— Чмутин Юрий Владимирович, — представился долговязый эксперт с холеной бородкой. Вместо галстука его воротничок связывала клетчатая твидовая бабочка.

— И работаете?..

— Чернодольский профессионально-технический университет, ЧерПТУ. Доцент кафедры релполита. То есть, простите — релятивистской политологии.

— Спасибо. Итак, объясните, пожалуйста, суду, может ли антигравитация влиять на устои государства.

Первые слова эксперт пробормотал не вполне внятно, но затем голос его окреп, и он продолжил уже отчетливо:

— Ваша честь… ммм… вы, я уверен, знаете, что постоянная тонкой структуры равна ста тридцати семи с сотыми долями. В настоящий момент даже не важно точное значение. Дело в том, что именно такое соотношение фундаментальных физических констант делает возможным существование элементарных частиц, из которых состоит все: звезды, планеты, деревья и даже все мы с вами, включая уважаемый суд.

— И государство? — спросил прокурор.

— Гм, — доцент поправил очки в тонкой оправе. Секунду он молчал, как будто взвешивая слова. — В некотором роде. Разумеется. Ведь государство, в свою очередь, состоит из людей.

— Продолжайте, господин эксперт.

Губы доцента сжались: не то в знак согласия, не то неодобрения.

— Эта структура, уважаемый суд, не зря называется тонкой. Даже самое малое вмешательство в нее недопустимо. Абсолютно недопустимо. Разница в девятом знаке после запятой может привести к мгновенному коллапсу Вселенной.

— И государства? — еще раз уточнил обвинитель.

— И государства. Которое также является частью Вселенной. Что мы видим в данном случае, уважаемый суд? Гравитация, как известно, есть ни что иное как функция состояния материи. Вмешательство в гравитацию, известное также как антигравитация, которое мы и наблюдаем в данном деле — это искажение нашего пространства-времени, это, так сказать, колебание самих основ континуума. До каких знаков после запятой оно доходит? Признаюсь откровенно: специалисты нашего университета пока не могут дать ответ. Но со всей уверенностью можем заявить, что без последствий оно пройти не может.

Что это значит, черт возьми? Разве физика вызвала не адвокат Ракова, разве он не должен объяснить, чем этот случай уникальный?

Впрочем, судья быстро пояснила, что это значит:

— Есть еще вопросы? Пожалуйста, противная сторона. Нет? Хорошо. Что же. Я согласна с обвинением. Похоже, что это не простое правонарушение, не мелкое хулиганство, пусть даже на глазах детей. Дело действительно требует переквалификации по вновь открывшимся обстоятельствам. Прошу вас, сторона обвинения.

Снова поднялся прокурор. Даже глаза у него стали рыжими, как у кошки.

— Я изложу сухим языком юриспруденции, — он улыбнулся залу. — Это, несомненно, сознательные действия, направленные на подрыв государства. Посягательство на конституционный строй. Потенциальный шпионаж. Этого уже более чем достаточно, но и это еще не все! Нарушение правил воздушных полетов, в частности, использование нелицензированных летательных аппаратов и отсутствие их подготовки к полету. Нарушение правил пользования воздушным пространством. Противоестественные акты в присутствии несовершеннолетних, можно сказать, публичные сцены насилия. Над природой.

— В протокол также заносим, — судья обернулась к секретарю, — что еще имеется коллективный иск от физиков ЧерПТУ об оскорблении профессиональной чести и достоинства. Но это отдельное дело.

На этот раз, увидев бутылку с водой, Данил не думал долго: схватил, открутил крышку и жадно присосался к горлышку.

Уже давно стемнело, сквозь высокие окна он хорошо видел дом напротив здания суда — кажется, Черспецстроя, но он не был уверен. В желтом сиянии за стеклами двигались туманные силуэты, как будто с бокалами: какой-то вернисаж, выставка, корпоратив? Спектакль теней, пантомима для непосвященных, которые не попали на праздник.

Порой ему казалось, что он бы снова улетел — если б не держали прутья клетки. Он мог бы провалиться… нет, вывалиться в другой мир, с бокалами и выставкой — кабы не чертов суд. Они зудели, напоминали о себе. Данил честно пытался следить за слушанием, но все они размазывались в нечеткое пятно: судья, опровержения, адвокат, документы, обвинитель…

Переквалификация дела — вот, что они сейчас обсуждают!

Надо сказать, Данил немного запутался в этом их проклятом сленге: «установленные обстоятельства», «без выводов об оценке доказательств», «установление объективной истины».

В целом он понимал, о чем речь, и от этого пробирал озноб. Еще страшнее — что всех нюансов он так до конца и не видел.

— Спасибо. У вас дополнения будут?

— Дополнений нет, — с места ответила адвокат.

— Стороны все высказались? Тогда переходим…

— У меня, у меня есть дополнение! — Данил встал и обеими руками взялся за прутья.

В зале настала тишина. Сырой прелый воздух как будто колебался от жара, как над раскаленной плитой.

Судья и адвокат обменялись быстрыми, понимающими взглядами.

— Пожалуйста.

Что тут можно сказать? По правде, слова застряли в глотке. Полторы сотни взглядов ощупывали, оценивали, ждали. Три десятка объективов нацелились на него, как дула танков.

— Уважаемый суд… — нет, надо не так. — Ваша честь… — и не так тоже. Данил на мгновение зажмурился. Все не то, он делает все не то! А, когда открыл глаза, он обратился к зрителям: — Да, в общем, все вы. Я даже не знаю, что вам сказать. Просто надеюсь, что вы меня услышите. Что произошло: полет, последующие события, да вообще все — это было не намеренно, я даже не знаю, как это повторить. У меня больше не получается, слышите? Я не могу больше летать! Даже если бы захотел — не могу.

А слышат ли? Журналисты, юристы, простые зрители? Парень переводил взгляд с одного лица на другое, но хоть убей не мог по ним ничего прочесть. Прокурор, например, просто-напросто уткнулся в планшет.

— Но это даже не важно! Главное — я никому не принес вреда, вы понимаете? Я никого не убил, не ограбил, не повредил ничью собственность. Произошло что-то… очень странное, я сам не знаю, что. Но главное — я никому не нанес вреда. Понимаете? Ничего по-настоящему плохого я не сделал. Я просто был не на земле, а в воздухе, девять минут сорок три секунды, как сказано в материалах дела. Пожалуйста, помните об этом!

Что еще сказать, что добавить? Данилу и это казалось очевидным. Но молчание затянулось, и он счел необходимым прервать его:

— Не знаю, друзья. Я не знаю, как я оказался в воздухе. Но если мне это удалось, разве не стоит меня исследовать, а не судить?

Было очень тихо. А за окнами шумел дождь.

— Дополнения еще будут? — как ни в чем не бывало, спросила судья. Данил постоял, постоял, вглядываясь в лица, и опустился на скамью.

Дополнений больше не нашлось.

Что-то изменилось. Конечно, никакой близости, товарищества с сокамерниками не было и прежде, но раньше Миша мог стрельнуть или наоборот предложить сигарету. Или даже Игорек спрашивал что-нибудь глупое, но важное: «Ну що, яки погоды булы там на воли?»

Все это кончилось. Теперь Данил круглыми сутками валялся на койке и пялился в потолок, с ним больше никто не заговаривал и, кажется, его обходили стороной.

Десять лет. Десять чертовых лет!..

Миша молился, по утрам, три раза перед едой и на ночь — парню чудилось, будто он слышит: Царства Божьего не наследуют, не наследуют, не наследуют. Игорек как будто перешел на новую ступень, от презрения к омерзению. Так продолжалось два месяца — и месяцы эти длились вечность.

Георгия или Григория выперли. Осудили Игорька. Просто увели на заседание, с которого тот уже не вернулся. «Двушка это, двушка, попомни мои слова, — весь вечер причитал Миша и качал головой: — Жалко парня, ох жалко-то!» — но длилось это ровно один вечер, и уже на следующее утро он украинца не вспоминал.

На их место приходили и уходили Виталик, «Иван Евгеньевич, очень приятно», большой и лопоухий Андрей — в конце концов, Данил перестал их считать.