В Японии в честь портного невесты наследника трона был устроен государственный прием; берлинская газета посвятила шесть страниц портному первой женщины-канцлера. В статье говорилось о ручной работе и потрясающем качестве, фантазии, элегантности. Паскуале был в ярости, но открыто выразить свою ярость не мог. Каждый имеет право гордиться. В глубине души он понимал, что выполнил работу на отлично, но не имел возможности произнести это вслух. Он знал, что заслуживает большего. Но его даже не поставили в известность. Все раскрылось совершенно случайно. Ярость, как она есть, вызванная определенными причинами, с которыми, однако, ничего нельзя поделать. Он никому не может и слова сказать. Не может даже прошептать, глядя в завтрашнюю газету. «Я сшил этот костюм». Никто бы и не поверил. На вручение «Оскара» Анджелина Джоли пришла в костюме, сшитом Паскуале в Арцано. Небо и земля. Миллионы долларов и шестьсот евро в месяц. Когда все возможное уже сделано, когда талант, мастерство, усердие соединяются в одно целое, в действие, в практику, когда все это не способно ничего изменить, появляется желание раствориться в пустоте. Медленно исчезнуть, наблюдая за течением минут, погрузиться в их массу, как в зыбучий песок. Прекратить делать что-либо и пытаться, пытаться дышать. Больше ничего. Ведь ничто не изменит положение, даже сшитый для Анджелины Джоли костюм, который она надела на церемонию вручения премии.

Паскуале вы шел из дома, не закрыв за собой дверь. Луиза знала, куда он направляется, знала, что в Секондильяно, знала, к кому. Она бросилась на диван и по-детски уткнулась лицом в подушку. Почему-то вид плачущей Луизы вызвал в моей памяти строчки Витторио Бодини. В стихотворении говорилось о том, что предпринимали крестьяне с юга, лишь бы их во время Первой мировой войны не забрали в солдаты, не набили бы ими траншеи ради защиты границ, существование которых они отрицали. Такие строки:

В плаче Луизы я услышал приговор правительству и истории. Не всплеск эмоций. Не сожаление о не получившей признания заслуге. Мне это показалось исправленной главой из «Капитала» Маркса, разделом из «Богатства наций» Адама Смита, абзацем из «Общей теории занятости» Джона Мейнарда Кейнса, примечанием из «Протестантской этики и духа капитализма» Макса Вебера. Добавленная или убранная страница, которую забыли написать или же писали на протяжении долгого времени, не ограничиваясь размерами страницы. Не акт отчаяния, а анализ. Жесткий, подробный, точный, аргументированный. Я так и видел Паскуале бредущим по улице, топающим ногами, как топают зимой, пытаясь счистить налипший на ботинки снег. Как ребенок, не понимающий, почему жизнь должна быть полна страданий. До настоящего момента ему это удавалось, Удавалось мириться с реальным положением вещей, выполнять свою работу, причем выполнять ее с удовольствием. Делать ее как никто другой. Но в ту секунду, когда он увидел актрису, облаченную в костюм, с такой любовью им сшитый, то почувствовал себя одиноким. Одним во всем мире. Потому что, когда твое знание существует исключительно внутри тебя самого, в пределах твоего собственного тела и мозга, это равнозначно незнанию. То же с работой: когда ты ее воспринимаешь лишь как средство, чтобы удержаться на поверхности, выжить, она становится худшим из одиночеств.

Я встретил Паскуале два месяца спустя. Ему поручили водить грузовики. Он перевозил все виды товаров — как легальные, так и нет — для предприятий, связанных с семьей Личчарди из Секондильяно. По крайней мере так говорили. Лучший портной на Земле курсировал на принадлежащих каморре грузовиках между Секондильяно и озером Гарда. Он пригласил меня на обед и прокатил на своей огромной машине. Его руки были красными, с разбитыми костяшками. У всех водителей грузовиков, вынужденных часами сжимать руль, руки коченеют и кровообращение ухудшается. В лице его не было спокойствия, эту работу он выбрал со злости на судьбу, отправляя свою жизнь ко всем чертям. Но невозможно вечно мириться с таким отношением, пора было послать все к чертям, пусть и ценой хорошей жизни. Мы обедали, когда Паскуале увидел своего приятеля и пошел поздороваться. Кошелек он оставил на столе. Из кармашка торчала сложенная вчетверо газетная страница. Я достал ее и развернул. Это оказалась фотография Анджелины Джоли, одетой в белое. В сшитый Паскуале костюм. Пиджак был надет на голое тело. Нужно иметь настоящий талант, чтобы не одеть, одевая. Ткань должна быть неотделима от тела, позволяя различить то, что под ней, только во время движения.

Уверен, что иногда Паскуале, оставшись один после ужина, когда дети, запыхавшиеся после беготни, засыпают, повалившись на диван, когда жена, оставив на потом мытье посуды, разговаривает с матерью по телефону, — как раз в такие моменты на него накатывает желание открыть кошелек и достать ту газетную страницу. И я уверен, что, глядя на созданный его собственными руками шедевр, Паскуале чувствует себя счастливым. Счастье, смешанное со злобой. Но об этом никто никогда не узнает.

Международный рынок одежды, огромный архипелаг итальянского стиля питала Система. Предприятия, люди, продукция Системы распространились по всему земному шару вплоть до самых дальних его уголков. Система. Здесь этот термин знают все, но тем не менее он все еще нуждается в расшифровке. Тем, кто не знаком с особенностями роста и развития преступной экономики, он ни о чем не говорит. Слово «каморра» выдумали полицейские. Его употребляют судьи, журналисты и сценаристы. Это слово вызывает улыбку у членов кланов, оно не дает названия чему-то конкретному, оно — для ученых, историков. Члены клана предпочитают другой термин — Система. «Я член Системы Секондильяно». Слово говорит само за себя: это, скорее, механизм, чем структура. Преступная организация равнозначна экономике, диалектика бизнеса формирует структуру клана.

Системе Секондильяно принадлежит все производство тканей. Окраины Неаполя превратились в одну большую фабрику, настоящий центр предпринимательства. В каком-нибудь другом месте это было бы совершенно невозможно по причине жестких условий контрактов, законов, авторского права; но только не на севере Неаполя. На окраинах вся деятельность формировалась вокруг клановых предпринимателей, что позволяло вводить в оборот капиталы, измеряемые астрономическими цифрами, которые и не снились законопослушным промышленным конгломератам. Кланы создавали дочерние предприятия по производству текстиля, по пошиву обуви и кожаных изделий, способные самостоятельно производить одежду, куртки, ботинки и рубашки, идентичные продукции крупных итальянских домов моды.

На них работали настоящие профессионалы, специалисты высшего класса, прослужившие десятилетия в лучших итальянских и европейских домах высокой моды, видевшие лучшие ее образцы. Кланы нанимали тех, кто раньше трудился без контракта на производстве самых известных марок. Безукоризненной была не только сама работа, но и исходные материалы, которые или закупались напрямую в Китае, или направлялись непосредственно из домов моды на подпольные фабрики, выигравшие этот заказ на нелегальных торгах. Одежда, производимая кланами Секондильяно, не была типичным поддельным товаром, надувательством, жалкой имитацией, копией, выдаваемой за оригинал. Это было ненастоящее настоящее. Не хватало только самой малости — разрешения холдинговой компании, ее бренда, но это разрешение кланы получали, никого не спрашивая. Клиентов во всем мире интересовали качество и модель. Бренд был, качество — тем более. Тогда какая разница? Кланы Секондильяно создали торговую сеть, охватившую весь мир, которая имела достаточно средств, чтобы скупать магазины, подчиняя себе таким образом международный рынок одежды. Вдобавок их экономическая организация предусматривала продажу через аутлеты.[7] Продукция худшего качества предназначалась для другого рынка: для бродячих торговцев — эмигрантов из Африки, для лотков на улице. Никакой товар не отбраковывался. В отношениях фабрика — магазин, розничная торговля — распространение участвовали сотни фирм, тысячи рабочих рук и тысячи предпринимателей, которые стремились стать частью обширного текстильного бизнеса, принадлежавшего кланам Секондильяно.