Один из умнейших русских писателей Владимир Солоухин так говорит об этом: «Конечно, были люди, которые за чистую монету принимали все слова и лозунги Ленина… Они искренне верили, что Москва и Петроград голодают потому, что крестьяне не дают хлеба, прячут его. В то время как мы знаем, что зависимость была обратная. Голод в Москве и Петрограде нужен был Ленину как повод отобрать у крестьян весь хлеб до последнего зерна, сосредоточить его в своих руках, а затем, распределяя, «господствовать над всеми видами труда»… Были и просто коллаборационисты. Ведь в любой оккупированной стране все равно находятся люди, сотрудничающие с оккупантами…

Но было и еще одно очень важное обстоятельство, на которое указал сам Ленин…» И далее идут две красноречивые цитаты:

«Большое значение для революции имело то обстоятельство, что в русских городах было много еврейских интеллигентов. Они ликвидировали тот всеобщий саботаж, на который мы натолкнулись после Октябрьской революции… Еврейские элементы были мобилизованы против саботажа и тем спасли революцию в тяжелую минуту» (Киржниц. «Еврейский рабочий». Москва, 1926, с. 236).

«Все население России… видело, как с молниеносной быстротой совершалась замена правящего класса и как евреи превратились в советских вельмож, комиссаров и командиров. А за ними потянулись их многочисленные родственники и единоплеменники, заполняя все государственные учреждения» (А. Дикий. «Евреи в России и в СССР». Нью-Йорк, 1967, с. 210).

12

— Вот и все! — горестно вздохнул Бунин, прочитав в газетах о падении Кронштадта. — Больше ждать нечего, на чужбине мы останемся надолго. Страшно подумать: как жить без России, без нашей России?

Скоро он запишет в дневник:

«Сон, дикий сон! Давно ли все это было — сила, богатство, полнота жизни — и все это было наше, наш дом, Россия!

Полтава, городской сад. Екатер[инослав (?)], Севастополь, залив, Графская пристань, блестящие морские офицеры и матросы, длинная шлюпка в десять гребцов… Сибирь, Москва, меха, драгоценности, сибирский экспресс, монастыри, соборы, Астрахань, Баку…

И всему конец! И все это было ведь и моя жизнь! И вот ничего, и даже последних родных никогда не увидишь! А собственно, я и не заметил как следует, как погибла моя жизнь…

Впрочем, в этом-то и милость Божия…»

Ему было суждено навсегда остаться под чужим небом.

1

Пришло лето 1921 года. Все жили в какой-то постоянной лихорадке, в жажде деятельности — политической, издательской, коммерческой. Военачальники с серьезным видом часами простаивали возле карт, подсчитывали собственные силы и ресурсы большевиков.

42-летний Врангель делал все возможное, чтобы сохранить остатки белой армии. После бегства из Крыма старшие начальники собрались в водах Босфора. На крейсере «Генерал Корнилов» жарко обсуждали вопросы продолжения гражданской войны.

Парижская газета «Общее дело» опубликовала заявление Петра Николаевича. Он обещал до лета двадцать первого года высадиться в одном из пунктов Черноморского побережья.

В Эгейском море на острове Лемнос в районе турецкого Чаталджи, в полсотне километров от Константинополя, усиленно готовили русских солдат к боевому походу на родную землю.

Спустя несколько лет под эгидой Врангеля будет создан Российский общевоинский союз (РОВС) — наиболее крупная антибольшевистская организация за рубежом.

Выяснится, что представители Врангеля вели переговоры с Германией, чтобы вовлечь ее (как и Англию) в антисоветский блок.

Генерал А.С. Лукомский будет пытать счастья на Дальнем Востоке. По поручению великого князя Николая Николаевича он совершит строго конфиденциальную поездку в Китай, дабы выяснить там возможности противников большевизма.

Но ни Запад, ни Восток судьба России не беспокоила. Их заявления о ненависти к большевизму и о поддержке беженцев вновь и вновь оказывались пустой болтовней. Буржуазный мир предал Россию.

Эмиграцию разъедала междоусобица, ставшая печальной российской традицией. Когда 4 апреля 1926 года в роскошном зале парижского отеля «Мажестик» торжественно откроется съезд под знаменем объединения всех врагов октябрьского переворота, дело кончится анекдотически. 420 делегатов из 26 стран разобьются па… девять группировок.

Наши бедные соплеменники, не умевшие даже в столь серьезный час договориться между собой, пытались сохранять достоинство и внешнюю бодрость. Газета «Возрождение» писала 9 апреля того же 1926 года: «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования».

Увы, ждать пришлось вечность.

2

Одним из самых деятельных был Савинков, постоянно повторявший:

— Подождите, вот-вот ударим… Осенью большевикам конец. Готов заключить пари!

Встретившись в кафе на плас Пигаль с Буниным, Савинков говорил:

— Юзеф Пилсудский уверен, что скоро начнем поход на большевиков, а он осведомлен о русских делах, как никто. Он вообще люто ненавидит Россию. И в этом — наш козырь!

— А что же он летом прошлого года замирился с Лениным? Тогда его мощь весьма была нужна Врангелю! — усмехнулся Бунин.

— У него дальние планы. Тогда он мне прямо сказал: «Пусть русские дерутся между собой, Польше это только на руку!» А большевики сами себя изживут. Ведь что они ни делают, все против логики идет, все смешно и все во вред России. И, стало быть, ослабляет их позиции.

— Так вы, Борис Викторович, отождествляете русский народ и большевиков?

— Конечно! Ведь ни у какого другого народа большевики не прижились бы, никакая хитрость не помогла. Какой самый любимый лозунг у манек и ванек? Тот, который выдвинул господин Ленин, — «Грабь награбленное!». Я вообще преклоняюсь перед этим человеком — тонкий политик, прекрасный знаток психологии толпы. Его призыв с восторгом подхватили миллионы наших соотечественников — грабили все, что могли. Что было не нужно — книги, скажем, — сжигали. Ведь вы, Иван Алексеевич, сами рассказывали, что у вас в поместье крестьяне ощипали павлинов и те носились окровавленные…

— Поместья у меня не было и павлинов тоже…

— А разве не вы красочно изображали жестокость и дикость российского мужика? Я ведь читал вашу «Деревню»…

— Невнимательно читали. Я никогда народ не принимал за единородную массу. В любой стране рядом с высоким соседствует низкое. Вон все французские газеты пишут про некоего Ландрю — маньяка, который убивал своих сожительниц — Рауля Синюю Бороду перещеголял. Так что, по нему о всех французах судить?

— И все-таки…

— Нет, Борис Викторович, без всяких «все-таки»! Если и воспользовались политики доверчивостью народа, позволили разгуляться всяким негодяям, то этот народ своими страданиями искупил свой грех.

В этот момент мимо проходил Маклаков, увидал Бунина и Савинкова. Сняв изящное канотье, поклонился:

— Там, где собираются два наших интеллигента, тут же возникает спор. И конечно, политический?

Бунин с большой симпатией относился к этому приятному человеку. Присяжный поверенный — как и другие русские политики, помещик, депутат трех последних Государственных дум, член ЦК единственной партии, к которой Бунин относился без неприязни, — кадетской. Но главным достоинством Маклакова было, на взгляд Бунина, то, что его любил и отличал сам Лев Николаевич, был с ним в переписке. Более того, Маклаков частенько гостил в Ясной Поляне.

— Так о чем спорим?

Савинков вкратце объяснил суть диспута.

— А ваше мнение, Василий Алексеевич? — спросил он.

Деликатный, мягкий характером, Маклаков улыбнулся:

— В августе девятого года я приехал в Ясную Поляну, за обеденным столом собралось более двух десятков человек. Лев Николаевич попросил уже после ужина винегрета. Софья Андреевна и Татьяна Львовна восстали против этого. Я редко видел Толстого таким возмущенным:

— Как вы смеете внушать мне, что есть, а чего не есть? Держите ваши мнения при себе, а меня не поучайте. Хотя бы своим возрастом я заслужил право на то, чтобы иметь собственное мнение.