Было уже за полночь. Teo, правда, еще надеялся сесть на любимого конька и провести с Мэттью всю ночь за разговором о кино, валяясь вместе на диване, а может даже и раскурить с ним косячок с гашишем.

Но Мэттью хотелось совсем другого: он мечтал очутиться в одиночестве и заново прокрутить в памяти все эпизоды фильма сегодняшнего дня. Поэтому он не разделял энтузиазма Teo. Будучи неискушенным актером, он деланно зевал, надеясь, что друг поймет это как прямой намек.

Наконец Teo с видимой неохотой проводил его в комнату для гостей, обставленную в спартанском духе: голый блестящий паркет, три стула с прямыми спинками, монашеская койка, над которой точно на том же месте, где в комнате Teo висела Лаура, красовалась репродукция картины Делакруа «Liberté guidant le peuple»{43}.

Предоставленный самому себе, Мэттью лениво разделся и начал прокручивать в проекторе своего воображения еще не смонтированный ролик хроники прошедшего дня. Детали выступали перед ним как отдельные кадры на кинопленке, когда ее просматривают на монтажном столе: «Gilles»{44} Ватто в Лувре, поцелуи, которыми они обменялись, выйдя из музея, и перипетии столкновения на эспланаде. Яростным усилием воли он попытался изгнать эти фрагменты из поля своего внутреннего зрения. Его не удовлетворяло это собрание кульминационных моментов — ему требовались все кадры без исключения, расположенные в правильном порядке и прокрученные с правильной скоростью.

Повинуясь нелепому порыву, он перекрестился на «Свободу» Делакруа, прочитал молитву и, в одних трусах, забрался в постель. В полутьме он различил тихий шелест штор у окна в дальнем конце комнаты. Он закрыл глаза. Шторы разъехались в стороны. Фильм начался.

Позднее, когда хроника прокрутилась перед его глазами до конца, Мэттью проснулся. Какое–то мгновение он не мог сообразить, где находится. Затем вспомнил. Еще через мгновение Мэттью понял, почему проснулся: ему хотелось в туалет, а Teo забыл показать, где тот находится.

Он поспешно натянул на себя одежду, вышел в коридор и сразу же заблудился. Он был совершенно не способен представить себе топографию этой похожей на улей квартиры. Первый коридор под прямым углом переходил во второй. Первая дверь налево была приоткрыта. Он осторожно толкнул ее и заглянул внутрь.

Ванна, умывальник, вешалка для полотенец. Он включил свет, затворил за собой дверь и закрыл ее на защелку.

Но оказалось, что он попал в ванную комнату, туалета в ней не было. Впрочем, несколько месяцев, прожитых в убогом отеле на Левом берегу, приучили Mэттью пользоваться для этих целей умывальником. Он открыл кран холодной воды, поднялся на цыпочки и помочился в раковину.

Вернувшись в коридор, он попытался отыскать дорогу назад. Воздух в доме, казалось, превратился в камень. Впереди он заметил дверь, из–под которой сочился голубоватый свет. Он беззвучно подкрался к ней и, еще раз оглянувшись назад, открыл дверь.

Но это оказалась не его комната, а спальня Teo. Голубой ночник бросал свет на постель. И кого он увидел там? Teo и Изабель.

Изабель выглядела как женщина с картины Балтуса{45}. Она раскинулась на кровати, наполовину прикрытая простынями: все ее тело, застывшее в причудливой позе, казалось, выражает ту апатию, которая наступает после экстаза, ее очаровательная взъерошенная головка покоилась на подушке, локон прикрывал лицо. На ней была простая белая ночная рубашка и трусики. На вид Изабель можно было дать лет четырнадцать, не больше.

Рядом с ней покоился обнаженный Teo. Он тоже спал, засунув одну ногу под простыню, что придавало ему вид Арлекина в разноцветных панталонах: правая, голая, нога казалась в полумраке темной, покрытая же одеялом левая — белой. Лодыжка свисала с края кровати. Он спал на спине, подложив руки под голову, как спят, лежа на земле, и в подмышечных впадинах виднелись темные кустики волос. Темный же перевернутый треугольник внизу скрывала простыня, накинутая на ногу.

Самое странное в этом зрелище состояло в том, что невозможно было понять, какие из видневшихся в полутьме конечностей принадлежат брату, а какие — сестре.

Мэттью долго простоял в неподвижности на пороге комнаты, зачарованный даже не телами, переплетенными так, словно это были жертвы автомобильной катастрофы, а древней загадкой Андрогина.

Затем наконец он осторожно прикрыл дверь и крадучись побрел по коридору.

Когда на следующее утро Мэттью открыл глаза после ночи беспокойного сна, он увидел на своей кровати Изабель, которая стояла над ним на четвереньках с таким видом, словно собиралась наброситься на него. Она была в старом домашнем халате ужасного коричневого цвета, с расшитыми тесьмой обшлагами и лацканами, напоминавшими своей пышностью аксельбанты на мундирах опереточных гусар. Только кусочек пастельно–белого бедра говорил о том, что под халатом на ней по–прежнему были те же простые белые трусики и ночная рубашка, что и ночью.

Он не имел ни малейшего представления о том, как давно она пришла, а спросить попросту не успел, потому что, как только он открыл глаза, Изабель приложила указательный палец к губам и повелительным голосом гипнотизера прошептала:

— Не двигайся. Молчи. Я тебе приказываю.

Высунув кончик языка, она недрогнувшей рукой, похожая не то на любопытного мальчишку, не то на хирурга, погрузила палец в мягкую складку в уголке левого глаза и медленно, жадно и аккуратно извлекла оттуда хрупкий крошечный сталактит сна. Поднеся к лицу кончик пальца, она подвергла его тщательному изучению, затем встряхнула и повторила ту же операцию с правым глазом, достав из него такой же коричневатый комочек. Две эти сонные корочки выглядели крохотными на пальце Изабель, но Мэттью почувствовал облегчение, словно у него из каждого глаза вынули по игральной кости.

Завершив операцию, она грациозно откинулась назад, уселась на корточки и сказала:

— Доброе утро!

Мэттью приподнялся на подушке, натянув на себя простыню, потому что на нем не было ничего, кроме трусов.

— Изабель, какого черта ты это сделала?

— Мой маленький Мэттью, — весело отозвалась она. — Я всего лишь убрала сон из твоих глаз. Ты знаешь, что у тебя очень красивые глаза? Teo позволяет мне делать это каждое утро, но у тебя такие огромные карие глазищи, что я с радостью сделала бы это во второй раз прямо сейчас.

— Но… но тебе это не кажется странным?

— Странным? — переспросила Изабель, спрыгивая на пол. — А что, тебе не понравилось?

— Должно было понравиться?

— Разумеется, — ответила она. А затем, хлопнув в ладоши, воскликнула: — Не будет ли мсье столь любезен подняться? Все уже встали и только вас и ждут.

Приподняв полу халата, она принялась слоняться по комнате, беря в руки различные предметы и взвешивая их с таким видом, словно с ними связаны какие–то прекрасные воспоминания детства.

Мэттью лежал под простыней не двигаясь и следил за пей восхищенным взглядом.

Наконец она повернулась к нему и сказала:

— Ну, так чего же ты ждешь?

— Изабель, ради бога, ты не видишь, что я не одет?

В ответ она только улыбнулась и приподняла брони, словно говоря «Ну и что?» и снова принялась ходить кругами по комнате. Она порхала от кровати к одному из стульев с прямой спинкой, от стула — к массивному бидермайеровскому комоду, от комода — к Делакруа, прикасаясь к каждому предмету кончиками пальцев или проводя по ним ладонями.

Внезапно посреди этого представления она выпалила:

— Кто и в каком фильме?

Ни секунды не задумываясь, Мэттью ответил:

— Грета Гарбо в «Королеве Христине». Сцена, где она прощается с комнатой, в которой они занимались любовью с Джоном Гилбертом.