И в наши дни с новой силой звучит завет Гоголя, данный им своимсоотечественникам: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кромеуказанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник».

Владимир ВОРОПАЕВ

Я был тяжело болен[18]; смерть уже былаблизко. Собравши остаток сил своих и воспользовавшись первой минутой полнойтрезвости моего ума, я написал духовное завещание, в котором, между прочим,возлагаю обязанность на друзей моих издать, после моей смерти, некоторые измоих писем. Мне хотелось хотя сим искупить бесполезность всего, доселе мноюнапечатанного, потому что в письмах моих, по признанию тех, к которым они былиписаны, находится более нужного для человека, нежели в моих сочинениях.Небесная милость Божия отвела от меня руку смерти. Я почти выздоровел; мнестало легче. Но, чувствуя, однако, слабость сил моих, которая возвещает мнеежеминутно, что жизнь моя на волоске и приготовляясь к отдаленномупутешествию[19] к Святым Местам, необходимомудуше моей, во время которого может все случиться, я захотел оставить прирасставанье что-нибудь от себя моим соотечественникам. Выбираю сам из моихпоследних писем, которые мне удалось получить назад, все, что более относится квопросам, занимающим ныне общество, отстранивши все, что может получить смыслтолько после моей смерти, с исключеньем всего, что могло иметь значенье толькодля немногих. Прибавляю две-три статьи литературные и, наконец, прилагаю самоезавещание, с тем чтобы в случае моей смерти, если бы она застигла меня на путимоем[20], возымело оно тотчас свою законнуюсилу, как засвидетельствованное всеми моими читателями.

Сердце мое говорит, что книга моя нужна и что она может быть полезна. Ядумаю так не потому, что имел высокое о себе понятие и надеялся на уменье своебыть полезным, но потому, что никогда еще доселе не питал такого сильногожеланья быть полезным. От нас уже довольно бывает протянуть руку с тем, чтобыпомочь, помогаем же не мы, помогает Бог, ниспосылая силу слову бессильному.Итак, сколь бы ни была моя книга незначительна и ничтожна, но я позволяю себеиздать ее в свет и прошу моих соотечественников прочитать ее несколько раз; вто же время прошу тех из них, которые имеют достаток, купить несколько ееэкземпляров и раздать тем, которые сами купить не могут, уведомляя их при этомслучае, что все деньги, какие перевысят издержки на предстоящее мнепутешествие, будут обращены, с одной стороны, в подкрепление тем, которые,подобно мне, почувствуют потребность внутреннюю отправиться к наступающемуВеликому Посту во Святую Землю и не будут иметь возможности совершить егоодними собственными средствами, с другой стороны — в пособие тем, которых явстречу на пути уже туда идущих и которые все помолятся у Гроба Господня замоих читателей, своих благотворителей.

Путешествие мое хотел бы я совершить как добрый христианин. И потомуиспрашиваю здесь прощения у всех моих соотечественников во всем, чем неслучилось мне оскорбить их. Знаю, что моими необдуманными и незрелымисочинениями нанес я огорченье многим, а других даже вооружил против себя,вообще во многих произвел неудовольствие. В оправдание могу сказать только то,что намеренье мое было доброе и что я никого не хотел ни огорчать, ни вооружатьпротив себя, но одно мое собственное неразумие, одна моя поспешность иторопливость были причиной тому, что сочинения мои предстали в такомнесовершенном виде и почти всех привели в заблуждение насчет их настоящегосмысла; за все же, что ни встречается в них умышленно-оскорбляющего, прошупростить меня с тем великодушием, с каким только одна русская душа прощатьспособна. Прошу прощенья также у всех тех, с которыми на долгое или на короткоевремя случилось мне встретиться на дороге жизни. Знаю, что мне случалось многимнаносить неприятности, иным, быть может, и умышленно. Вообще в обхождении моемс людьми всегда было много неприятно-отталкивающего. Отчасти это происходилооттого, что я избегал встреч и знакомств, чувствуя, что не могу еще произнестиумного и нужного слова человеку (пустых же и ненужных слов произносить мне нехотелось), и будучи в то же время убежден, что по причине бесчисленногомножества моих недостатков мне было необходимо хотя немного воспитать самогосебя в некотором отдалении от людей. Отчасти же это происходило и от мелочногосамолюбия, свойственного только таким из нас, которые из грязи пробрались влюди и считают себя вправе глядеть спесиво на других. Как бы то ни было, но япрошу прощения во всех личных оскорблениях, которые мне случилось нанестикому-либо, начиная от времен моего детства до настоящей минуты. Прошу такжепрощенья у моих собратьев-литераторов за всякое с моей стороны пренебреженьеили неуваженье к ним, оказанное умышленно или неумышленно; кому же из нихпочему-либо трудно простить меня, тому напомню, что он христианин. Как говеющийперед исповедью, которую готовится отдать Богу, просит прощенья у своего брата,так я прошу у него прощенья, и как никто в такую минуту не посмеет не -проститьсвоего брата, так и он не должен посметь не простить меня. Наконец, прошупрощенья у моих читателей, если и в этой самой книге встретится что-нибудьнеприятное и кого-нибудь из них оскорбляющее. Прошу их не питать против менягнева сокровенного, но вместо того выставить благородно все недостатки, какиемогут быть найдены ими в этой книге, — как недостатки писателя, так инедостатки человека: мое неразумие, недомыслие, самонадеянность, пустуюуверенность в себе, словом, все, что бывает у всех людей, хотя они того и невидят, и что, вероятно, еще в большей мере находится во мне.

В заключение прошу всех в России помолиться обо мне, начиная от святителей,которых уже вся жизнь есть одна молитва. Прошу молитвы как у тех, которыесмиренно не веруют в силу молитв своих, так и у тех, которые не веруют вовсе вмолитву и даже не считают ее нужною: но как бы ни была бессильна и черства ихмолитва, я прошу помолиться обо мне этой самой бессильной и черствой ихмолитвой. Я же у Гроба Господнего буду молиться о всех моих соотечественниках,не исключая из них ни единого; моя молитва будет так же бессильна и черства,если святая небесная милость не превратит ее в то, чем должна быть нашамолитва.

1846, июль

Завещание[21]

Находясь в полном присутствии памяти и здравого рассудка, излагаю здесь моюпоследнюю волю.

I. Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явныепризнаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезнинаходили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставалибиться… Будучи в жизни своей свидетелем многих печальных событий от нашейнеразумной торопливости во всех делах, даже и в таком, как погребение, явозвещаю это здесь в самом начале моего завещания, в надежде, что, может быть,посмертный голос мой напомнит вообще об осмотрительности. Предать же тело моеземле, не разбирая места, где лежать ему, ничего не связывать с оставшимсяпрахом; стыдно тому, кто привлечется каким-нибудь вниманием к гниющей персти,которая уже не моя: он поклонится червям, ее грызущим; прошу лучше помолитьсяпокрепче о душе моей, а вместо всяких погребальных почестей угостить от меняпростым обедом нескольких не имущих насущного хлеба.

II. Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о такомпустяке, христианина недостойном. Кому же из близких моих я был действительнодорог, тот воздвигнет мне памятник иначе: воздвигнет он его в самом себе своейнеколебимой твердостью в жизненном деле, бодреньем и освеженьем всех вокругсебя. Кто после моей смерти вырастет выше духом, нежели как был при жизни моей,тот покажет, что он, точно, любил меня и был мне другом, и сим тольковоздвигнет мне памятник. Потому что и я, как ни был сам по себе слаб иничтожен, всегда ободрял друзей моих, и никто из тех, кто сходился поближе сомной в последнее время, никто из них, в минуты своей тоски и печали, не видална мне унылого вида, хотя и тяжки бывали мои собственные минуты, и тосковал яне меньше других — пускай же об этом вспомнит всяк из них после моей смерти,сообразя все слова, мной ему сказанные, и перечтя все письма, к нему писанныеза год перед сим.