Вилья ответил священникам, что они не способны или не хотят защищать не только народные, но даже свои интересы. Ведь ими командуют церковники иностранцы, которых они защищают. Он, Вилья, не выступает против религии или лично против них. Революционеры борются за интересы бедных людей, и им больно видеть, как иностранные церковники отнимают у мексиканских тружеников кусок хлеба и как иезуиты иностранцы или мексиканцы проповедуют жизнь в бедности и в труде, а сами накапливают богатства. Необходимо избавить страну от этих паразитов.

Однажды Панчо Вилья поехал навестить пожилую даму — донью Анну Люс, женщину религиозную и строгую. К ней Вилья относился с большим уважением: она была родственницей покойного президента Мадеро.

Его Вилья не забыл. Более того, он считал своим долгом заботиться о родственниках покойного президента.

Донья Люс обрадовалась приезду. Воспользовавшись визитом, она тоже принялась «обрабатывать» Вилью.

— Генерал, — говорила старушка, — вы большой грешник, на вашей совести много жизней. Исповедуйтесь, иначе бог не простит ваши прегрешения.

Вилья засмеялся. Нет, он не считает себя грешником, он сражается за справедливость; он не обижает пеонов, крестьян, рабочих, тех, кто трудится, а защищает их. Убийцами являются помещики, сторонники Уэрты и другие враги мексиканского народа, которые тянут из него жилы, терзают его душу и тело. Революционеров их враги обвиняют в жестокости, но революционеры карают только эксплуататоров, предателей, изменников. Если бог существует и он, как думают верующие, справедлив, то, конечно, он поддержит революционеров.

Старушка, однако, не унималась.

— Вы пользовались чужим добром, генерал. А бог велит: «Не укради!»

Нет, сеньора донья Люс ошибалась. Вилья никогда ничего не крал. Он всего лишь отнимал лишнее у богатых и отдавал его тем, кто вообще ничего не имел. Себе он никогда не присваивал чужого добра, за исключением самых необходимых вещей и то в исключительных случаях. Но если человек голоден и берет пищу там, где ее находит, то разве он крадет? Крадет богатый, который, владея всем, что ему нужно, еще обирает бедных, доводя их до нищеты.

— Допустим, все это так, — продолжала убеждать старушка, — но почему вы, генерал, преследуете церковь и ее служителей? Не забывайте, что когда-нибудь они вам понадобятся для спасения души. Измените свое отношение к ним, иначе вас ждут после смерти ужасные муки в аду.

— Я не сомневаюсь, сеньора, что черти, как и сторонники Уэрты, — враги революционеров. Поэтому мы надеемся, что, победив чертей на земле, избавимся от них и на том свете. И если я все-таки попаду в ад, то я там встречу многих священников. Встречу я там и настоятеля церкви в селении Сатэво. Я вам сейчас расскажу, что натворил этот разбойник.

И Вилья рассказал следующую историю.

Сатэво — небольшое селение, расположенное на северо-востоке от «Санта Гертрудис», того самого поместья, которое некогда принадлежало англичанину Бентону. Бывая в этом селении, Вилья останавливался в доме сеньоры Гарсия, вдовы одного из его боевых товарищей, у которой была молоденькая дочка Луисита.

Как-то заехав к сеньоре Гарсия, Вилья узнал, что Луисита ждала ребенка. Он позвал своего адъютанта и приказал справиться, кто отец будущего ребенка. Каково же было его удивление, когда адъютант сообщил ему, что, как говорят в селений, этот человек не кто иной, как сам Панчо Вилья.

Позвали Луиситу, стали ее расспрашивать. Она расплакалась и рассказала, что местный священник — отец будущего ребенка — научил ее свалить вину на Вилью; дескать, с него побоятся спросить.

Дело было под воскресенье. На следующий день Вилья с сеньорой Гарсия и ее дочкой Луиситой явился в церковь. Он прервал службу, взошел на амвон и обратился к прихожанам:

— Братья по расе! Вам, наверное, рассказывали, будто я согрешил с прекрасной сеньориной Луиситой, дочерью уважаемой сеньоры Гарсия. Но это клевета. Настоящий виновник — ваш уважаемый священник. Правду ли я говорю? — спросил Вилья, обратившись к священнику.

Полумертвый от страха «святой отец» пролепетал:

— Да, я виновен и прошу прощения.

— В таком случае, — продолжал Вилья, — вы должны жениться на этой девушке.

— Но я ведь священник, сеньор генерал, церковь запрещает мне жениться.[7]

— Об этом следовало думать раньше. А теперь выбирайте: или вы немедленно женитесь на Луисите, или я прикажу вас расстрелять здесь же, у алтаря.

Доводы Вильи оказались неотразимы, и священнику пришлось вступить в брак с сеньоритой Луиситой.

Прошло некоторое время, и Сатэво было вновь занято войсками Уэрты. Священник созвал прихожан в церковь и сказал им, что Вилья его ложно обвинил и насильно заставил жениться.

— Самое обидное, — закончил свой рассказ Панчо, — что прихожане поверили ему, а не мне. Как вы думаете, священник из Сатэво попадет в рай или ад?

Старушка не знала, что ответить. Она только удрученно качала головой и что-то бормотала.

Несколько дней спустя Панчо и его друзья приехали в селение, где жила сестра Вильи. Она пригласила Панчо на свою свадьбу. Гостей встречали с музыкой. Весело звучала маримба, звонко пели народные певцы — марьячас, прославляя подвиги борцов за свободу и их храброго генерала.

В этом селении, как и всюду, куда простиралась власть Северной дивизии, крестьяне владели помещичьими землями. Теперь и пеоны, хотя их не наделили землей, по крайней мере не голодали и были свободными.

Шумно было за столом новобрачных, на котором высились горы свежеиспеченных маисовых лепешек, чернели миски с чипотле — вяленым перцем, дымились куски жареной свинины и красовались румяные гуахолоте — индейки вперемежку с агуакатэ и другими тропическими овощами. Когда-то все эти яства попадали на стол только к помещику или майордому; теперь ими могли полакомиться и те, кому они принадлежали по праву, те, кто их выращивал.

Потом гости и их друзья танцевали на площади под звуки маримбы любимый танец Вильи — харабэ тапатио.

Бросил Вилья свой сомбреро в круг и начала плясать новобрачная. Заложив руки за спину, стал Вилья догонять ее, выстукивая каблуками и шпорами причудливую дробь. Прошлась его партнерша по гигантским полям сомбреро. Стал перед ней Панчо Вилья на колено. Подняла новобрачная сомбреро и надела его на голову Панчо Вильи.

А потом гостей пригласили посмотреть петушиный бой.

На небольшой площадке, обнесенной невысоким барьером, за которым разместились зрители, на корточках сидели два петушинника, держа в руках по мешку. Староста селения подал знак, и петушинники опрокинули свои мешки, из которых вылетели два пернатых гладиатора. Вцепившись в грунт цепкими лапами, они налившимися кровью глазами с беспредельной ненавистью и презрением оглядывали друг друга. Общипанные шея и чуб придавали им ястребиный вид. Бойцы были готовы к схватке.

Почти одновременно они налетели друг на друга и, точно обнявшись, закружились по арене в каком-то диком танце. Каждый норовил рассечь клювом своему противнику голову или по крайней мере продырявить ему шею. С остервенением впивались петухи друг в друга своими когтистыми лапами. Зрители кричали, хохотали, топали ногами, выражая свое восхищение происходящим.

Наконец бойцы, израненные и усталые, отскочили в стороны, чтобы передохнуть перед новой кровавой схваткой…

Три дня длилась свадебная фиеста. Народ веселился, а с народом веселился и Панчо Вилья…

По мере того как успехи Северной дивизии росли, Панчо Вилья все чаще думал о своих отношениях с Каррансой.

Кто же дон Венус — друг или скрытый враг, которого следует остерегаться? Вот над чем все чаще ломал себе голову Вилья.

Недоверие Вильи к «первому вождю» с каждым днем возрастало. Карранса окружал себя выходцами из богатых семейств, покровительствовал помещикам, о возврате крестьянам земель даже не думал. В его ставке не было генералов-пеонов, подобно тем, которые были в Северной дивизии.