Щеки Николая Николаевича загорелись, сквозь стекла рабочих очков они казались круглыми, как райские яблочки. Лицо от восторга приобрело глуповатый и дерзкий вид.

Да? Я весь внимание, — сказал он как бы с вызовом. — Что вам угодно?

Не надо так, Николай Николаевич, проговорила она печально, с видимым удовольствием выговаривая его имя. Одного воспоминания об этом хватило бы ему на всю жизнь. — Вы, конечно, должны меня презирать, я вас очень подвела.

Почему же? — чужим, каким-то писклявым голосом сказал Николай Николаевич. — Презирать вас я никак не могу.

—Я пришла, чтобы сказать вам: не думайте обо мне плохо. Я не спала всю ночь.

Она отвернулась и шмыгнула носом.

—Простите меня, пожалуйста.

Из комнаты в комнату бесшумно прошла Анечка. Она вся скособочилась от тяжелой стопки книг, которую несла.

—Я на вас не сержусь, — быстро сказал Николай Николаевич. — Тем более что...

Она ждала.

—...тем более что меня все равно переводят на абонемент. Ведь вы не ходите в абонемент?

Она молчала.

—Значит, мы больше не увидимся.

—Да? — сказала она наконец. — Жаль. И ушла.

«Вот тебе и открытый доступ», — сказал себе Николай Николаевич.

Он понуро подошел к стеклянной двери, заглянул в зал. Там полно было школьников второй смены, забежавших перед уроками, чтобы что-нибудь друг у друга «скатать». Была здесь престарелая пенсионерка, увлеченно склонившаяся над «Новым миром». Было трое-четверо диковатых студентов, засевших с утра: в двадцать два сорок пять их придется чуть ли не под руки выводить из зала, а они, упираясь, будут перелистывать на ходу учебники. Привычная утренняя публика... Вечером пойдут другие: старшеклассники — готовиться к сочинению (часто целым классом, и это хуже всего, потому что в зале начинается содом — смешки, записочки, чуть ли не хоровые песни), студенты — рассеянно листать монографии или «с ушами» уйти в сопромат, пять-шесть читателей, знающих и следящих, с ними Николай Николаевич особенно любил работать. Что в абонементе? Выдавать засаленные детективы, разрозненного Конан-Дойла, случайную фантастику... Второсортная работа.

Кот услышал, наверное, как звенели ключи, вышел навстречу из комнаты и сел столбиком на пороге.

А, явился, — сказал он добродушно, и Николай Николаевич удивился еще раз его сипловатому голосу. — Хотел я тут тебе порядок навести, да тряпки не нашел. Как же ты живешь без тряпки?

Так вот и живу, — усмехнулся Николай Николаевич. — Я, брат Степа, и без многого другого живу.

Что так рано сегодня? — спросил кот, пропустив мимо ушей последнее его замечание.

Приболел, — угрюмо ответил Николай Николаевич, разуваясь у входа. — Отпросился.

Ах ты, мать честная, — сокрушенно сказал кот. — Что за лихоманка к тебе привязалась? А я-то хотел тебе дельце одно поручить...

Что за дельце?

Они оба, Николай Николаевич, а по пятам за ним кот, прошли на кухню.

Так, реестрик один составить.

Какой реестрик? — удивился Николай Николаевич.

Да вот... — замялся кот. — На мне тут большая материальная часть висит. Я у них вроде завхоза.

У кого «у них»? — Николай Николаевич растерянно сел на стул. — Что ты мелешь, Степа?

Кот обиделся.

—Ну, мелю не мелю, не твоего ума дело, — высокомерно ответил он. — Хотел тебя попросить, да закаялся.

—Брось, Степан Васильевич, — примирительно сказал Николай Николаевич. — Я вон рыбки тебе принес.

Покобенившись еще минут пять-шесть для порядка, кот пошел на примирение.

Надо мне порядок навести в своем хозяйстве, переписать кое-какой инвентарь, что ли. Стар становлюсь, путаю много. Посулю кому — ан нету, выдано или утрачено. Ты человек образованный, помоги старику.

Какое же у тебя, старика, имущество? — устало спросил Николай Николаевич.

Ну как то есть «какое». Конечно, не то, что раньше, утратил многое, но есть еще кое-что, уберег.

Да где же твое имущество?

А вот поедим, тогда. У тебя, я чай, от голода кишки спеклись.

Тебе в угол на полу или за столом будешь есть?

За столом, коли не брезгуешь.

Поужинали. Кот ел аккуратно, не чавкая, только сопел немного да время от времени поправлял лапой сползавшие с тарелки куски. Табурет был низковат, и Николай Николаевич принес и подложил ему подушку. За столом вели неторопливую беседу.

Ну, с работы тебя не выключили пока?

На абонемент перебросили.

Это что же, понижение али как?

—Да уж не повышение. Кот негодовал.

Что за дело: живыми людьми бросаться? Совсем баба счумилась. Жалобу надо писать.

Не умею да и не люблю.

Я те научу. В старое время горазд я был слезные письма писать. Веришь ли, — кот хехекнул, — одному мужику даже письма любовные сочинял. Мурлышечка ты моя, говорю. Умора!

Отужинав, пошли в комнату.

Ну, где там твой багаж? — спросил Николай Николаевич, озираясь.

А вот, или не видишь?

У двери стоял в углу маленький, зеленый, окованный железом сундучок.

—Постой, постой, — Николай Николаевич озадаченно затоптался на месте. — Да я ж тебя на ключ запирал.

Кот вспрыгнул на сундук, самодовольно по нему прошелся.

А это, брат ты мой Коля, дело тайное. Фики-мики.

Что-что? — Николай Николаевич присел на корточки, пощупал руками сундучок.

Фики-мики, говорю, — пояснил кот. — Чуждое для тебя дело.

Сундучок был небольшой, но крепкий, на гнутых кованых ножках и весь оплетен крест-накрест железными полосами. Зеленая краска на деревянных стенках пообтерлась уже, но в целом это была вещь. Особенно хороши были узорные решеточки на боках возле круглых ручек. Звери и птицы были сплетены в кружева и как будто вились в диком танце.

Николай Николаевич потрогал висячий замок — он не поддавался, как влитой.

Что ты над ним любуешься? — свесив голову, спросил кот.

Хорош, — восхищенно сказал Николай Николаевич. — А что там?

Лыка ручня, конопели пучня, кленово полено да соломы беремя, — загадочно проговорил Степа.

Я серьезно, — обиделся Николай Николаевич.

А коли серьезно, возьми меня под ташки и отнеси на диван. Притомился я, цельный день на ногах.

Николай Николаевич бережно и почему-то смущаясь взял кота под брюхо и перенес на подушку. Кот прилег на бок, потянулся всеми лапами, скомандовал:

—Бери бумаги лист да садись к столу. Пиши: «Реестрик». Написал? Хорошо. Под номером первыму нас пойдет... — почесал лапой переносицу. — Ну, отмыкай, что ли.

Николай Николаевич с опаской наклонился над замком, потянул на себя кольцо.

—Не замай! — сказал замок таким гулким басом, что Николай Николаевич, отпрянув, вопросительно поглядел на кота.

Кот кивнул поощрительно.

—Балуется. Не слушай ты его...

Николай Николаевич потянул еще раз — замок заверещал по-кроличьи:

—Не замай, кому говорю! А-я-яй!

Николай Николаевич с натугой потянул кольцо.

—Ну погоди у меня... — угрожающе сказал замок и — открылся.

Тяжелая крышка с тихим пением отскочила и встала почти вертикально. Сундучок был полон доверху, но содержимое его было покрыто сверху какой-то серой тряпицей.

Ты не спутай ничего, — кот приподнял с подушки голову. Он глядел с подозрением и строго — настоящий завхоз. — Там у меня все по порядку складено. Что поверху лежит?

Тряпица, — неуверенно сказал Николай Николаевич и потянул материю за край.

Экой ты!.. — кот заволновался, вскочил. — Руки у тебя не тем концом воткнуты. Поверх тряпицы-то нет ничего?

Букетик... — Николай Николаевич, сидя на корточках, взял в руки нечто похожее на пучок засохшей травы.

—То-то, букетик... — проворчал кот и лег.успокоив-шись. — Пиши: номер первый — букетик.

Что же, я так и буду взад-назад бегать? — недовольно спросил Николай Николаевич.

А ты стол поближе подтяни, так способнее.

Не лучше ли наоборот? — Николай Николаевич взялся за боковые ручки.

Ну, давай, коли подымешь... — усмехнулся