Наконец добрались Нибелунги до земель благородного маркграфа Рюдегера из Бехларна. Теперь они уже на границе владений Этцеля. Гостеприимно принял их маркграф в своем доме, и бургунды могли наконец отдохнуть от утомительного пути. Три дня проводят они тут, а на четвертый при прощании хозяева каждого наделяют дарами: панцирем, мечом, щитом и золотым запястьем. Юноша Гизельгер перед отъездом обручается с дочерью Рюдегера, Дитлиндой. Взяв с собою пятьсот своих воинов, Рюдегер сам провожает замкундов ко двору Этцеля и посылает вперед гонцов с вестью о прибытии гостей из Вормса.

Наконец пришли Нибелунги в землю гуннов. Тут навстречу им вышел с приветствием находившийся в то время при гуннском дворе Дитрих Бернский[7], со своими славными воинами из страны Амелунгов[8]. Нибелунги и Амелунги при встрече выказывают глубочайшее уважение друг к другу. После приветствия Дитрих, как бы предостерегая Нибелунгов, осторожно спрашивает их:

— Разве вы не знаете, что Кримхильда до сих пор еще оплакивает своего нидерландского воина?

— Довольно уж плакала она, — говорит на это Хаген, — Зигфрид много уже лет лежит, сраженный моею рукой. Короля гуннов должна она теперь любить, а Зигфрида уж не вернет!

Но Дитрих стоит на своем: пока жива Кримхильда, их может постичь великая беда.

— Берегись же, опора Нибелунгов! — говорит он.

— Как же мне беречься? — говорит король. — Сам Этцель послал за нами послов, чего же больше?

— Пусть лучше Дитрих расскажет нам, в каком расположении духа видал он королеву, — говорит Хаген.

— Одно только скажу я вам, — говорит Дитрих Бернский, — каждый день по утрам слышу я, как жена Этцеля громко и горестно взывает к Богу, оплакивая могучего Зигфрида.

— Что бы ни говорили нам тут, — дело сделано! — восклицает отважный шпильман Фолькер. — Будь что будет, должны мы скакать на праздник, а там увидим, что ждет нас, отважных витязей, у гуннов!

Но вот бургундские воины въезжают наконец во двор короля Гуннов, и Кримхильда, стоя у окна рядом с королем, с радостью видит бургундские гербы на щитах подъезжающих воинов. Гуннские же воины интересуются одним только Хагеном, убившим первого супруга Кримхильды, могучего Зигфрида, сильнейшего из всех богатырей. На него обращены все взоры в то время, как он въезжает во двор замка. Фигура его поражает и самого короля Этцеля; он спрашивает одного из приехавших с Кримхильдой бургундов, кто этот рыцарь. Замкунд отвечает ему, что это — Хаген, родом из Тронье, сын Альдриана, и Этцель вспоминает тут старые времена, когда сам Альдриан жил еще при его дворе, а юноши Хаген и Вальтер[9] были товарищи его веселой молодости.

Прибывших гостей разместили, но не всех вместе, а по частям, в разных местах замка. Распорядилась так королева для того, чтобы отделить домашнюю свиту короля Рейна.

Тем временем Кримхильда вышла навстречу своим родичам. Неприветливо встретила она братьев и только Гизельгера поцеловала и подала ему руку. Увидя это, Хаген покрепче подвязал свой шлем.

— После такого приветствия отважным витязям следует остерегаться, — воскликнул Хаген, — тут по–разному встречают короля и его воина. Не к добру приехали мы на это празднество!

— Пусть приветствует тебя тот, кто рад тебя видеть, — сказала на это Кримхильда, — ты же сам по себе не получишь от меня привета. Скажи–ка лучше, что привез ты мне из Вормса с Рейна, чтобы заслужить горячий привет?

— Не знал я, что витязи должны возить тебе дары, а то привез бы тебе подарок, — для этого я достаточно богат.

— А что же клад Нибелунгов? Куда ты его дел? Тебе ведь известно, что принадлежал он мне, и ты должен бы был привезти его мне сюда, в землю Этцеля.

— Скажу тебе по правде, госпожа, — вот уже много дней, как я ничего не знаю о том кладе. Господа мои велели бросить его в Рейн, и там, вероятно, пролежит он до Судного дня.

— А все же казалось мне, что следовало привезти мне сюда хотя бы часть моего достояния. Много горьких дней пережила я, думая о нем и о том, кому он прежде принадлежал.

— Напрасно было так думать, — отвечал Хаген, — у меня и без того было что везти: мое копье и щит, блестящий шлем и этот меч, который держу я в своей руке.

После этого Кримхильда отдала приказ, чтобы никто из витязей не смел являться в зал с оружием в руках. Но Хаген наотрез отказался доверить кому–нибудь свое оружие.

— О горе мне! — воскликнула Кримхильда. — Почему же мой брат и Хаген не хотят расстаться со своим щитом? Они предуведомлены обо всем, и если б знала я, кто это сделал, тот заплатил бы мне за это жизнью!

Гневно сказал тогда ей Дитрих:

— Это я предупредил благородных и знатных королей и Хагена, могучего бургундского воина. Да только мне ты, ведьма, за это ничего не сделаешь!

Стыдно стало жене Этцеля; сильно боялась она Дитриха и поспешила молча уйти, бросая на врагов своих злобные взгляды.

Стал Хаген искать себе товарища в неизбежно грозившем бою и, встретив Фолькера, искусного скрипача, уговорился с ним не разлучаться до конца. Вместе пошли они к залу Кримхильды и сели перед ним на каменную скамью, между тем как гунны смотрели на них как на диких зверей. Скоро и Кримхильда увидала из окна своего смертельного врага и заплакала от обиды. Удивились, видя ее слезы, воины Этцеля и стали спрашивать, что так огорчило ее.

— Хаген огорчает меня, отважные витязи, — отвечала она, — я готова вечно служить тому, кто отомстит ему за меня. У ног ваших прошу я вас — убейте Хагена!

Сейчас же вооружилось до шестидесяти воинов. Из любви к ней хотели они тут же убить Хагена, а вместе с ним и скрипача. Видя, что их так мало, Кримхильда сердито сказала:

— Откажитесь от своего намерения: вас слишком мало, чтобы напасть на Хагена. Знайте, как ни смел и

как ни отважен Хаген, но тот, кто сидит с ним рядом, — скрипач Фолькер, еще отважнее его. Он страшный воин, и вы не должны так необдуманно нападать на этих витязей.

Тогда вооружилось еще немало воинов Этцеля, и набралось их всего около четырехсот. Кримхильда, надев корону, сама стала во главе этих четырех сотен и стала спускаться с лестницы, направляясь к витязям.

Увидя это, мудрый скрипач сказал своему товарищу:

— Посмотри, друг Хаген, вот идет сюда та, что вероломно зазвала нас в эту страну. Следом за нею идут воины с мечами в руках, видимо готовые к битве. Сдается мне, что под шелковыми одеждами они скрывают военные доспехи.

— Знаю я, все это направлено против меня, — с гневом отвечал ему Хаген, — но скажи мне, друг Фолькер, постоишь ли ты за меня, если воины Кримхильды вступят со мною в бой?

— Конечно, я буду стоять за тебя, — отвечал шпильман, — хотя бы тут против нас вышел сам король со всеми своими воинами.

— Господь да наградит тебя за это, благородный Фолькер, — ничего мне больше не нужно, если ты будешь сражаться со мною рядом. В таком случае этим воинам надо быть осторожнее.

— Но встанем со скамьи, — сказал шпильман, — она — королева, отдадим же ей должный почет.

— Нет, — отвечал Хаген, — воины, пожалуй, подумают, что я встал из страха перед ними. Думаю, что никому из нас не следует вставать, да и как буду я оказывать почет той, которую я ненавижу? Нет, не бывать тому, пока я жив!

Могучий Хаген, вынув из ножен свой светлый меч, положил его к себе на колена; в рукоятке его сверкала яшма, зеленая, как трава. Кримхильда, подойдя, узнала меч Зигфрида; вспомнила она свое горе, и слезы полились из ее глаз. Фолькер придвинул к себе поближе лежавший на скамье смычок, большой и длинный, похожий на меч, острый, светлый и широкий. Так неустрашимо сидели витязи в виду подходивших к ним воинов.