Только истинное знание называет он полезным. Полезность как выражение практической применимости знаний — это та характеристика истинности, которая в эпоху Просвещения впервые становится в центре гносеологических изысканий. Прокопович обращается к полезности при выяснении цели логики, которую он видит в достижении правильности операций мышления для получения истинного вывода. «Упомянутая цель, — пишет он, — имеет большую пользу для человеческой жизни, ибо что может быть полезнее, чем освобождение человеческого разума от ложных взглядов и превращение его в подвижный инструмент, способный к отысканию истинного знания о разнообразных вещах» (61, 15 л.).

Раскрывая путь познания от ощущений, восприятий, понятий, суждений к теории, Прокопович специально останавливается на выяснении соотношения теоретического и практического. Любая наука или искусство, по Прокоповичу, прямо или опосредствованно возникает из потребностей человеческой деятельности, как геометрия из практики измерения полей и т. д. (см. 62, 2, 51 л.).

Вслед за Аристотелем Феофан различает умозрительные, спекулятивные, или теоретические, науки, с одной стороны, и практические науки — с другой. Цель теоретической науки — получение истинного знания об определенном классе объектов. Практические науки, по мнению мыслителя, не ограничиваются этим знанием. «Практическая наука, — пишет он, — также стремится своими средствами познать природу и свойства объекта, но кроме такой объективации стремится к определенному действию» (61, 21 л.).

Несмотря на такое различение теоретических и практических наук, грань между ними уже начала размываться. Каждая наука в связи с этим представляется и как теоретическая и как практическая одновременно, хотя и с преобладанием той или другой стороны. Так, по мнению Прокоповича, логика является теоретической наукой, поскольку она исследует правильность мыслительных операций, и вместе с тем практической, поскольку она вырабатывает метод исследования, при помощи которого «открывает путь другим наукам к познанию истины» (там же, 16 об.).

Рассуждения Прокоповича об активности и практической направленности познания и разума вообще, несомненно, содержат ряд диалектических моментов. «Знать и не знать, — говорит он, — означает не только умозрительное познание, но и деятельное употребление» (9, 167).

«Разум, когда он действует практически, — пишет он в другой работе, — не успокаивается на познании объекта, но стремится к какому-нибудь иному действию, т. е. в прямом смысле является практическим» (61, 21 л.).

Во времена Прокоповича не только логику, но и физику, математику, издавна считавшиеся умозрительными, спекулятивными науками, стали рассматривать с точки зрения их пользы и практической применимости. Об этом убедительно свидетельствуют предисловия Феофана к курсу «Арифметики» и «Геометрии», «Речь о пользе и заслугах физики» (63), служащая введением к «Натурфилософии».

Практика, по мнению Прокоповича, является реализацией и продолжением теории. «Теория, — пишет он, — есть тот приказ, или принцип, или правило, посредством которого искусство предлагает определенный способ действования… Сама теория есть сумма многих знаний, которая хотя и направляется на какое-то дело, однако может существовать и без него. Практика же есть само исполнение дела, которое руководствуется теоретическими правилами» (61, 21 л.). Наука, теория, приобретение знаний в конечном итоге служат практике.

Конечно, в силу неразвитости классовых отношений отечественные мыслители XVII — начала XVIII в., в том числе и Прокопович, были далеки от понимания практики как общественно-исторического процесса, в котором человек познает, творит и преобразует мир, для них была неясна подлинная роль практики в познании.

Мысль о созидательной мощи человеческой деятельности присутствовала в их сочинениях преимущественно в идеалистически извращенной форме. Она была представлена как традиционно-христианская идея о творении мира богом из ничего словом единым, которая отчуждала от человека его творческую активность, абсолютизировала ее и идеализировала. Активность человека допускалась лишь постольку, поскольку он рассматривался как подобие бога. Но уже в период Возрождения акцент на этой, второй стороне настолько усиливается, что в дальнейшем ее привязанность к божественной становится все слабее. Творческая активность возвращается на землю к ее подлинному субъекту — человеку. Этот процесс и отражается в трудах отечественных мыслителей начала XVIII в., которые настойчиво обращаются к вопросу о соотношении теории и практики и все большее внимание придают «пользе», практической направленности науки. Этого требовали глубинные сдвиги в способе производства, связанные с зарождением в России буржуазных отношений.

Рассматривая мыслительные акты, изучаемые логикой, Прокопович пишет, что они могут быть выражены и подвергнуты объективному анализу только благодаря языку, который является средством фиксации, переработки и передачи знания. «Чем бы помог нам разум, — спрашивает он, — если бы мы не могли высказать нашей мысли?» (55, 9 л.). Противопоставляя язык миру вещей, он понимает под ним все то, что не есть вещь. Наукой о языке, именно о внутренней речи, Прокопович считает логику или диалектику. Ибо грамматика в отличие от логики изучает только внешнюю речь, а риторика, хотя и касается внутренней речи, заботясь об ее украшенности, разнообразии и убедительности, делает это посредством внешней речи.

Согласно традиции, существовавшей в киевской академии, слова Прокопович считает знаками. «Название, — говорит он, — есть как бы мысленный знак, который вмещает всю вещь» (61, 88 л.). Слово, по мнению Феофана, есть сложный комплекс, включающий в себя звук, имя, термин. При этом под именем он понимает слово, имеющее определенное значение, а под термином — то имя, которое является составной частью высказывания. Хотя слово существует для выражения понятия и, следовательно, пребывает с ним в единстве, слово и понятие не тождественны.

Внимание к языку, присущее мыслителям Возрождения и Реформации, выражалось и в том значении, которое они придавали культуре речи вообще. С презрением относились они к варварской «кухонной» латыни средневековья и пытались возродить классический латинский язык, но, что наиболее важно, они обратились к родному языку и прежде всего к переводу Библии на национальные языки, которая таким образом становилась, по выражению Энгельса, могущественным орудием в руках крестьян в борьбе против попов, князей, дворян (см. 3, 368).

Ф. Прокопович, даже по свидетельству ученых-иностранцев, знал латинский язык, как «первый академик» (см. 136, 22 л.). На этом языке он читал курсы поэтики, риторики, философии, теологии, написал ряд сочинений, стихотворений и писем. Однако свои литературные произведения, общественно-политические трактаты, «слова» и речи он писал на родном языке.

Прокопович считал, что образование будет только тогда общедоступно, когда оно будет осуществляться на родном языке. В «Первом учении отроком» — книге, получившей широкое распространение среди всех славянских народов православного вероисповедания, он обращается к простонародной речи. Неоднократно высказывается Феофан и по поводу переводов Библии, считая необходимым обращаться не к «ветхого славянского языка грамматическому учению», ибо оно «весьма грубо» и «наречия» его «уже износились и стали онучами, да и чтущим неудоборазуменные», а к современному русскому языку (20, XXV). Выражая глубоко гуманистическое требование о введении в науку, литературу, образование, сферу общественной жизни языка простого народа, Прокопович отдает ему предпочтение не только перед церковнославянским, но и латинским языком. Он понимает, что в период средневековья эти языки стали языками науки и письменности потому, что они были языками церкви, которая подчинила себе все формы общественного сознания. Поэтому требование применения простонародного языка, в котором Прокопович солидаризовался с мыслителями Возрождения и реформаторами, было направлено против монополии церкви на духовную жизнь общества и способствовало ее демократизации.