— Дедок, — вскрикнул Чухонин. — Приготовь гранату да штаны подтяни, двигаемся.

Вывалившись за траншею, Филимонов предупредил:

— Россыпью, россыпью — по одному!..

«Это мы можем», — подумал Агеев, упираясь локтем в землю и подтягивая свое больше, малоподвижное тело. Шагов двадцать он полз, стараясь держаться вместе с другими. Потом дело пошло хуже, он начал отставать. Солдат хотел было приподняться, чтобы ползком, на коленях догнать командира. Но над самой головой его, рассекая воздух, засвистели струи пулеметных очередей. Агеев приник к земле. Он не знал, сколько времени лежал так. Поняв, наконец, что пулеметная стрельба велась с нашей стороны, снова пополз, сгорая от стыда, думая, что на него непременно смотрит Симонов. «Вот так, брат, ползать-то без привычки, — шептали его обветренные, потрескавшиеся губы. Господи, господи, а стыд-то какой!.. Как же это мне людям в глаза после такого греха?» Преодолевая внутренний страх, он решил подняться во весь рост. И как раз в эту минуту загремели гранатные взрывы. Послушалось «ура-а…». Агееву казалось, что и он, вскочив, закричал исступленно. Но из груди его вырывался лишь слабый звук. Он бежал к немецким окопам с винтовкой наперевес, неимоверно выкидывая вперед колени, полный ненависти к врагу.

— Стой, дедок, стой! — закричал Чухонин, успевший засесть с ручным пулеметом покинутом немцами окопе. — Говорил я тебе, не отставай.

Лицо Агеева было возбуждено и в то же время угрюмо. Он ответил срывающимся голосом:

— Неподходящее дело мне-то, на старости, ползать. Кабы помоложе был, тогда да!.. Я не отстал бы.

Чухонин прикрикнул:

— Ну, за винтовку берись, что ты время теряешь?!

Агеев вскинул к плечу приклад. Он долго, пожалуй, излишне медленно целился. А когда выстрелил, полное, большеротое лицо его вдруг добродушно заулыбалось, глаза, ставшие маленькими, внезапно оживились и заблестели.

— По-опал! — негромко проговорил он, вгоняя в ствол следующий патрон.

Но тотчас замер, вслушиваясь в отдаленный грохот и низом наплывающий стрекот гусениц. Прислушался и Чухонин, почесывая затылок.

Опять! — как-то затаенно и встревоженно проговорил пулеметчик. — Сегодня танки на нас уже четвертый раз идут. Граната есть у тебя, дедок? — обратился он к Агееву, не переставая всматриваться в даль степи.

— Не, не снабдили хлопцы гранатами, — отрицательно покачал старик головой. — А что?

— Как это — что? Танки приближаются, говорю. Сможешь швырнуть, я дам тебе одну?

— Танки, танки с фронта! — выкрикнул из соседней траншеи парторг Филимонов. — Приготовится!

Эти слова, а также и команды других помешали Агееву тотчас ответить. Чухонин поэтому снова спросил у него и уже более строже, громче:

— Гранаты умеешь бросать, спрашиваю? Чего млеешь, как перепуганный? — и, не теряя времени, он быстро снял из-за плеч свой вещевой мешок, развязал его, извлекая оттуда запасную противотанковую гранату. Потом достал из нагрудного кармана гимнастерки запал. — Ты смотри, эту игрушку швыряй под самую гусеницу. Да целься, чтоб не сыграла даром. Понял?

Но когда пулеметчик протянул Агееву заряженную гранату, тот сначала приподнял плечи, словно пытаясь спрятать в них свою большую голову, потом из-под рыжеватых бровей, прищурясь и поморщась, с опаской посмотрел на зеленоватый предмет, тихонько отодвинулся в угол траншеи.

— Не, не! — взмахнув рукой, будто желая оттолкнуть от себя гранату, виновато и смущенно проговорил он. — Кабы оплошности с моей стороны не вышло. В жизни не приходилось в руках держать.

Чухонин с удивлением смотрел на солдата, ироническим выражением лица будто желая сказать ему: эх, вояка, и зачем ты сюда приплелся! Но так ничего и не сказал, а только безнадежно махнул рукой и стал торопливо вкладывать запал во вторую гранату.

— Так мне как подмочь бы, а? — спросил Агеев, краснея от стыда. — кашу варить пойдешь! — отрезал Чухонин, приподнимаясь на коленях и осторожно выглядывая из окопа. — Ты там будешь более полезен, чем здесь. Вот только притихнет, я живо откомандирую тебя к кашеварам.

Танков пока что не было видно, но грохот от них нарастал. Да и вдали над полем пыльные вихри закружились и поплыли, поднимаясь все выше и выше, постепенно превращаясь в одно сплошное серое облако. Оно становилось огромным, будто без конца и края. Можно было предположить, что приближается лавина танков.

«Может, тут вся танковая армия движется против нас?» — с тревогой подумалось Чухонину, тотчас оглянувшемуся назад. К неописуемой радости он увидел, как прямо против расположения их роты незнакомые артиллеристы выкатывали поближе к переднему краю две небольшие противотанковые пушки. Тут же бежали люди с длинными противотанковыми ружьями, потом где-то в нашем тылу вдруг грянули мощные залпы полковой артиллерии. А когда и противотанковые пушки начали стрелять, длинно и злобно взвизгивая, радости Чухонина не было предела. Позабыв о том, что минуту тому назад готов был прогнать Агеева, внезапно расхохотавшись, он хлопнул по широким плечам его, закричал возбужденно:

— Слышишь, даже «Малютки» стреляют по танкам? А ты гранаты в руки боишься взять. Еще огромный такой!.. Да ты собою мог бы танк в кювет повалить!

Агееву в это время стало на до обид. Глаза его чуть не удвоились от напряжения, но тем не менее все, что впереди видно было, теперь померкло, все исчезло в дыму и поднятой пыли. Только пламя от взрывов и указывало на места падения снарядов. И все же как ни плотен был заградительный огонь всех видов нашей артиллерии, из клубов вьющегося дыма показались, наконец, вражеские танки. Их количество все увеличивалось. Прорываясь к переднему краю, они шли широким фронтом — россыпью, то оседая в небольших низинах, то из них с гулом выворачиваясь, взмахивая длинными стволами орудий и стреляя с хода.

Не по себе делалось и Чухонину, хотя пулеметчик и не терял самообладания. То и дело он оглядывался назад, будто ожидая команды с батальонного наблюдательного пункта.

Лицо Чухонина просветлело, и на нем точно застыло радостное внимание. Ему явственно послышался долетевший сюда гул автомобильных моторов.

Все это потом замерло на короткое время, но скоро опять загудело и стало отдаляться. Вдруг до его слуха донеслось что-то визжащее, злобно заскрежетавшее, ухнувшее, — загремело еще и еще! Пулеметчик быстро глянул в сторону приближающихся вражеских танков. Он увидел, как от брони одного из стальных чудовищ внезапно отскочил искристый всполох взрыва, брызнувший в разные стороны бледными огоньками. На «виллисах» к переднему краю подошел истребительный противотанковый полк.

— «Инпатовцы»! — вскрикнул Чухонин, схватив Агеева за воротник гимнастерки и потянув к себе, точно он хотел расцеловать его. — Вовремя же они, ой как своевременно подоспели! Вот молодцы!

Но когда солдат вопросительно покосился на Чухонина, тот инстинктивно отшатнулся от него, брезгливо поморщась. Густая щетка рыжих усов, кирпичного цвета щеки, тяжелые и неуклюжие движения, — все, что он увидел в «необстрелянном» солдате, раздражало его. А только Агеев спросил, что такое «инпатовцы», вместо ответа пулеметчик закричал на него:

— Плюхайся на дно окопа, дед!

Это Агееву показалось унизительным, но все же принял за команду выкрик пулеметчика, хотя и медлил исполнить ее. Видимо, он боролся с охватившей его злостью, чтобы не сказать в ответ что-нибудь протестующее.

— Чего это на дно-то? — с нотками обиды в голосе спросил он.

— Ложись, говорю! — Чухонин кивнул на приближающиеся танки. — Отбивная из тебя получится. Ложись!

Сначала Агеев закусил губы, так что обросший волосами подбородок у него выдался вперед, затем решил безропотно подчиниться, лишь проворчав:

— Черт-те что получается, — за труса меня принимают!..

И покорно прилег ниц лицом, злясь на себя и на Чухонина. Пулеметчик в это время продолжал следить за ходом борьбы между нашей артиллерией и вражескими танками, которые уже начали разворачивать в обратном направлении.