У Паомеса нередко вызывали особый интерес детали, которым сам Дан значения не придавал, к примеру, дома из дерева его не удивили, разве тюрьма Дана не была прообразом подобного строения, но крыши увлекли чрезвычайно. На плоскую дощатую покрышку кореты складывали сено, а сверху застилали его шкурами, получалось тепло и экономично, зимой крышу потихоньку съедали изабры, а за лето и осень она постепенно восстанавливалась. Потом Паомес надолго застрял на домашних животных, не мог понять, для чего держать всякую мелюзгу, на которой нельзя ездить, Дан долго убеждал его, что им нужно меньше корма, а дают они в отличие от каотов еще и шерсть и перья, но сдался Паомес только тогда, когда Дан объяснил ему, что мясо «мелюзги» вкуснее, он давно подметил, что Паомес не дурак поесть. С особым усердием он расписывал поля и урожаи злаков, и к вечеру Паомес превратился в сторонника земледелия и чуть ли не оседлости, это, по его мнению, сулило много интересных нововведений, Дан, правда, не был уверен, будет ли от подобного неофита толк… Хотя кто знает? Ведь его не объявили сумасшедшим или чудаком, а взяли в советники… Но вот в чем Паомес оказался непробиваем — это в вопросах войны и мира. Когда Дан объявил ему, что с соседями они давно не воюют, а договорились жить в мире, Паомес подмигнул ему, потом с хитрой улыбкой намекнул, что подоплека подобного договора ему понятна. Конечно, он считал, что мир продержится до той минуты, когда «подрастут воины». И тогда…

— Вы нападете на соседей и захватите их земли.

— Почему это? — спросил Дан. — Мы не собираемся ни на кого нападать.

— Значит, нападут они, — констатировал Паомес с сожалением. — Кто умнее, тот и нападет.

Дан потратил немало времени, пытаясь убедить его, что возможна ситуация, в которой никто нарушать мир не станет, но кончилось тем, что Паомес стал смотреть на него то ли как на дурака, то ли как на полоумного.

— Наверно, ты сам всего не знаешь, — заявил он наконец, и Дан счел за благо его не разуверять.

За болтовней с Паомесом прошел весь день, и только вечером, когда Дан уже был один, за наружной стеной послышались шум, скрипучие крики каотов, ничем не напоминавшие лошадиное ржание, громкие голоса. Вернулись, что ли? Он включил связь, услышал, как Маран простился с Бетлоаном и прошел к себе, далее шорохи, звук льющейся воды… Потом Маран сказал:

— Как ты там, Дан? Все нормально?

— Полный порядок. А у тебя?

— Устал, как собака. Ездить на этих каотах не легче, чем танцевать на льду.

— Представляю.

Еще бы! Хотя каот и был похож больше не на дыню, а на огурец или баклажан, чтобы удержаться на его гладкой спине, наверняка требовалась большая ловкость…

— Ложись и спи, — посоветовал он.

— Уже лежу. Но прежде, чем спать, поговорим, — сказал Маран. — Начни ты.

Однако дискуссии состояться суждено не было. Дан не успел пересказать ему даже половину своей беседы с Паомесом, когда услышал там, у Марана, какой-то шорох. Потом тот спросил:

— Каси, ты?

И женский голос ответил:

— Я. Наконец! Я ждала, ждала. Я думала, ты никогда не приедешь.

— Извини, Дан, — сказал Маран и отключился.

Дан только усмехнулся. Не создавай эмоциональных связей! Звучит красиво. А сам что? Прогнал бы, сказал, что вымотался, так ведь и есть… Или хотя бы забудь на часок, что ты с Торены, из Бакнии, про кевзэ, веди себя, как средний homo sapiens мужского рода c планеты Земля, бездарный и некомпетентный, как сам как-то выразился… Впрочем, все было не так просто, Дан знал это по себе, даже он уже не мог вести себя так, словно никакого кевзэ не знал, хотя занимался только год с небольшим, освоенные навыки быстро превратились в рефлексы, о Маране и говорить нечего, двадцать лет постоянной тренировки… да и не видел он никогда мужчину, который стал бы изображать из себя импотента, разве что в комедийном фильме, а в жизни нет, вот обратное — да, на каждом шагу… Мужское самолюбие не та сила, которую можно преодолеть… Черт бы ее побрал, эту Каси! У Дана было ощущение, что Маран собрался наконец поделиться с ним своими планами, и на тебе! Надеяться, что это сегодня еще произойдет, смысла, видимо, не было, и он решил лечь спать, в конце концов, Маран всегда мог его разбудить.

Однако разговор с Мараном не состоялся и на следующий день, в основном, благодаря Паомесу, который Дана, можно сказать, узурпировал. Для начала он потащил его к кузнецу, дабы Дан объяснил тому, как должна выглядеть мотыга, и проследил за тем, чтобы его (довольно хаотичные) инструкции не нарушались. Конечно, поглядеть на кузницу и наблюдать за работой в ней было интересно, но поскольку Дан никогда в жизни даже близко не подходил к подобному заведению, почерпнул он из этого посещения немного, ну заснял, естественно, как снимал и все прочее с той минуты, как ему развязали руки, правда, короткими кусками, опасаясь, что кристалла в камере хватит ненадолго, тот и так был почти на три четверти использован, а перед отлетом он камеру не перезаряжал, благо, запасные кристаллы, целая коробочка, лежали в кармане куртки… и продолжали лежать там и сейчас, однако сама куртка висела в тамбуре астролета… Потом Паомес решил заняться бороной, приволок доску и потребовал, чтобы Дан показал, как вырезать зубья, пришлось импровизировать. От единичной доски недалеко до сооружений из дерева, и Паомес вновь обратился к теме домов, тут Дан был посильнее, он нарисовал множество чертежей, разные варианты во всех проекциях, вплоть до двухэтажных строений, и даже сам увлекся. Были и другие вопросы, словом, целый рабочий день, а потом последовал очередной пир. Гениса, правда, не появилась, избавив тем самым Дана от необходимости выбирать между созданием нежелательных эмоциональных связей и причинением страданий в данный конкретный момент, зато Каси вошла первой и немедленно кинулась к Марану, то ли из страха, что он предпочтет другую, то ли опасаясь, что найдутся иные и более скорые претенденты на нее самое, и в результате Дан успел обменяться с Мараном только несколькими дежурными репликами.

Однако очередной день плена начался иначе.

Дана подняли рано утром, внесли блюдо с едой, велели поторопиться и не стали даже запирать дверь, пока он приводил себя в божеский вид и без аппетита глотал холодный завтрак. Через четверть часа он уже шагал по коридору между двумя стражниками.

Его привели в зал, где толпилось множество вооруженных мужчин, все были возбуждены, громко переговаривались, весело приветствовали друг друга, большинство лиц Дан помнил по пирушкам, но попадались и незнакомые. То и дело входили новые люди, немедленно растворявшиеся в общей массе. В центре зала стоял Бетлоан, увидев Дана, он подозвал его и бросил:

— Поедешь с нами.

Куда? — хотел было спросить Дан, однако удержался, поискал глазами Марана, но того нигде не было видно, впрочем, через несколько минут занавеска отодвинулась, Маран вошел в зал и, высмотрев в толпе Дана, направился прямо к нему.

— Что тебе дать, куртку или свитер? — спросил он вместо приветстия.

— В смысле?

— Я не мог надеть на себя две куртки, — объяснил Маран терпеливо. — Снял свитер с Эвальда. Так что?

— Дай свитер, — сказал Дан, рассудив, что Марану будет удобнее в собственной куртке, нежели в чужом свитере.

Тот сразу стянул свитер и отдал Дану. Только надев его, Дан понял, что похолодало, настолько комфортнее было в теплой с термоподкладкой одежке. До сих пор он не мерз, хотя был одет более чем легко, правда, его снабдили кучей шкур с довольно густым мехом, и он всегда мог под ними укрыться, однако днем этой возможностью практически не пользовался, не было нужды. Но за ночь заметно похолодало, видимо, наконец начиналась настоящая осень.

Прошло еще несколько минут, потом послышался чей-то зычный голос, оповестивший, что все готово, и собравшиеся лавиной хлынули наружу. Перед «шапито» сгрудилось несколько десятков каотов, животных, наверно, смирных от природы, поскольку непривязанные и почти без присмотра, под надзором всего лишь трех-четырех воинов, они стояли без движения, не перебирали ногами и не поворачивали голов, которых у них, собственно говоря, и не было. А вернее, не было шеи, достаточный обзор им обеспечивало расположение рассредоточенных по периметру переднего конца тела глаз, центральный смотрел вперед, а два других по сторонам.