— Отчего же не понять? — с удивлением спросил водонос. — Ты видишь, я беру из кувшина одну пиалу холодной воды и подаю прохожему. А он мне говорит «спасибо» — «рахмат» за доброе дело. Пусть твои руки и горя не знают. Доброе слово и кошке приятно. Не отставай от дороги…

— Надо быть глупым человеком, — не унималась девушка, — чтобы за два добрых слова тащить на эту площадь из далекого колодца тяжелые кувшины с водой.

— Ты не права, сестричка, — сказал ласково водонос. — Здесь, милая, другое. Поверь, совсем другое. Здесь я чувствую себя нужным для людей человеком, полезным человеком. Благодаря этому чувству я живу на земле. Если оно умрет во мне, то умру и я.

. — При чем здесь вода и какое-то чувство? Ты просто любишь, чтобы тебя при народе хвалили, вот и все.

Водонос, взяв пиалу, грустно сказал:

— Красавица, ты утолила жажду и ничего не поняла. И мне жаль, очень жаль тебя, — ты не знаешь, что такое человеческая доброта, и не знаешь, на что ты способна.

«Доброе слово и кошке приятно»…

Она шла по многолюдной базарной площади, где громко продолжал кричать водонос: «Подходи! Вода родниковая, холодная вода!..»

Быть может, на этом и закончилась бы эта небольшая история, если бы девушке вскоре не предстояло сыграть свадьбу.

В воскресный день все ее родственники отправились покупать ей свадебные подарки. И возвращаясь с покупками, вышли на базарную площадь. Девушке захотелось утолить жажду. Но нигде не было слышно веселого голоса водоноса. Девушка спросила у прохожих:

— Скажите, вы не видели на площади водоноса?

— Доченька, — сказал один из старых прохожих, — вон там у дерева на прошлой неделе установили два мраморных питье-(ых фонтанчика. Пей на здоровье, сколько хочешь.

Девушка подошла к фонтанчикам, встала в длинную очередь и когда она наклонила голову, чтобы напиться, вдруг вслух сказала:

— Доброе слово и кошке приятно, — и горько заплакала.

— Что случилось? — удивленно спрашивали люди.

— Водонос умер! — крикнула она. — Умер водонос!

Толпа расступилась.

Со слезами на глазах она бежала по площади и кричала:

— Люди, умер водонос! Доброе слово и кошке приятно…

Если вы случайно окажетесь на той базарной площади и встретите седую женщину, которая ходит по площади и вслух повторяет: «Водонос умер. А доброе слово и кошке приятно. Доброе слово и кошке приятно», то знайте: это она.

Ничего не говорите в ответ, а просто кивните головой, словно соглашаетесь с этим. Хотя не согласиться с ней нельзя…

Доброе слово и кошке приятно…

Утром на остановке троллейбуса многолюдно. Привычный восьмой маршрут. В троллейбус в утренние часы, как обычно, трудно сесть. Он сумел-таки зацепиться и пробраться в середину салона. Крепко ухватившись за поручень, чтобы не упасть от напора пассажиров, он увидел сидящую напротив девушку лет двадцати.

С правой стороны в больших окнах троллейбуса было видно, как поднимается солнце.

Девушка сидела, закрыв глаза, словно подставив свое лицо в веснушках ярким лучам восходящего солнца. И чем дальше уходил троллейбус, тем ярче загорались веснушки на лице девушки, делая его привлекательнее и красивее.

Рядом стояла старушка, которая одной рукой еще доставала до поручня. Девушка, открыв глаза, сразу заметила старушку.

— Бабушка, пожалуйста, проходите сюда, — вставая со своего места, смущенно сказала девушка.

— Спасибо тебе, ясное солнышко, — садясь поудобнее, ласково ответила старушка.

И от этих слов у девушки на лице все веснушки одновременно вспыхнули ярким пламенем.

А молодому человеку показалось, что солнце светило не где-то там за окном, а здесь, рядом с ним, в троллейбусе.

Троллейбус неожиданно остановился, и девушка стала пробираться к выходу. От вновь вошедших пассажиров стало еще теснее. Ему захотелось повернуться, вырваться из этого ада, чтобы еще хоть разочек увидеть это ясное, как солнышко, лицо девушки. Но было уже поздно: она вышла.

Прошло немало лет, но каждое утро, садясь в троллейбус, он оглядывается по сторонам. Ему кажется, что где-то рядом светит это необыкновенное и незабываемое ясное солнышко.

А троллейбус, как обычно, закрывает двери и катит дальше по своему привычному маршруту…

Зрительный зал был наполнен наполовину. Шел фильм средний, который можно было и не смотреть. Ему было за сорок, но седина на висках, морщины на лице говорили, что ему за пятьдесят. В кино он ходил редко, так как не расставался с мольбертом, который носил с собой повсюду. Объездив всю страну, сменив не одну профессию, он чувствовал, что в нем растет мастер, художник. И его мечтой в жизни стала мастерская. Обыкновенная мастерская, где можно было бы посидеть, подумать, да и вообще поговорить с самим собой об увиденном, прочитанном, вспомнить мгновения боли. Он не был женат. Любил ли он когда-нибудь? Возможно, и любил, тогда, в далеком детстве, когда его перевели в детский дом. Послевоенный детский дом подарил ему лучшее время жизни, где он познал дружбу, братство. Этот небольшой детский дом был маленьким островком в целом мире. Ибо многое, самое сокровенное, важное, истинное, тогда оказалось совсем не похожим на то, что пришлось ему испытать в дальнейшей жизни.

А спой характер он переделать так и не смог. Он так сложился, вернее, его так сложили. И этому он был верен, и даже рад, ибо он не мог лгать, где можно было солгать, и не мог молчать, когда так поступали другие. Так его бросала судьба от одного дела к другому, из одного города в другой. И уже в последние годы его потянуло в родные места. Устроился он на завод по выпуску керамической посуды. Дали койку в старом одноэтажном общежитии. После смены он часто ходил по городу, вспоминал о своем детстве…

Фильм был двухсерийный и рассказывал об одиноком рыбаке, который разговаривал с морем и с летом. Из зала один за другим стали уходить зрители. Сидя в зале, он почувствовал, что плохо видит экран. На какое-то мгновение он закрыл глаза, а потом, открыв, почувствовал, что видит еще хуже. «Что все это значит?» — подумал он, почувствовав острую боль в глазах. Не досмотрев фильм, он вышел из кинотеатра, который находился рядом с городским стадионом. В этот день был футбольный матч и троллейбусы, и трамваи шли полупустые.

В трамвае, сев на сиденье, он стал платком вытирать глаза, которые слизились.

— Да вы не трите их так, — командирским голосом сказала сидевшая рядом женщина.

Он, глянув на нее, улыбнулся.

— Ну-ка, повернитесь, откройте глаза пошире, — громкоголосо продолжала соседка.

— У меня до этого никогда не болели глаза. Л вот сегодня вдруг заболели, — негромким голосом произнес он.

Женщина, продолжая его рассматривать, заметно оживилась, завязался разговор… Он, смущаясь, отвечал на ее вопросы, затем, закрыв глаза, слегка раздраженно пробормотал:

— Вы уж извините меня, пожалуйста, но я думаю, что завтра к утру у меня это пройдет.

— Что вы, не стоит извиняться, — спокойно ответила женщина. — У вас отвратительно плохое положение, что просто беда. — И, открыв сумочку, подала ему визитку. — Если будет хуже, то сегодня можете приехать ко мне в больницу. Я заступаю сегодня в 20.00 на дежурство. — И, помолчав секунду, она добавила — Мне кажется, вы будете вынуждены уже сегодня обратиться ко мне в больницу.

На следующей остановке она, попрощавшись, вышла.

К вечеру ему стало хуже, и он перестал видеть совсем. Друзья из общежития, вызвав такси, привезли его поздно ночью в больницу. На следующий день ему сделали операцию обоих глаз. Через несколько дней, после того как сняли повязки, он сидел напротив нее. Негромкий диалог продолжался недолго. И уходя из кабинета, он подумал: неужели по его глазам она так легко определила, какими болезнями он страдал и страдает… И почему он сказал ей о том, что он художник и всю жизнь мечтает о мастерской?..