Собственно, я не давал ему повода относиться ко мне враждебно. Мне сразу понравился этот красивый чернявый парень. Он без горячности, но резко, по-деловому всякий раз выступал на собраниях. Говорил прямо, без всяких подковырок, без желания выставить кого-то в смешном виде. Он сминал своей логикой, умением убеждать. Делился опытом своей бригады, терпеливо пытался втолковать нам, по сути молодым сварщикам, что только работа на предельно короткой дуге приносит успех. И не было ни одного сварщика, который бы не признавал его превосходства.

Я не раз наблюдал за ним во время работы и восхищался его мастерством. Он же в меня как в сварщика, видимо, не верил, а соревновался с нами просто ради проформы: нужно же с кем-то соревноваться.

Уверенный пловец, он спокойно плыл вдаль, даже не задумываясь над тем, что его могут обогнать, так как знал цену скоропалительному энтузиазму, за которым никогда не бывает прочной победы.

Однажды Гуляев спросил его, почему он, имея склонность к изобретательству, работает сварщиком.

— У нас вся семья работала на трубопрокатном заводе: отец, мать, братья, сестра. И я после школы пошел туда же, и, между прочим, не жалею. Сварка — бездна, вот что я понял. Иногда мне кажется, ни у одной профессии нет таких возможностей. Надо только суметь их использовать. Да, видно, знаниев не хватает. На вот, почитай заключение. В нашей лаборатории опять зарубили. Три месяца ждал. А в итоге — дулю.

Харламов замахнулся на большое: предложил способ механизированной сварки проволокой сплошного сечения без защитной среды. Внедрение этого способа позволило бы работать на морозе, на ветру, при любой погоде без защитной кабины. Но в отзыве комиссии говорилось, что проволока с церием, цирконием и другими легирующими элементами слишком дорога и использовать ее экономически невыгодно.

— А может быть, они правы? — усомнился Гуляев.

Харламов бросил на него яростный взгляд:

— Нельзя так, с маху, отвергать. Нужны исследования. Я в одном уверен: металл такого шва обладает исключительной стойкостью против образования трещин. Вот тебе и экономический выигрыш! Да еще какой!.. Я в Центральную лабораторию пошлю…

Он снова доказывал, тряс чертежами им же изобретенных полуавтомата и импульсной приставки к выпрямителю. Все это как-то убеждало.

— Ты бы обратился прямо к Лихачеву, — посоветовал Гуляев.

— А что Лихачев — бог? Раз заседала комиссия… Вот и занимайся после этого рационализацией!

Мне было искренне его жаль. Я проверил все его расчеты, и мне они показались безукоризненными. Я даже позавидовал ему. Ведь если Харламов действительно прав, это переворот в сварочном деле! А если даже он в чем-то ошибается, то ведь основная идея нужная! Я побежал к Скурлатовой, к главному сварщику Лихачеву, стал доказывать, как важно поддержать молодого изобретателя. Я дрался за Харламова как тигр. Так уж мы воспитаны: любой ценой, порою даже во вред себе, поддерживать то, что, на наш взгляд, полезно обществу. А если компетентное лицо пытается сдержать наш неукротимый пыл, то оно, это лицо, в наших глазах сразу же превращается в бюрократа, зажимщика.

Скурлатова, помню, смерила меня ироническим взглядом и спросила:

— Что это вы записались в адвокаты к Харламову?

— Как коммунист и член партбюро…

— Я вхожу в комиссию и голосовала против. По-вашему, инженеры смыслят в сварочном деле меньше Харламова? Он слишком самонадеян.

— Но он просит разрешения провести эксперимент…

— Вот-вот. Только этого не хватало. Здесь производственный процесс отработан до предельной точности, и экспериментировать на участке я не позволю! Экспериментируют в лабораториях и научно-исследовательских институтах.

Главный сварщик Лихачев был менее категоричен.

— Харламов не первый и не последний, — сказал он. — Над этой проблемой бьются институты. Стал бы ты стальные трубы сваривать золотыми электродами? То-то и оно. Пусть поищет что-нибудь не такое дорогое, и я первый поддержу…

Когда я начал рассказывать обо всем этом Харламову, он зло оборвал меня:

— Ну ты, благодетель! Кто тебя просил совать нос в мои дела?

— Это не только твои дела.

— Катись, катись. Видал таких защитничков.

Когда человек травмирован, на него не следует обижаться. И я не обиделся. Но с тех пор Харламов как-то отгородился от нас, замкнулся.

Кажется, я начинаю понимать его. Недаром Угрюмов говорит, что книжный шкаф — зеркало души человека. Такой библиотеки, как у Харламова, наверное, нет и у Скурлатовой. Он тончайший знаток того сложного дела, которому он сознательно посвятил себя. Сперва был интерес к металлу, его безграничным качествам, к сварочной дуге, этому длительному электрическому разряду в газовой среде. Докапываясь до сути явления, парень ощутил в себе страсть исследователя, и она целиком поглотила его. А разве со мной происходило не то же самое?.. Это случается с каждым, когда металл вдруг начинает представляться живым, одушевленной неподатливой массой со своим характером, упрямством, затаенной усмешкой над твоими усилиями. Харламов трудился с одержимостью и достиг многого. Он не просто прекрасный сварщик. Он по-настоящему глубоко изучил теорию сварки, передовой опыт других. И когда он все успевает? Хотя в бригаде ему здорово помогает его друг Жигарев. Жигарев давно разгадал эту натуру, полную упрямого самоутверждения, оценил ее масштабность, держится за Харламова и называет его не иначе как Николаем Ивановичем, хотя сам старше Харламова.

Харламов конечно же знает цену себе и каждому из нас. Он терпим к слабостям других. Только один раз он сорвался — это когда молодой инженер из группы по внедрению новой техники и технологии Бражников стал учить его уму-разуму. Бражников недавно прибыл из института и конечно же на нас, сварщиков, посматривал с чувством превосходства. Он решил сразу взять с нами «демократический» тон. Я, мол, свой парень и даже не брезгую крепким словечком. Харламов, который вообще не переносит сквернословия, слушал Бражникова с каменным лицом. А потом, накалившись до высшей точки, сказал:

— Иди ты со своими методами к…

Инженер даже подскочил от неожиданности. Но жаловаться не стал. Понял, что дал промашку.

С презрением Харламов относится к таким руководителям, которые только и ищут предлога, чтобы показать свою власть, называет их «феодалами местного значения». У него конечно же научный подход к оценке деятельности руководителя.

Я как-то высказался в том смысле, что в стремлении человека выдвинуться, стать руководителем есть нечто зазорное.

— Руководство — один из наиболее важных видов человеческой деятельности, — резко возразил мне Харламов. — По-настоящему руководить может лишь тот, кто обладает организаторским талантом. Тут нахрапом не возьмешь. Знаешь, к какому выводу я прихожу? Все великие исторические личности потому и великие, что им удавалось организовать массу. А тут не то что бригаду — себя-то никак не организуешь.

Дружить бы нам и дружить. Но он меня не принял. Не принял, как я догадываюсь, по многим причинам. Может быть, ему показалось, что я пошел в сварщики не по внутреннему убеждению, а из равнодушия к жизни — лишь бы устроиться куда-нибудь? И еще: я не подозревал, что сумрачный, самоуглубленный Харламов влюблен в Леночку Марчукову. И когда он заметил, что Леночка равнодушна к его ухаживаниям и тянется ко мне, он тихо возненавидел меня. Он привык быть первым, неотразимым, и вдруг девчонка предпочла ему, знаменитому Харламову, другого, ничем не примечательного парня. Так мне рисуются наши отношения. Вот он лежит на своей кровати, заложив руки за голову, глядит в пустой потолок, Я исподтишка наблюдаю за ним. Да, мне сейчас жалко его: опять отказ, теперь уж из Центральной лаборатории. Дальше идти некуда. Сплошные неудачи. Как бы объяснить ему, что Леночка меня вовсе не интересует? Мне ли не знать иссушающую силу слепой ревности?

Гуляеву, видно, не нравится тягостная тишина, и он говорит:

— А знаешь, я ведь из гробовщиков.