— Чего я хочу, сынок, тебе знать не положено. Да. А хотел сказать я вот что: это опасно, действительно опасно. Но не факт, что смертельно.

Снова заговорили все разом. Заметив, что Вит в бешенстве сжал зубы, полицейский громко напомнил о себе:

— План придумал я! Так что поясню слова полковника: мы до сих пор не видели, чтобы кто-то пострадал за намерения. Люди исчезают только в момент преступления. Профилактически, — Алеш усмехнулся, — проклятие не действует, сами вспомните все известные случаи, и вы тоже согласитесь.

— Да, черт возьми! — снова заговорил Вит. — Да, это опасно. Но я честно предупредил, с самого начала. Сегодня вам повезло, парни, вызвался доброволец. Но скажу еще раз: я никого не держу. Тем более, в наше безумное время. Если хоть раз будет так же — пишите рапорты. И без вас все катится в полную срань.

Он смерил отдел взглядом и бросил:

— Свободны. Барда, Гужар — останьтесь.

Алеш молча ждал, пока все покинут кабинет, пока Вит надиктовывал лейтенанту указания. Парень стоял навытяжку, твердо глядя поверх седого затылка начальства. Когда и Гужар ушел, полковник обернулся к полицейскому. Ослабил воротник, поведя толстой шеей.

— Ну, что скажешь?

— То, же что и вы, — Алеш пожал плечами. — Сегодня пронесло.

— Нет. Почему он вдруг вписался, когда все струсили?

— Совесть? Энтузиазм? — предположил полицейский. — Кажется, Гужара перевели к нам за отличную службу.

— Патрульную службу, — Вит фыркнул. — Хорошо бы, если дело в совести. Чертовски хочу в это верить!

— Мы все когда-то начинали в патруле. Даже вы.

Алешу показалось, сейчас полковник накричит на него — но тот, видно, передумал. Закрыв глаза, Вит буркнул:

— Важно, не где мы начали, а в какой дыре закончим.

Он так и сидел с закрытыми глазами, пока полицейский не сообразил: это сигнал, что и ему пора заняться делом.

И все-таки — до чего же быстро опустел Даниц! Прошла едва ли пара месяцев. Городские власти и сейчас время от времени издавали бравурные сводки: и продажи продуктов, и нормы по вывозу мусора — все говорит, что в городе семьдесят три процента жителей. Черт знает, как там с мусором… на глаз казалось, что людей на улицах вдвое меньше.

Ришо клятвенно уверял, что это только в центре так:

— Ты же у нас ихтиандр! Я имею в виду, ископаемое, — напарник хмыкнул и вывернул руль на повороте. — Получил в наследство жилье, на блюдце, и туда же! А, если не в курсе, то в Ворошской дельнице живут богачи. Они все сразу побежали, еще в первую неделю.

— В старом центре службы и головные офисы. Сюда стекаются со всех окраин.

— Нет, ты съезди в Будынскую дельницу! Или в Текстильный ряд… Подними задницу! Увидишь, сколько людей на рынках и остановках.

— И на вокзалах, — Алеш отвернулся.

— Да ну тебя!

Полицейский отчасти все же верил ему. Ну что решишь первым делом, когда такое творится? Сбежать. Спрятаться. Как можно дальше в глушь, подальше от других людей… Да только эта мысль пришла в голову миллионам, и первыми заперлись в загородных виллах богатеи. Негде спрятаться, когда бегут все. Некуда бежать. Везде одно и то же.

Пожалуй, что и для Мира слишком поздно. Но попробовать стоит.

Низкое белое солнце сперва клонилось к закату, но вскоре запуталось среди голых ветвей. Люксембургская превратилась в речное русло с грязными, усыпанными листвой берегами. По хлюпающим кочкам, по шуршащим листьям — они добрались до череды двухэтажных кирпичных домов. Сто лет назад здесь селили рабочих, потом сделали общежития, а после кто-то выкупил крошащиеся здания, покрасил оранжевым, поставил новые окна — и тут же начал сдавать жилье.

— До кампусов рукой подать, — Алеш оглянулся через плечо. — Говоришь, эта Ягорлыцкая в Национальном училась?

— Ну да. А он ей вроде парня, — Ришо спрятал лицо за воротником и говорил невнятно. — Но это не он поселился ближе. Это его мать снимает квартиру.

— И смотри, тот перекресток совсем рядом…

— Да, ей от кампусов два шага пройти! Даже странно, где шлялась до пяти утра.

— Вот и узнаем, не здесь ли, — Алеш первым вступил в тихий, пахнущий кошками подъезд.

В квартире тоже пахло кошками. А еще застарелым запахом спиртного. Сперва полицейский решил, что разит от парня, который открыл дверь — но нет: запах впитался в обои, в стены, в потертый коврик на полу.

— Мартен Крайчик? — грозно рявкнул Ришо. — Полиция!

— А, вы насчет матери…

Студент близоруко сощурился. Он отступил в тень прихожей, пропуская их внутрь. В соседней комнате блеклый свет сочился сквозь занавески в цветочек — но в коридоре царил почти полный мрак.

— Насчет девицы твоей, Ягорлыцкой! — не сбавлял тон Ришо.

— Сюда. Проходите. То есть как это… как насчет Элишки?

— Так, что она провела здесь ночь. И не юли, мы уже все выяснили!

Знает же, говнюк, как давить на людей! Чему хорошему не научился, а этому — легко.

Но парень и не спорил. Тот упал в видавшее виды кресло, забыв предложить им сесть. В углу полицейский заметил скомканную постель: Мартен явно жил прямо здесь, в гостиной, и точно не ждал гостей.

— Полегче, — Алеш коснулся плеча напарника. — Что с вашей матерью?

— Она… она умерла.

Судя по выражению лица, студент спорил с самим собой: не то послать их к чертям, а не то провалиться от стыда под землю.

— Когда это произошло?

— Часов пять утра, я только закрыл дверь за Элишкой. Мама еще не спала, крикнула так… хрипло, что ли… — парень и прежде был серым, а стал вовсе бледным, как смерть. — Сказала, когда я вошел: «Сын, принеси еще», а чего, не закончила… Выдохнула и все. Я даже не сразу понял.

— Выпивка? — тихо спросил Алеш.

— Да, пила всю ночь и хотела добавки… Водка, портвейн, черт знает, где брала. Вот как отец… лет семь уже… с тех пор все покатилось.

— Вы сообщили, куда нужно?

— Скорая забрала ее с утра. Я думал, вы насчет нее. Но как же… что с Элишкой?

Алеш не успел одернуть напарника.

— Напала с ножом на женщину, — выпалил тот. — В пять утра, на углу Университетской и Театрального. Ты понимаешь, что с ней стало?

Студент поднял взгляд на полицейского, почти умоляюще — не поправит ли тот напарника — но Алешу нечего было сказать. Хорошо, что в комнате полутемно. Не хватало, чтобы свидетель видел румянец у него на щеках. На кухне засвистел забытый чайник, и Мартен разволновался, хрустнул пальцами.

— Идите. Выключите, — сухо сказал Алеш.

Парень, видно, завис там над плитой. В тишине квартиры Ришо сделал страшные глаза — но полицейский отмахнулся от него.

— Что теперь будет? — Мартен, наконец, появился в дверях, словно призрак. — Элишка… она же теперь преступница, верно?

Алеш оттеснил напарника вглубь комнаты.

— Успокойтесь! Во-первых, мы вас ни в чем не обвиняем, просто выясняем обстоятельства. А во-вторых, полиция уже не ловит преступников, проклятье неплохо справляется само. Мы теперь… больше пытаемся предотвратить, понять, что можно делать, а что нельзя. Остановить еще до исчезновения.

Алеш сообразил, что говорит в воздух, студент его не слушал.

— Что вы хотите знать? — медленно и раздельно проговорил Мартен.

— Почему она напала на прохожую? Что там произошло? Женщина — вахтерша в Обществе Памяти, она просто шла на работу. Вы что-нибудь о ней знаете?

Студент опустил глаза, честно подумал и сказал:

— Нет. Ничего не знаю.

— Были у Элишки неприятности? Что-то ее тревожило в последнее время?

— Были. По правде, одна из ее проблем… это я.

Даже с Ришо слетел угрожающий образ, он глупо повторил:

— Ты?

— Ну да, я. Ох… это запутанная история!

— Мы привыкли к запутанным историям, — произнес полицейский.

Парень что-то пробурчал, склонив голову. Он смотрел в пол, между серыми тапками у себя на ногах, и долго-долго размышлял.

— У нее были… проблемы с родителями, — наконец, начал он. — Они у Элишки не католики, а православные… из таких, знаете, почти фанатики. Никакого Нового года, праздников. Только предрождественский пост и скорбь. У них все наоборот, знаете? Рождество после Нового года, смеяться в пост и то грех. Когда она пошла учиться, я был… я открывал для нее новый мир. Она нуждалась в близком человеке. Слишком. Хотела слишком много, чего я… не мог. Все это тянулось, обиды, извинения, уже полтора года. Мы опять поссорились. Она ушла и хлопнула дверью.