—Что ищем-то?

Увидишь. Ну, нет ничего?

Зеркальце карманное, — сообщил Николай Николаевич.

Вот его-то нам и надо, — обрадовался кот. — Прочитай на обороте, что написано...

«Себя зерцало», — неуверенно прочитал Николай Николаевич, повертев прямоугольное толстого черного стекла зеркальце в руках. — А что будет?

Что будет — не знаю, не пробовал. Наверное, себя увидишь, я так понимаю.

Да не хочу я!

Из темной глубины на него, как из погреба, глядело собственное увеличенное лицо.

Что не хочешь? — переспросил кот.

Видеть себя не хочу.

Сказал — и засмеялся: так странно это звучало.

—Ну, поломайся еще, — проворчал Степа, — время терпит.

Николай Николаевич с опаской поднес зеркальце к глазам — лицо стало увеличиваться, расплылось, исчезло. Потянуло погребом. Затхлый сквознячок, сначала слабый, занавеска на окне заколыхалась. Не зеркальце держал Николай Николаевич в руках, а за косяк держался, как бы за дверной, и не черное стекло перед ним стояло, а косой провал то ли в погреб, то ли в наклонный, ведущий вниз коридор. Где-то в глубине виден был свет слабой лампы. Свет приближался.

Настольная лампа — точь-в-точь как та, что стояла у Николая Николаевича.

За столом худой, сутулый человек.

Раздраженно обернулся.

—Кто еще там?

Николай Николаевич сразу узнал себя, хотя седые виски и седая красивая прядь на лбу изменили лицо, да и самые черты были просветлены страданием. По-прежнему очки — уже с толстыми линзами. Молодые большие глаза.

—Ну, — нетерпеливо спросил он, не вставая, — чему обязан?

Приморгавшись, узнал.

Эх, мальчишка... И фотографии-то у меня не осталось... Не любил сниматься в детстве... Ну, с чем явился?

Так, посмотреть, — осторожно сказал Николай

Николаевич.

—Вот, — развел руками старик, — смотри. Так и живу, несколько, я бы сказал, небрежно.

Бросился к столу, записал какую-то мысль. Насколько можно было по движению локтей догадаться.

Книги пишете? — спросил Николай Николаевич.

Ну что ты... — желчно улыбнулся старик. — Как можно, чтоб так это вдруг сразу книги... Я, брат,

все в том же профиле работаю. Статьи по библиотечному делу кропаю. Библиотеки-то пока еще не отмерли. Все отмирает, Коленька, все на свете, и библиотеки тоже отомрут. Скоро книги станут как иконы: для коллекции. Впрочем, в твое время это как раз уже начиналось. Ты, мой бедный брат, уже это застал. А сейчас, — старик махнул рукой, — чудовищные вещи творятся. Книга ценностью стала неимоверной. Столько ходит подделок", что волосы дыбом. Я, брат, во всей Восточной Европе чуть ли не самый авторитетный эксперт: как надо подлинность установить — сразу ко мне. Веришь ли: по запаху год издания определяю. Интуиция, говорят, талант! А все потому, что от души. Микропленку ненавижу, от нее у меня волдыри на глазах. Разве пленка дышит, разве пальцами ее пощупаешь, ладонью погладишь? Я вон книгу раскрою, лицом в нее, как в водичку тепленькую, — и счастлив. Оно, конечно, прогрессивно, компактно, и оптика сейчас превосходная... только от всего этого химией пахнет. От прогресса, милый мой, всегда химией пахнет. Суррогат этот прогресс твой, вот что! Заменитель!

Николай Николаевич хотел возразить на слова «твой прогресс», но не стал: мелочь.

Заменитель чего-то подлинного! — распалясь, говорил старик. — Подлинного, Коленька! Понимаешь ли ты это слово?

Рукописи подлиннее книг, — угрюмо сказал Николай Николаевич. — Книга в свое время тоже была суррогатом.

Э, не то ты говоришь! — рассердился старик. — Ничего ты, брат, не смыслишь в этом деле. Ну, зачем пришел?

Я насчет открытого доступа... — застенчиво сказал Николай Николаевич. — Вы о нем, надеюсь, тоже пишете?

Что такое? — старик наморщил лоб, вспоминая.— Открытый доступ? Не помню, не помню... Что за ерунда?

Как не помните? -- растерялся Николай Николаевич. — ао чем же вы тогда? За что боретесь?

Постой, постой, — потирая лоб рукой, сказал старик. — Дай сообразить. Открытый доступ... к чему?

К книгам, конечно.

К книгам? — Старик поднял брови, помедлил, захохотал. — К книгам, говоришь? Открытый доступ к книгам? С ума сошел! Да бронированные двери надо сделать у книгохранилищ! Замуровать их наглухо! Фотоэлементы поставить, и никакого доступа ближе чем на десять шагов! Открытый доступ к таким ценностям, с ума ты, мой мальчик, сошел! Да я против этого как раз и борюсь! Меня Скупым Рыцарем называют. Поверить не могу, что в молодости я был так глуп и наивен... И вот что я тебе еще скажу, — он воровато огляделся. — Тут тебе со временем придет в голову идея художественную прозу писать. Пополнять, так сказать, тающий книжный фонд своими, так сказать, руками. Не вздумай! Ошибешься сильно!

Так, — сказал Николай Николаевич. — Что же мне теперь вы делать прикажете? Продолжать бороться за доступ, который отомрет? Или сразу махнуть на него рукой?

Вот как раз махнуть рукой ты не сможешь, — с удовольствием сказал старик.

—• Ну да, я понимаю, — Николай Николаевич наморщил лоб. — Причинно-следственная зависимость необратима.

Мудришь. Дело не в зависимости, дело в тебе самом. Не сможешь ты махнуть рукой на то, что считаешь справедливым. Такой уж ты человек, поверь мне: я тебя лучше знаю.

Спасибо, — сконфузился Николай Николаевич. —•

Однако лучше бы я вас не видел. Спокойнее было бы. Сидел бы себе и делал свою большую черную работу.

А ты и будешь ее делать. Имей в виду только, что конца ей нет. Ты будешь делать, а тебе будут новую подбрасывать.

Как нет конца? — растерялся Николай Николаевич. — Вы разве не заканчиваете?

Увы, дружок, — старик засмеялся, — порой мне кажется, что я только-только начинаю.

Так это же невозможно... — жалобно сказал Николай Николаевич. — Ну хоть убавилось чуть-чуть?

Прибавилось.

Но смысл-то весь в том, чтоб убавлялось! Иначе зачем?..

Нет, Коленька, смысл в другом.

Ну да, конечно, в самом процессе...

В самом процессе.

Это были страшные для Николая Николаевича слова. Он положил зеркало на стол отражением вниз, прижал ладонью, лодержал, смущенно оглянулся на кота, снова поднял, заглянул: старик по-прежнему глядел на него из глубины, склонив голову к плечу и редко мигая. Николай Николаевич дунул в зеркало, потер рукавом — отражение не пропадало, только улыбнулось бледно и покивало головой.

Как его выключать-то? — сердито крикнул Николай Николаевич коту.

А я почем знаю, - - ответил Степан Васильевич. Он вспрыгнул на стол, заглянул в зеркало, тронул лапой стекло. Отражение удивилось. - - Старинное изделие, инструкции к нему не приложено.

Ну так спрячь в сундук! — в сердцах сказал Николай Николаевич.

Действующее — нельзя, — кротко сказал кот. — Оно мне там все вещи перепортит.

Так что,же мне с ним делать? — Николай Николаевич чуть не заплакал. — Не могу же я на него всю жизнь смотреть!

Не можешь, — подтвердил кот.

Ну так что же мне делать?

Разбей — и все тут.

Как разбей? — испугался Николай Николаевич.

А так. На пол положи, каблучком топни...

Не могу.

Ну, делай что хочешь. Пусть будет мой тебе подарок.

В окно выброшу! — решился Николай Николаевич.

Дело твое.

Николай Николаевич посмотрел на кота с пристрастием — не обиделся ли. Но Степан Васильевич глядел на него вроде бы участливо, и, зажав в кулаке зеркальце, Николай Николаевич пошел на кухню. Открыл окно, помучился — взглянуть или не взглянуть — и выбросил. Зеркальце даже не звякнуло, зашуршало только в темном дожде — и пропало, как испарилось.

Николай Николаевич закрыл глаза, прислонился к стене — и вдруг представил себе, как оно лежит там на мокром асфальте лицевой стороной вверх, и старик, моргая, смотрит сквозь дождь, и прохожие переступают через него, пока кто-нибудь не наступит.

—Нет! — крикнул Николай Николаевич и, сорвавшись с места, побежал к дверям. — Только бы найти, только бы найти... — задыхаясь, повторял он, мчась по лестнице. — Только бы найти...