— Стало быть, имеющиеся сведения о том, что Ленин просит финансовой поддержки у Германии для ведения подрывной деятельности в России, правда?

— Вполне! Особенно в нынешнее время, когда кругом царствуют продажность и измена. В Германии открыто проповедуют передел мира. Даже выходят карты — могу показать их вам, — где Россия значится отброшенной за Волгу. После планируемого захвата европейской части России ее наиболее физически крепкие граждане должны быть отправлены в Пруссию в качестве рабской силы. В свою очередь, в Россию планируется переселить немецких колонистов.

Соколов печально качнул головой:

— Общеизвестно, что еще в 1880 году германский рейхстаг утвердил законопроект о «колонизационных кредитах». Крупные капиталы, в качестве займов, стали вливаться в Россию. Как грибы после дождя уже несколько десятилетий в самых различных местах России возникают германские банки, фирмы, конторы, общества.

Курлов усмехнулся:

— Наше ведомство подготовило для государя справку: около девяносто процентов предприятий химической и электротехнической промышленности принадлежат немецкому капиталу. Ему же подчинено более половины металлообрабатывающих и текстильных предприятий. Страшная статистика: германские щупальца глубоко проникли в банковскую систему, железнодорожный и морской транспорт. Германия делает многое, чтобы замедлить развитие в России военной промышленности. Попутно тормозится изыскание новых источников сырьевых ресурсов, в первую очередь — стратегических.

— И что, какие последствия имела ваша справка?

— Полная тишина! А сколько внедрено нынче откровенно шпионских организаций?! У меня их целый список, да это если кого и волнует, то только тех деятелей, вроде этого Ленина, которым интересно знать адреса, куда обращаться, чтобы торговать родиной.

Курлов разволновался, лицо его покраснело. Соколов с легкой насмешкой спросил:

— Коли положение столь безысходно, так, может, и мне нет резона лезть в большевистское логово? Выясню я связи Ленина в Германии, узнаю лиц, финансирующих его подрывную деятельность. А что дальше?

Курлов вскочил с кресла, быстро стал ходить из угла в угол. Остановился, четко произнес:

— Мы — бойцы и обязаны до последнего стоять на охране России. Наша совесть должна быть чиста. У вас есть телефон Распутина? Вот он, договаривайтесь о встрече. Время терять нельзя. Домой, к отцу, вам, Аполлинарий Николаевич, ни в коем случае появляться нельзя. Прекрасно, что вы приехали в столь ранний час, когда никто из знакомых в городе вас не заметил. Не ходите пешком, не обедайте в ресторане. Пусть ваше пребывание в Петербурге останется тайной и не вызывает толков. В этом номере вам удобно? Вот и живите. Телефон тут есть. Удачи!

Курлов ушел. Соколов снял телефонную трубку, услыхал женский голос:

— Семнадцатый слушает!

Соколов назвал номер телефона Распутина. Голос повторил номер, произнес:

— Соединила!

Никто долго не отвечал. Соколов уже хотел сделать отбой, как вдруг услыхал веселый, с сильным провинциальным произношением мужской голос:

— Ну, кому не дрыхнется? Чего раззвонился?

Соколов в тон ответил:

— Кто рано встает, тому Бог подает. Григорий Ефимович, это ты?

— А ты кто?

— У меня трудная фамилия — Штакельберг.

— Из жидов, что ль?

— Нет, из немцев.

— Ишь, а говоришь — чисто русский. Ну, чего тебе?

— Разговор есть.

— Мне про тебя, кажется, упоминали. У тебя, слышь, деньги нынче водятся? Заедь к Елисееву, у него вчерась брали хорошую мадеру. Возьми хоть полдюжины, но не жмись, самой дорогой, французской. Скоро приедешь? Ну, давай, поспешай. Бабами интересуешься? Подберем тебе аппетитную.

Соколов повесил трубку, глубоко вздохнул, перекрестился на икону Божией Матери Владимирской, висевшей в красном углу:

— Спаси и сохрани! Чует сердце, важные дела начинаются.

Извозчик, нанятый Соколовым, остановился у дома № 64,что по Гороховой. Здесь жил человек, страстно обожаемый одними и люто ненавидимый другими, — Григорий Распутин. Любимец царской семьи (государя он называл «папой», государыню — «мамой», он, как гласила молва, управлял всей Россией. Без его ведома — простого полуграмотного мужика — не решался ни один государственный вопрос.

Соколов испытывал острое любопытство: какой на самом деле окажется эта фантастическая фигура? И к этому чувству примешивалось другое: тревога.

Предчувствия же никогда гения сыска не обманывали.

Соколов нажал кнопку электрического звонка. И сразу же услыхал частую дробь легких ножек. На пороге стояла миловидная, простоватая застенчивая девушка. Ее голову перехватывал синий в горошек платочек, какие носят молодые крестьянки.

— Вы кто? — спросила девушка. Вскоре выяснилось, что это дочь Распутина. Ее круглые щечки при виде мужчины-красавца зарделись.

Соколов не успел открыть рта, как услыхал откуда-то из комнат сильный мужской голос:

— Варька, кто приперся? Никого не пускай.

У Соколова зрачки сузились в точку. Отстранив рукой Варьку, он прошел вперед, на голос. В гостиной в грозной позе стоял Распутин. Это был высоченный мужик, в шелковой навыпуск белой рубахе с расшитым воротом, в мягких высоких сапогах, темных бархатных портках. Черные, свалявшиеся волосы, спутанная густая борода придавали Распутину некий звероподобный вид. Это впечатление усиливали мясистые плотоядные губы и широкий громадный нос.

Возле Распутина стоял мужик с невероятно широким разворотом плеч, выдававшим громадную силу. В руках он с понурым видом мял шляпу. Распутин сквозь зубы произнес:

— Спасибо, Синицын, что доложился. Я скажу папе про этих гнид ползучих. Сошлет он их на каторгу, будут знать.

Синицын направился к дверям, а Распутин поднял на Соколова небесно-голубые, светящиеся мужицкой хитростью глаза.

— Это ты, что ль, звонил? Мадеру притащил? Коли нет, пшёл отседа... — и он, широко взмахнув руками, произнес слово, обозначавшее место назначения.

Порхавшие по мягкому ковру две расфуфыренные бабешки прыснули смехом, простонародно прижимая ладошки ко рту.

Соколову вся эта сценка показалась настолько комичной, что он расхохотался громово. Малость успокоившись, весело произнес:

— Ну, Григорий Ефимович, да ты натуральный хам!

Глаза Распутина потемнели, рот сложился в жесткую складку:

— Ты, немец, чего? Приперся в гости, да еще с порога лаешься?

— А чем ты лучше немца? — парировал Соколов. — Все природные русские для начала с гостем здороваются. Тем более не с пустыми руками к тебе пожаловал. — Соколов вдруг гаркнул так, что не ожидавший этого Распутин вздрогнул. — Эй, Сидор, тащи!

Громадный, словно медведь, облаченный в армяк, в гостиную ввалился извозчик. В руках он держал большую плетеную корзину, из которой заманчиво выглядывали винные бутылки, добротно залитые темным и красным сургучом. Извозчик бережно опустил корзину на ковер.

Распутин оживился. Морщины вокруг глаз вмиг расправились, лицо стало молодым. Он вскочил, стал вынимать бутылки, по слогам вчитываясь в этикетки.

— Так-с, ма... мадера, ма... Массандра, хорошо! Это чего? «Пино-Гри Ай-Даниль». Тьфу, язык сломаешь! «Дер-птский доппель кю... кюмель»! Ну и пишут, мать их!

А вот эту я уважаю, шампанскую — «Редерер Тиллери». — Почесал в потылице. — Ты, немец, за нее шесть рублев платил?

Соколов презрительно фыркнул.

— Не знаю, ценами пусть торговки интересуются.

Распутин пилюлю проглотил, хлопнул в ладоши:

— Эх, выпьем, немец, за твое здоровье! Варька, ты где? Прикажи, пусть Дунька закуску ставит, угощаться будем. В леднике вчерашние устрицы остались?