Обе армии все так же шли в бой под призрачным знаком надежды. Римляне рождались, чтобы стать солдатами или моряками и погибнуть в этой войне. Хозяйство страны пришло в упадок. Финансы были расстроены; число плательщиков податей уменьшилось на одну шестую. Впервые римляне стали привлекать в свою армию наемников — кельтов. Лишь крайнее истощение Карфагена спасло римлян от разгрома, который они не смогли бы отвратить.

Полибий, описывая усталость сражавшихся армий, прибег к такому сравнению: "Самые государства противников уподоблялись породистым дышащим боем петухам. Не раз такие птицы, потеряв от изнеможения способность владеть крыльями, находят себе опору в собственной отваге и продолжают наносить друг другу удары, пока наконец сами собой не кидаются друг на друга, быстро сцепливаются, и тогда один из них падает замертво".

Наступала агония. Власти Рима уже не могли заботиться о народе. У них не было больше средств. Тогда они обратились к частным лицам, упрашивая их на свои деньги строить корабли, чтобы отвратить от Рима беду. Пусть кто-то оснащает квинкверему сам по себе, кто-то — вдвоем и втроем с другими. Если корабли разобьют карфагенян, то казна возместит издержки. Если же нет, погибнут и флот, и деньги, и Рим.

Наконец, в марте 241 года до нашей эры консул Гай Лутаций Катул с двумя сотнями кораблей отправился в последний бой. Римская разведка сработала четко. У Эгатских островов, к северу от Сицилии, Катул ждал приближения вражеских кораблей. Ими командовал Ганнон.

Его суда, нагруженные припасами, маневрировали с трудом. На веслах сидели необученные гребцы, а воины-новобранцы плохо умели воевать. Ганнон не рассчитывал встретить римский флот, давно покоившийся на дне моря, а потому не готовился к бою и был как никогда беспечен. Свою ошибку он вскоре почувствовал. Римский историк Флор, говоря об этой битве, прибег к такому сравнению: "Римский флот, удобный, легкий, надежный, и в некотором роде походный, вступил как будто в конное сражение… В самое короткое время разбитые вражеские суда покрыли своими обломками все море". Было потоплено 50 карфагенских судов и захвачено семьдесят.

С.Ю. Горьков так комментировал это поражение, лишившее Карфаген возможности продолжать войну: "Карфагенское командование в очередной раз пало жертвой собственной неосведомленности и непродуманности действий… Пунийское командование совершенно не имело понятия о дислокации военно-морских сил противника, здесь явно сказались недостатки в организации разведки. Все шансы были на стороне римлян, так как карфагенян вынудили принять бой с плохо обученными командами и значительным количеством припасов на борту, что резко отрицательно сказалось на скорости хода и маневренности". Ганнон, храбрый и дельный полководец, отплыл в Африку с уцелевшими судами и был распят на кресте по решению "совета ста четырех".

Отныне Карфаген навсегда перестал хозяйничать в Средиземном море. Карфагенские потери в эту войну были велики: добычей моря и врагов стали четыре с половиной сотни кораблей. Очевидно, большая часть их экипажей погибла. Можно оценивать число жертв морской войны в сто тысяч человек. К концу войны карфагенские власти были вынуждены мобилизовать на флот совершенно необученную молодежь.

После разгрома при Эгатских островах связь между Сицилией и Карфагеном прервалась. Средств на строительство нового флота у Карфагена не было. Поставки продовольствия на Сицилию прекратились. Армия Гамилькара Барки обречена была погибнуть, и он согласился окончить войну. Ведь "от вождя требуется, чтобы он умел одинаково верно определять моменты как для победы, так и для отступления", — с таким назиданием обратился к потомкам Полибий. Пришлось заключать мир.

Так сухопутная держава победила владычицу морей, хотя потери римлян были еще более велики: около 400 тысяч человек погибшими и пленными, а также семьсот пятипалубных кораблей.

По условиям мира Сицилия и Липарские острова достались римлянам. Корсика и Сардиния в договор не включались. Карфаген уплачивал контрибуцию — 3200 талантов в течение десяти лет, привозя часть денег в Рим каждый год (по оценке Тревора и Эрнеста Дюпюи, эта сумма эквивалентна 95 миллионам долларов). Без всякого выкупа Карфаген возвращал римских пленников. Пленные карфагеняне возвращались также без выкупа, если содержались в государственных тюрьмах, и за плату, если находились у частных лиц. За каждого солдата, покидавшего Сицилию, Гамилькар выплачивал по 18 денариев. Лишь предать своих друзей — римских перебежчиков — он отказался. "На таких условиях быть дружбе между карфагенянами и римлянами", — гласил текст договора. Впрочем, в Риме остались недовольны условиями мира, считая, что Гамилькар перехитрил Катула. В самом деле, побежденный Карфаген сохранил не только свою независимость, но и все заморские владения, кроме Сицилии, которую и раньше делил с греками.

Иначе восприняли этот договор в Карфагене. Три века карфагеняне пытались овладеть Сицилией, три века воевали за нее, теряя в сражениях тысячи солдат, и вот теперь навсегда покинули ее. Потерять ее было так же тяжело, как немцам в 1919 году — Земли Западной и Восточной Пруссии, французам в 1962 году — Алжир или россиянам в 1992 году — Крым.

Торговая монополия карфагенян в Западном Средиземноморье была подорвана. Теперь, расположившись на Сицилии, римские войска могли вторгнуться в Африку. Само существование Карфагенской державы оказалось теперь под угрозой. Однако мощь ее пока не была сломлена.

Так закончилась эта война, длившаяся более двадцати лет. Она "была продолжительнее, упорнее и важнее всех войн, какие известны нам в истории", — отмечал Полибий. Вообще карфагеняне никогда не воевали дольше 5—10 лет. Это позволяло им обходиться без постоянного войска и спасало Карфаген от честолюбцев, мечтавших подчинить себе город.

Оценивая итоги войны, Теодор Моммзен писал, что ее "римляне вели так плохо, как никакую другую". Успех был достигнут, скорее, случайно. "Если Рим вышел победителем, то этим он всего более был обязан ошибкам своих врагов". Это лишь подавало надежду карфагенянам на успех в новой войне. Такой мир не мог быть прочным.

Еще будут победы, еще вся Испания покорится пуническим деспотам, еще в Италию придут карфагенские слоны, но вновь и вновь железная воля римлян будет разбивать разрозненные усилия соперничающих карфагенян. Республика алчных сокрушена будет Республикой доблестных. Пока мысль о богатстве не вскружит голову римлянам, их страна, несмотря на смуту гражданских войн, останется сверхдержавой древнего мира. Однако зависть и пресыщение — эти пороки, порождаемые манией богатства, — погубят и Рим, как прежде Карфаген. Пассионарии не подсчитывают выгоду, они добиваются побед. Когда верх берет мелочный расчет, страна обречена — она станет легкой добычей решительных соседей. Исчезнут силы, скреплявшие страну. Ее народ превратится в скопление разрозненных атомов. Он растворится в инородном вихре. Так произошло и с Карфагеном. Придет время, и Римская республика поглотит его.

Пока же великий полководец Гамилькар мечтал о реванше и восстановлении могущества Карфагена. Однако он не находил поддержки даже среди правителей Республики. "Роковой для Карфагена оказалась его внутриполитическая слабость, — отмечал белорусский историк К.А. Ревяко. — Две партийные группировки стоявшей у власти рабовладельческой олигархии в ходе военной кампании не приняли ни одного согласованного решения". Это не могло не сказаться на ходе войны. Гюстав Флобер, живший в эпоху торжества "новых богачей", нуворишей, — эпоху, которая закончилась седанской катастрофой, — проницательно описывает возможную реакцию карфагенских "олигархов" на призывы Гамилькара.

"Мы не можем рисковать всем нашим имуществом, — твердят они. — Деньги нужны нам самим". Их близорукая политика приведет Республику к гибели. Пунийцы бесследно исчезнут, затерявшись среди римлян. Само понятие "карфагенянин" перестанет существовать. В мире не останется ничего карфагенского. Погибнет даже великая литература, которой гордились пунийцы.