Но это для папуаса. Русский же человек этой глупости, лишь насущной для немца-басурманина, всегда предпочитал все же приобретение куда как более приземленного товара: стада коров.

Такое роскошество он мог себе позволить лишь век спустя. После физической смерти «преобразователя», преобразившего его труд в реки шампанского из Шампани и столетней выдержки портвейна из самых дорогих подвалов Португалии, которые теперь в совершенно немереных количествах изжирали вживленные в государственный организм паразиты, постоянно требующие добавки.

И никакие технические усовершенствования не удешевляли покупавшихся ими по цене пяти коров за штуку модных рубах, которые эти новые русские все так же безропотно отдавали за свое пристрастие к моде, вытряхивающей все содержимое их карманов, постоянно пополняемых переизбытками русской энергии.

Однако ж самым главным «творением» Петра во всей вышеописанной системе было отобрание у русского человека какой-либо самой малой возможности работать своим СЛОВОМ. Оно было обасурманено и закреплено правилами во всяких новодельческих его переиначениях на новый модный лад барчуками, воркующими на заграничных жаргонах. Само же нынешнее наше наречие, справедливо именуемое пушкинским, как раз и есть результат этих модных поисков новых жаргонов, когда Александр Сергеевич, получавший по две бутылки рома за каждую из своих строчек, благополучно прокучивал результаты своего стихослогательского таланта. И именно этот талант стал поставлен в качестве эталона новоизобретенной речи, теперь поименованной русской.

А сам русский человек, в то же время, был отстранен от возможности познания своих духовных книг: церковноприходские школы закрывались.

Но не вечно над Русью ворону кружить: после победы Николая I над поднявшим декабрьский путч масонством в изданном по случаю восшествия на престол манифесте значилось:

«Отечество очищено от следствий заразы, столько лет среди него таившейся…

…Горестные происшествия, смутившие покой России, миновались, и, как мы уповаем, миновались навсегда и невозвратно…» [66, с. 140].

К большому сожалению: не навсегда, и не невозвратно. Сменить свой импортный фрак на русскую рубашку барчук так и не подумал. Потому закупка блестящей мишуры, «трущихся штанов» и зеркалец с бусами продолжились: русский мужик, благодаря усаженной ему на шею паразитической сущности, все так и продолжал снабжать средствами к существованию хитрого француза и жадного немца, заносчивого англичанина и раздутого от неимоверной любви к себе поляка. И, несмотря на это на все, уже ко времени разгрома декабристов русский человек прирабатывал к своему хозяйству за период созревания хлебов от трех до пяти коров.

«У всех лица веселые, ни одного угрюмого, ни одного нищего — ничего прячущегося: нет никаких признаков несчастия, удручения и зломыслия. А гармоническая поэзия русских песен? Оссиан, желая изобразить действия сладостных и заунывных песен, говорит: «…они походят на воспоминания о минувших радостях — сладостны и вместе грустны». Это сравнение удачно и точно, несмотря на то, что песни не имеют ни малейшего сходства с чувствами нашей души, ни с воспоминаниями о прежних удовольствиях. Русские живут в спокойствии, в избытке — а от избытка глаголют уста их радость и веселие» [32, с. 48].

И в этом взгляде на русскую нацию москвича, пускай и зааристократизированного, нет ничего и близко наигранного и лишь в унисон цензуре сказанного — еще полвека до этого суворовские солдаты были просто шокированы униженно выпрашивающей у них корочку хлебушка побирающейся босоногой нищетой Италии, на территории которой им тогда довелось воевать. А ведь это говорит о том, что устроенный Петром погром уже ко временам Павла I был практически ликвидирован и народ вновь вставал с колен. Да, время лечит. И изуродованная реформами и «реформатором» Русская Земля за прошедший после смерти супостата век в основном успела зализать кровоточащие раны и оправиться от тайфуна некогда бушевавшей здесь петровской революции. А оттого и столь явственно прослеживается контраст быта русского крестьянина, обрисованного петербуржцем Радищевым, и, полвека спустя, — москвичом Дмитриевым. Ведь оба описывали увиденное ими на одной и той же дороге.

Но вот кем, как теперь выясняется, являлся Радищев — правозащитник XVII в. — предшественник наших Ковалевых-Сахаровых:

«…«просветитель невежественной православной Руси», Радищев, будучи в Германии сблизился с масонскими кругами и по возвращении в Россию в течение пяти лет открыто состоял членом масонской ложи. Радищев не скрывая декларировал свою убежденность в том, что монархия и вера в Бога есть зло» [130, с. 220–221].

Так что предвзятость автора налицо. Хотя и можно предположить, что в послепетровскую эпоху пусть не до такой степени, как расписывает Радищев, но жилось русскому крестьянину, подчистую ограбленному Петром с «птенчиками», не больно-то и здорово.

Но где «птенцы» душегубца Петра отсчитывали по полполтинника в год на прокорм умерщвляемой ими русской души, сотню лет спустя, уже практически при полном пансионе, всего за пару месяцев русский человек имел возможность в период созревания хлебов приработать для своего хозяйства три-пять коров. А потому и столь стремительно поднималась с колен наша страна. И все это в эпоху русского императора, столь люто ненавидимого революционерами. Именно в его царствование было в основе своей закончено исправление начатой Петром авантюры, стоившей стольких миллионов русских жизней. А в безопасность судоходства лишь придуманной, но отнюдь нисколько не продуманной Петром артерии, начиная с царствования Александра I и заканчивая Николаем I, в течение двадцати трех лет было вбухано 48 586 261 руб [32, с. 208].

На такую сумму можно было приобрести 9 500 000 коров! Что и подняло бы благосостояние нашего народа куда как на еще большую величину!

Однако же эти деньги были лишь добавлены в уже вложенные, а точнее выброшенные на все эти бездарные петровские прожекты, что и подточило, безусловно, развитие мощи нашего государства на никем никогда не подсчитываемую величину!

Но лишь вложенная в доразвитие уже сотню лет все никак нескончаемого долгостроя сумма выглядит достаточно астрономически. И тот крепостной крестьянин, который и «Наплюена» со своей земли согнал, и импортномыслящую жирующую на своем хребте прослойку бездельников обезпечил Карловыми Варами — именно он и выплатил от своего «избытка» сумму, столь теперь кажущуюся нереальной своей огромностью! И при всем при том — сам вовсе не облез!

Работники же летней навигации, в подавляющем своем числе, были крепостными. Но где Петр пару месяцев лишь поддерживал временную работоспособность свеженабранных, но уже обреченных в недалеком будущем на голодную смерть своих дармовых работников, там, спустя век, русский человек, помимо существования на всем готовом, зарабатывал за каких-то пару месяцев по пять коров!

С каждой коровы при разделке получается лишь чистого мяса 300 кг. Цена мяса сейчас — 7 $ за кг. 7 $×300 кг×5 кор. = 10 500 $! Но в дело идут еще и кости, и шкура, и копыта, и внутренности, и т. д. То есть между посадкой и уборкой хлебов русский крепостной крестьянин при Николае «Палкине» имел возможность приработать, по нашим расценкам порядка 12 000 долларов США! То есть каждый летний сезон наш этот «бурлак»-батрак, а точнее — погонщик скота, прирабатывал к своему хозяйству по «иномарке»!

Вот тебе и крепостной.

А кто же тогда мы-то сейчас?..

Но русский крестьянин получил бы и еще куда как большие суммы за свою работу, если бы не пришлось на стройки века, некогда начатые Петром, добавлять еще 9,5 миллионов коров из собственного кармана.

Но это были поденщики — самая неквалифицированная рабочая сила. Да и время работы их было строго ограничено: между посевом и уборкой зерновых.

А вот сколько денег за навигацию в той клятой большевиками царской России получали опытные квалифицированные моряки. На Белом озере, например: