Давайте, — согласилась она, — я давно этого ждала.

Во-первых, вы меня не любите, — загибая пальцы, начал Николай Николаевич. — Не утверждайте, ради бога, что это не так, я не поверю: у вас просто не было времени.

Допустим, — сказала она.

Что допустим? — упавшим голосом спросил Николай Николаевич.

Допустим, что я вас не люблю. Даже скорее всего. Ну и что же? Может быть, и полюблю, а может быть, и нет. Если бы у меня был человек, которого я люблю, разве к вам бы я пришла? Конечно, к нему. Логично? Логично. Так что во-вторых?

Во-вторых, моя внешность, — конфузясь и прикрывая рот, сказал Николай Николаевич.

При чем тут ваша внешность?

Ну как при чем? Вам стыдно будет со мной куда-нибудь выходить.

Вы имеете в виду ваш возраст? Разницу лет? Постойте, — сказала она, не дав ему перебить. — Во-первых, эта разница не так уж и велика. Десять лет — вполне допустимо по всем стандартам, а десяти у нас с вами не наберется. Знаете, что меня в вас пленило?

Что? — растерянно спросил Николай Николаевич.

То, что вы на меня не обращали ни малейшего внимания. Конечно, я о себе не бог весть какого высокого мнения, но иногда все-таки на меня смотрят. Вы — ни разу.

Николай Николаевич молчал. Ложь не может так разительно отличаться от правды. Значит, это была правда: она так видела.

—И я поняла, что вы большой, сложившийся человек, вы живете своей, независимой внутренней жизнью, и насколько эта жизнь значительна — я могу только догадываться. Вы курите? Нет? Жаль. Я представляла вас с сигаретой или даже с трубкой. Я подарю вам трубку, хорошо? Но не будем отвлекаться. Итак, я ушла из дому. Мне там неплохо было, но я там больше не нужна. А вам, я знаю, нужна. Вы одинокий и мягкий человек, вас может быстренько прибрать к рукам какая-нибудь дрянь. Скажу вам правду: я этого побоялась и потому ускорила ход событий.

Николай Николаевич был нем и недвижим.

—Меня будут искать, но недолго. Завтра или послезавтра мои получат письмо, я его уже отправила. Вы думаете, я шутить сюда пришла? Я буду вам настоящей женой. Кстати, мне давно уже восемнадцать, если вас это интересует. В своем классе я переросток. Так что с возрастом все в порядке. Вы что-то сказали о внешности. Может быть, вы считаете себя некрасивым?

Николай Николаевич обрадованно кивнул.

—Пусть это больше вас не волнует. Вы некрасивы, но в вашем лице есть... как бы это поточнее выразить?., в вашем лице есть что-то мужественное. Знаете, на кого вы похожи? На Жан-Поля Бельмондо. Смотрели «Человек из Рио»? Конечно, смотрели. Потом — высокий рост. Идти под руку с высоким, худощавым мужчиной, похожим на Бельмондо? Да об этом любая девчонка мечтает. Вы думаете, они просто так за вами маршировали? Они внимание хотели на себя обратить. И не чье-нибудь, а ваше. Да перестаньте вы рукой закрываться!

—У меня зубы кривые, — с горечью сказал Николай Николаевич.

- Ну-ка, посмотрим, — она подошла, взяла его за подбородок, от прикосновения ее теплых пальцев он помертвел. «Живая», — подумал машинально. — Откройте же, не бойтесь.

Николай Николаевич, оскалил зубы. Она, щурясь, заглянула ему в рот.

—Великолепные зубы! — с восхищением сказала она. — Беленькие, как снег. И знайте, что у вас не кривые, а хищные зубы.

Она взяла Николая Николаевича за руку и повела его к дивану. Он плелся за ней послушно, как ребенок. Посадила рядом с собой, так что левое его колено касалось ее правого, круглого, полуприкрытого краем застиранного темно-синего платья: ее единственного платья, как он теперь понимал.

Итак, во-первых, возраст, — сказала она. — Это отпадает. Во-вторых, внешность. Тоже отпадает. Что в-третьих?

В-третьих, — сказал он, успокоившись немного (она сидела рядом, держа его за руку, смотрела в лицо и ждала), — в-третьих, я сложный.

Простота хуже воровства, — с чувством сказала она. — Кстати, я тоже не так проста, как вам кажется.

Мне не кажется, — робко сказал Николай Николаевич.

Значит, разбираетесь в людях. Что в-четвертых?

В-четвертых, я неудачник, — весело сказал Николай Николаевич. Его самого удивило, как легко у него это получилось.

Вот это хуже, — сказала она. — Вопрос, правда, откуда это идет: извне или изнутри?

Извне, — твердо сказал Николай Николаевич.

Можно сменить место работы.

Нельзя, — с гордостью сказал Николай Николаевич. — Я там борюсь.

За что?—деловито спросила она.

За открытый доступ.

А что это такое?

Долго объяснять.

Долго — не надо. Сама разберусь постепенно. Если вы считаете, что меня придется опекать, то это ошибка. Я помогать вам пришла, я вам нужна, я знаю. В-пятых есть или нет?

Есть! — радостно сказал Николай Николаевич. — Я нервный очень.

Да? — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Не замечала.

Ну как же! — с восторгом сказал Николай Николаевич. — Я дергаюсь весь.

Не знаю, не видела.

Николай Николаевич умолк, недоверчиво прислушиваясь к себе. Что-то странное творилось в нем:

перестали дрожать пальцы;

перестали пульсировать глазные яблоки;

перед глазами исчезла рябь;

перестало щемить сердце;

пропало гнетущее состояние внутреннего неблагополучия;

худоба не ощущалась, как будто ее сроду не было.

Внутри Николая Николаевича царила тишина, он сам себе казался похожим на остановившийся будильник.

Это прекрасное ощущение — когда внутри тебя ничего не тикает, не дергается, не сосет.

Она взглянула ему в лицо с беспокойством.

Болит что-нибудь? Вы так оцепенели.

Наоборот, — сказал Николай Николаевич и встал.

Куда вы?

Кота впустить.

Так это ваш кот? Он очень любезен.

Мой! — поспешно подтвердил Николай Николаевич. — И вы знаете, совершенно нечеловеческий кот!

А что такое?

Он разговаривает! — понизив голос, сказал Николай Николаевич.

Да ну! — насмешливо проговорила она. — Быть не может!

Точно! — сказал Николай Николаевич, на цыпочках почему-то подошел к двери, тронул ее рукой и вышел в коридор, оклеенный стандартными обоями.

Степан Васильевич! — сказал он ласково.

В комнате засмеялись. Николай Николаевич засмеялся тоже и снова позвал:

—Степушка, где ты?

Киса, киса, киса, — она тоже вышла в коридор.

Удрал, негодник, — расстроенно сказал Николай Николаевич.

Ничего, вернется, — уверенно ответила она. — Коты всегда чувствуют, когда в доме налаживается порядок. Поболтается под дождем — и придет.

Николай Николаевич недоверчиво ее выслушал, потрогал свой нагрудный карман — зеркальце по-прежнему тихо дышало около сердца, излучая слабое щекочущее тепло.

«Может, искус, — вспомнил он последние слова кота, — а может, совпадение сути...»

Я проступал сквозь сон, как невидимка. Сначала замерцали пальцы ног — они торчали, как ракушки, воткнувшиеся до половины в сырое речное дно. Потом услышал свои губы: на них был вкус дождя. По телу пробежала рябь — как по воде, когда ее заденет ветер. Минуту я лежал в оцепенении, ориентируя себя в пространстве, и наконец проснулся.

В комнате было холодно, зеркала блестели уличным блеском, по потолку бежали блики, и со сна мне показалось, что наш дом, разворачиваясь углом вперед, плывет по широкой реке.

Окно у меня над головой было распахнуто настежь. Занавески, шторы, скатерть на столе — все плескалось под напором зеленого ветра. В этом было что-то от праздника: просыпаешься, а по улицам, редкие и густые, катятся волны народа. «Бегом!» — кричит правофланговый, и, прервав нестройную песню, все бросаются вперед. Осенний звон литавр, глухие вздохи барабанов, резкие детские голоса — люди бегут под окнами, задыхаясь от ветра, и в руках у них длинные зеленые флаги...