из­за деятельности самого человека – вырубка лесов приводила к

наступлению пустыни и засухам, нерациональные методы обработки земли – к засолению почв84.

Результаты во всех этих случаях были практически одинаковы.

Разрушалась государственность, пустели города – их жители уходили в соседние села или другие районы; ирригационные системы, ремесла, торговля, искусство – все приходило в полный упадок, письменность забывалась. Гибель цивилизации не обязатель82 Блаватский В.Д. Природа и античное общество. М., 1976. С. 6­7.

83 Бартонек А. златообильные Микены. М., 1991. С. 266­272.

84 Бонгард­Левин Г.М., Ильин Г.ф. Индия в древности. М., 1985. С. 109.

123

но приводила к вымиранию всего населения, хотя оно, конечно, уменьшалось из­за плохих условий жизни и вынужденных миграций. Однако все основные качества цивилизации утрачивались, и

общество снова становилось простым, возвращалось к родоплеменному строю, отступало на прежние, более устойчивые и доступные позиции, позволяющие выжить. А потом, после длительного перерыва, который мог продолжаться несколько столетий, развитие цивилизации начиналось снова – обычно силами других

народов, заселявших эти места.

С течением времени «смертность» цивилизаций шла на убыль: окрепнув, они обрели способность выдерживать те удары, которые

были катастрофическими для их предшественниц. Однако зависимость от материальных факторов и циклически­волновой, кризисный принцип развития сохранялись, причем ритмика экономических кризисов становилась все более четкой, а промежутки между

ними – все более короткими.

124

3.

СОцИАЛЬНЫЕ

КРИзИСЫ:

фАКТОР

СОЛИДАРНОСТИ

Экономические факторы, при всей их значимости, конечно, не

могут определять все процессы, происходящие в разных подсистемах сложного общества. Ведь сложность проявляется, в частности, в том, что эти подсистемы далеко не всегда развиваются синхронно и в одном направлении. Осознавая это, некоторые современные

исследователи выдвигают на первый план уровень солидарности

общества. По мере своего развития оно становится все более дифференцированным, «разделенным», и поддерживать его стабильность трудно. Для этого необходимо интегрировать отдельные

компоненты в единое целое, постоянно координировать деятельность многочисленных и очень разных групп населения, регулируя

и отлаживая их отношения.

Понятие «солидарность», на первый взгляд, может показаться

«ненаучным» из­за его неопределенности. Уровень кооперации

невозможно измерить и точно градуировать. Однако для социологов это неточное понятие крайне важно: если солидарность, тесно связанная с кооперативностью и альтруизмом, отсутствует, то

общество просто не сможет функционировать, оно распадется на

отдельные группы или множество индивидов, которые будут преследовать исключительно эгоистические цели85.

В простых, небольших по численности первобытных обществах, члены которых связаны родством и коллективистскими

нормами поведения, степень солидарности, конечно, очень высока. Это – естественная, имеющая природную, биологическую

основу общинная (или «роевая») солидарность людей, которые

знают друг друга с рождения, вместе борются за выживание, воспитывают детей и делят пищу. Однако такая солидарность имеет, по крайней мере, один существенный недостаток: она ограничивается узкими рамками группы, причем эти рамки маркируются

85 Collins R. Sociological Insight. N.Y., 1992. P. 23.

125

очень четко, отделяя «своих» от «чужих» почти непреодолимой

пропастью. Альтруистические принципы солидарности и взаимопомощи в эпоху первобытности не распространялись на чужаков, они считались «нелюдьми» и нормы взаимоотношений, принятые

между «своими», на них не распространялись. Мир в то время

представлял собой множество автономных изолированных друг от

друга обществ, которые, конечно, могли заключать союзы и браки, обмениваться редкими престижными вещами, но главным образом

старались избегать контактов или воевали.

В сложном обществе солидарность гораздо менее устойчива и

определенна, однако она все­таки существует – в том числе и на

уровне малых групп, которые сохраняются в эпоху цивилизации в

виде семьи, корпорации, клана, сельской общины или купеческой

гильдии. Такой вид солидарности, унаследованный от прошлых

времен, хорошо изучен и социологами, и психологами. А вот солидарность нового типа – так называемая «ультрасоциальность», способность вступать в кооперацию с неродственниками и в очень

больших группах, где люди не знают и даже не видят друг друга, – такая

солидарность остается загадкой. Как сотрудничающий коллектив

расширяется от маленькой группы до группы большого и очень

большого масштаба? Как разрушаются прочные барьеры между

людьми, поставленные родством?

Механизмы этого процесса пока неясны, но сам факт расширения сотрудничества и роста «ультрасоциальности» именно в

эпоху цивилизации неоспорим. Характерно, что этот рост сопровождался появлением новых идеологических маркеров­символов, благодаря которым «чужие» люди могли обозначать и воспринимать себя как сотрудничающую группу86. Очевидно, важную роль

здесь играла конкуренция, «борьба эгоизмов», побуждающая, как ни парадоксально это звучит, к объединению: как и прежде, в эпоху первобытности, наибольшие преимущества были у внутренне сплоченных групп, только теперь эти группы формировались на других основаниях – профессиональных, религиозных, классовых и т.д.

Но помимо конкуренции, которая слишком часто служит для

социологов «палочкой­выручалочкой», не стоит забывать, что

86 Richerson R., Boyd R. ቮe Evolution of Human Ultrasociality // I. EiblEibesfeldt, F. Salter (eds). Ethnic conቮict and Indoctrination. Oxford, 1998.

126

солидарность и альтруизм потенциально заложены в человеке: согласно каббале, они присутствуют в нем в виде информационной записи «решимо», воспоминания о бывшем, исчезнувшем состоянии единства. Переход от полной разъединенности

к единству – основная цель эволюции, поэтому вполне закономерно, что стержневой линией истории было расширение границ

солидарности: от родовой или соседской общины к племени или

племенному союзу, а потом – к государству или еще более крупной общности – цивилизации, часто включающей много народов

и государств. Становление сложного общества было поворотным

моментом на этом пути: люди, конечно, продолжали ощущать

себя частью малых групп, близкого окружения, но одновременно

и других, более крупных и далеких.

У такой расширенной солидарности тоже имеются изъяны. Альтруистическая сила предстает здесь не в своем чистом, совершенном виде, она смешана с разъединяющей силой эгоизма, действует

несамостоятельно и неосознанно. Такая специфическая, характерная для «нашего мира» солидарность, которую можно назвать

эгоистической солидарностью, поверхностна и неустойчива, соседствует с этническими, религиозными и социально­классовыми

конфликтами.

Кроме того, в отличие от «естественной» солидарности малых

групп она далеко не всегда вызывает интенсивные эмоциональные

переживания, ее витальная сила не слишком велика, хотя при экстраординарных обстоятельствах может возрастать. Это часто происходит во время освободительных движений, войн и особенно перед угрозой иноземных вторжений. Одна из таких ситуаций была

блестяще показана в романе Л. Толстого «Война и мир», в описаниях событий 1812 г.: сословные перегородки рушатся, общие интересы преобладают над частными, и общество (или, по крайней

мере, основная его часть) чувствует, думает и действует как один

человек. Однако такие состояния обычно не длятся долго.

И, наконец, солидарность в сложных обществах часто имеет

принудительный характер, формируясь под давлением государства, которое располагает большими средствами для ее поддержания: используются административные структуры и военные