— Ленина.

— Да-да. Или есть у них другие протеже? Хотя не исключаю, что этот Ленин простой аферист, вроде Соньки Золотой Ручки. Постарайтесь напоить фон Лауница, чтобы язык развязал. Он выпивоха.

Но тут гений сыска несколько остудил разгорячившегося министра. Он сказал:

— Ваше превосходительство, в этом деле есть маленький «пустячок». Фон Лауниц лично знаком со Штакельбергом, под именем которого я выступаю.

У министра вытянулось лицо. Он растерянно подергал бородку:

— Тэк-с, тэк-с! И что вы, граф, предлагаете?

— Фон Лауниц страстно влюблен в свою супругу. И вот когда эта дама придет ко мне... — Соколов изложил план действий.

Министр внимательно слушал, и его благородное лицо все более выражало недоумение. Наконец, покачал головой:

— Нет, это фантастика! Так не бывает, так не может быть. Встречаться с фон Лауницем, понятно, вам нельзя. А что, если вы ему заявите: заболел опасной заразной болезнью? Тогда это станет важным аргументом...

— Простите, ваше превосходительство, это смешно: «заразная болезнь»! Фон Лауниц сразу заподозрит неладное. Тем более что его жена подтвердит: был здоров как бык! А вот если этот Лауниц сам с извинениями сообщит мне: «Как жаль, дорогой Штакельберг, никак не могу сегодня вас видеть!», то я с глубоким вздохом отвечу: «Весьма огорчительно! Так мечтал встретиться с вами. Ваш образ глубоко запал в мое сердце после нашей встречи в Берлине...»

Министр с недоверием посмотрел на Соколова:

— Уже один дерзкий и смелый замысел делает вам

честь, Аполлинарий Николаевич! Но, увы, мой дорогой, наша служба предполагает твердый расчет, а у вас хоть и восхитительная, но химера. — Вздохнул. — Вы прямая противоположность вашему батюшке. Тот всегда твердо стоит на реальной почве, поэтому он и сделал блестящую карьеру. Однако... желаю вам успеха! Если ваш замысел провалится, то на вокзале при отъезде арестуем фон Лауница, а через посла в Берлине вручим германскому правительству ноту решительного протеста: это противоречит международному праву и добрососедским отношениям — поддерживать террористические партии.

— Нет! — Соколов резанул взглядом министра. — В этом случае рухнет вся наша операция.

— А что вы предлагаете?

— Я германские деньги забрал бы в казну — для материальной поддержки вдов и сирот полицейских чинов, павших в борьбе с преступностью. Ленина, Парвуса и прочую шпану без суда и следствия передушил бы, как самых гнусных негодяев, готовящих моей великой Отчизне гигантскую братскую могилу. Впрочем, господин министр, у меня к вам просьба...

Макаров перестал расхаживать, с самым деловым видом уселся за стол и подозрительно, сквозь стеклышки очков взглянул на грозного и знаменитого графа:

— Слушаю вас, граф.

— Арестованный в Саратове германский шпион Барсуков-Штакельберг выдал нам свои связи и явки, включая самого фон Лауница и его супругу. И сделал это под мое твердое обещание: мы освободим его из тюрьмы. Согласитесь, ваше превосходительство, игра стоила свеч.

— Вы что сказали? — Министр аж подпрыгнул в кресле. — Обещали выпустить преступника? Кто вам дал право нарушать закон? Курлов вылетел со службы из-за подобной штучки: он выпускал террористов, чтобы те сделались платными осведомителями. — Макаров вновь вскочил с кресла, начал расхаживать по кабинету, нервно хрустя суставами пальцев. — Я нарушать закон не собираюсь. И подумайте трезво: выпущенный на свободу Барсуков-Штакельберг может вас «засветить».

— На первых порах, пока я отправлюсь на задание к Ленину в Галицию, Барсуков может быть взят под гласный надзор полиции, — осторожно заметил Соколов. — За его домом мы установили бы постоянную слежку. Может, еще какая-нибудь рыбина клюнет? По завершении операции мы выдворим Барсукова за пределы империи.

— Нет, нет, это форменное безобразие!

Соколов подумал: «Господи, до чего у нас глупые правители!» Пряча в густых усах легкую усмешку, спросил:

— Ваше превосходительство, вы позволите мне быть свободным?

— Идите, идите! — махнул рукой министр.

— Прикажите, ваше превосходительство, чтобы завтра к двум часам дня к «Астории» подали авто.

Соколов пешком отправился по великолепному ночному Петербургу — прогуляться. Подумалось: «Хотел приключений — получил их сверх меры. Как выкрутиться из ситуации? А этого Штакельберга я и впрямь из тюрьмы вырву, даже если за это меня самого туда упекут. Слово чести — превыше всего. Сегодня надо лучше выспаться — завтра дело серьезное...»

Утром Соколов, испытывая азарт, поджидал гостью. И вот ровно в десять она впорхнула в «люкс». С порога затараторила:

— Я не взяла нашего извозчика — все они доносчики, ты мне потом поймаешь лихача?

— Не волнуйся, бесценная, у «Астории» нас будет ждать авто.

— Ты, дружок, очень заботлив. — Поцеловала его в губы. — Мне, поверь, стоило больших усилий уломать своего фон Лауница встретиться с тобой. Ведь завтра утром он отбывает в Берлин и у него на счету каждая свободная минута. А сегодня вечером в девять ты должен ждать его у входа в синематограф «Мулен-Руж». Он тебя узнает и сам подойдет.

— Но этих «мулен-ружей» в Петербурге несколько...

— Под таким названием — пять. Жди у того, который на Невском, пятьдесят один. Владелец — Иосиф Вартхель. Это мой добрый знакомый. Он держит для вас удобную ложу. Вы спокойно обсудите все дела и в любой момент выйдете через черную лестницу.

Гостья уже успела скинуть легкую шубку, отороченную шиншилловым мехом, и снять с головы крик моды за сто рублей — невероятную шляпку с какими-то торчащими перьями. Теперь она стояла перед графом в легком утреннем платье и немыслимо дорогом бриллиантовом колье, неприличном в столь ранний час.

Соколов подхватил гостью и пушинкой подбросил вверх, едва не угодив в массивную хрустальную люстру.

— Ах! — вскрикнула гостья.

Но Соколов ловко поймал ее и поставил на ноги.

— У тебя уже и стол накрыт! — Она стала разглядывать этикеты дорогих шампанских вин.

Соколов подумал: «Какая же ты серая, все твое безотрадное нищее детство выползает наружу!» Вслух произнес:

— Я весь горю любовным трепетом! И чувствую себя тигром, бросающимся на невинную овечку.

Она сделала руками фривольный жест:

— Ах, овечка жаждет, чтоб ее разорвали в любовной страсти!

— Твою волю выполню!

Вверх взлетела пробка шампанского урожая 1859 года, заструилось желтое вино.

Граф Соколов перекрестился и мысленно произнес: «Господи, благослови! Такого в истории шпионажа еще не было».

Гений сыска заблуждался, история мирового шпионажа видела и не такое!

...Вскоре они повалились в кровать.

Наслаждаясь кратким отдыхом, великодушно предоставленным гением сыска (теперь уместнее сказать — гением контрразведки), Вера Аркадьевна целовала грудь возлюбленного и нежно вздыхала:

— Боже мой! Такие герои могут родиться только на великой и древней земле Германии. Разве все эти слабые и вечно пьяные славяне могут сравниться с тобой, великолепным арийцем? Ты — воплощение доблести, ты — могучий, непобедимый и нежный богатырь рыцарских времен. Мне кажется, что это с тебя списал два с половиной века назад фон Лоэнштейн своего несокрушимого Арминия...

— Лучше скажи — несгибаемого! Но победитель римлян Арминий отличался кровожадностью.

— Германский герой и должен быть жестоким с врагами — во имя земли предков и своего народа.

— Трудно поверить, что ты родилась в России.

— Ах, мой герой, ты представить себе не можешь, какая это гнусная страна. Чернь — ленива, лжива, необразованна. Верхи — воры и пьяницы, которым наплевать на свой народ. У меня нет к России и тени симпатии. За что мне любить ее? Я росла в полуподвальной квартирке Варшавы, и лишь когда мне было пятнадцать лет, мой вечно нетрезвый папаша переехал в Петербург. Дурное питание, плохая одежда, унизительная бедность — вот все, что я имела до восемнадцати лет, пока меня не вытащил из этой клоаки мой немец — Генрих фон Лауниц. Теперь я баронесса, богата, вращаюсь в лучшем обществе.