в котором он сообщает о необходимости ограничить количество статуй, которые ему собирались воздвигнуть. Эти амбиции Светоний объясняет так: «Совсем немного недоставало, чтобы он принял диадему и видимость принципата обратил в царскую власть. Но окружающие убедили его, что он возвысился превыше принцепсов и правителей, и тогда он начал покушаться на божественное величие».

В свое правление Клавдий положил конец попыткам навязать восточную культуру Империи. Триумфальное искусство вернулось к теме прославления Августа. Клавдий сам сравнивал себя с Августом и пообещал обратиться к действующей программе основателя принципата. Он выставлял напоказ традиционную умеренность, старался поощрять активность сената и всячески пресекал развитие восточных культур. Надписи [76] на монетах этого времени дают возможность узнать, какое значение имели в его глазах Справедливость и Провидение: иногда они соединяли Клавдия и Августа и представляли их вместе. Некоторые триумфальные памятники прославляют также принципы Августа, возрождают его символы: в своем послании к александрийцам Клавдий ссылается на Августа.

Тем не менее антониевская направленность и идеи теократической монархии сохраняли свой престиж в некоторых кругах. Мессалина, дочь Домиции Лепиды, внучка Антонии-старшей, дочери Антония и Октавии, была его горячей сторонницей. Сохранилась камея, изображающая Клавдия божественным царем в колеснице, запряженной двумя кентаврами: его сопровождают Мессалина, Британник и Октавия. Один из кентавров попирает ногами двух варваров — намек на победу, одержанную Клавдием в Бретани. На императоре украшение Юпитера Капитолийского, но свита одета с явными вакхическими отличиями, а колесница с кентаврами традиционно украшена в духе Диониса. Эта традиция, идущая из Александрии, вдохновляется вакхическим мистицизмом древних царей эллинского Египта. И другие свидетельства выдают стойкую привязанность к Востоку, к установкам Антония, такие как усилия, претендующие на изменение политики Клавдия, с эллинской и теократической точек зрения. [77]

В остальном, вопреки своим официально распространяемым августинским принципам, Клавдий укрепил абсолютистскую позицию, опираясь на деспотические основы системы Юлиев-Клавдиев, и структуру государства, усилил централизацию, развил бюрократию. Создал также кабинет и императорские конторы, состоящие из вольноотпущенников, которым было поручено контролировать администрацию государства вплоть до границ Империи.

Центральная императорская казна пополнялась, налоги значительно выросли в ущерб богатству сенаторов. Чиновники развивали активную деятельность, как об этом свидетельствуют обширная административная переписка и большое количество эдиктов принцепса. Необычайно активный в плане законодательства и судопроизводства, Клавдий оказался и великим строителем: он увеличил количество портов, строил новые дороги, сооружал базилики, склады и акведуки, покровительствовал градостроительству. Его вмешательством расширили священную ограду в черте Рима. Проявляя свою власть цензора, он щедро раздавал римское гражданство провинциалам и облегчил им доступ в сенат.