— Ты очень заботишься о моем отце, правда? — Голос заставил вернуться к действительности.

— Да. Вышло так, что я очень привязалась к нему.

— Я так и понял.

Она бросила на него настороженный непонимающий взгляд, и он снова холодно улыбнулся.

— Ты спрашиваешь, откуда мне это известно? — Но Анна молчала, с каждой минутой все больше нервничая.

Где же все мое умение владеть собой, так необходимое сейчас? Напряжение нарастало.

Многие годы она училась следить за выражением своего лица. Пациенты не должны догадываться о том, о чем им знать не следовало, врачи — о том, что их мнения не совпадают. Всегда внимательная, всегда осторожная, сейчас она стояла, покраснев, чувствуя неловкость.

— Ангус Мак-Брайт, — бросил он, словно это все объясняло. Но она продолжала смотреть на него в замешательстве.

— Ангус Мак-Брайт сказал вам… Что?

Мак-Брайт был старым другом Джулиуса. Работал адвокатом в Мидлсбро и всегда заезжал навестить его, если ехал по делам на юг, что, впрочем, бывало не часто. Он нравился Анне — маленький сухощавый человек с плутоватым лицом, у которого не хватало мужества бранить друга за то, что он губит себя, уединившись в Брайдвуд-хаусе.

— Он написал о тебе.

— Никак не думала, что вы поддерживаете связь с кем-то из знакомых отца.

— К каким еще умозаключениям относительно меня ты пришла?

— Это не всеобъемлющее умозаключение, — возразила Анна. — Это лишь следовало из слов вашего отца.

Серые глаза сузились, превратившись в щелочки, и она снова залилась краской. С ним нужно держать ухо востро, чтобы не попасть впросак.

— Итак, вы с отцом подолгу беседовали обо мне. Как это мило.

— Не вижу в этом ничего особенного, даже если так было бы на самом деле.

— Неужели? Меня не проведешь, нечего прикидываться ребенком. Ладно, чтобы ты не очень смущалась, скажу тебе вот что. Отец очень богат, и ты это знаешь. Этот дом — лишь малая толика из того, что принадлежит ему. Его дома разбросаны по всему Лондону, и к любому из них можно прицепить ценник с внушительной цифрой.

Анна не дала ему закончить. Гнев помог стряхнуть оцепенение и стеснительность. Уперев руки в бока и злобно гладя на этого надменного брюнета, она накинулась на него:

— Значит, по-твоему, мне нужны деньги твоего отца? Эти слова оскорбили бы меня, скажи их кто-нибудь другой. Но ты, по-моему, просто не имеешь права врываться сюда, и тем более в чем-либо обвинять меня. Это ты не переступал порог родного дома бог знает сколько лет. Вряд ли можно назвать тебя любящим сыном.

— Ну-ну, продолжай, поделись своими умозаключениями о моем характере, — проговорил он сквозь стиснутые зубы.

— А зачем? — также враждебно спросила Анна. — Что-то не заметила, чтобы ты делился со мной какими-нибудь своими умозаключениями.

— Не люблю навязываться. Не забывай, моя фамилия Коллард.

— Какой очаровательный способ представляться. Ты всегда так любезен?

— Вовсе не обязательно быть любезным, когда имеешь дело с такими, как ты. Грубость — единственное, что понимают женщины твоего типа.

— Женщины моего типа?! — вскричала Анна.

Еще никому никогда в жизни не удавалось так разозлить ее. Она всегда была очень уравновешенной, никак не проявляла своего настроения. И всегда полагала, что показывать сбои чувства вовсе не обязательно, а порою даже опасно. Если такое все же случалось, то это были, скорее всего, лишь отголоски ссор ее родителей, а не ее собственный характер. Детские переживания, конечно, не прошли даром.

Но сейчас она крайне удивилась, как постороннему человеку удалось разозлить ее до такой степени. Хотелось схватить первый попавшийся под руку тяжелый предмет и запустить в него со всего маху. Анна несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь, а затем осторожно проговорила:

— Я не собираюсь все это терпеть. Ворвался сюда среди ночи и ведешь себя так, словно поймал меня при попытке кражи семейного серебра. К слову говоря, ты все-таки навязываешься. Не писал отцу долгие годы, не прислал ему за это время даже рождественской открытки и…

— Да, похоже, ты мастерица делать поспешные выводы, — сказал он убежденно.

— Твой отец рассказывал мне…

— Мне надоело слушать, о чем тебе рассказывал мой отец. Как только ты успеваешь заниматься делом, за которое тебе платят жалованье, в промежутках между вашими захватывающими разговорами?

— Уже поздно, — жестко сказала она. — Я иду спать.

Анна повернулась, но не успела дойти до двери, как ей преградили дорогу. Она даже не услышала шагов.

Этот человек — бизнесмен? Скорее — террорист.

— Ты никуда не пойдешь, пока я не закончу разговор.

— Пока ты не закончишь? — Ее длинные волосы были, как обычно вечером, заплетены в косу, лежавшую на груди светлым поблескивающим канатом. Она с возмущением отбросила ее назад. — Пока ты не закончишь? Да кем, собственно, ты мнишь себя?

— Тем, кого тебе следует бояться. Человеком, которого не тронут эти большие глаза и манеры больничной сиделки. Подозреваю, что, переступив порог этого дома, ты всегда вела себя именно так. Но я уже понял, что скрывается под личиной невинного ягненка. Удивительно, как это ты до сих пор не устроила отцу что-нибудь вроде гипертонического криза, чтобы он поскорее умер.

Это переходило всякие границы, но Анне никак не удавалось взять себя в руки. Не было сил даже возмутиться. Их глаза встретились, и она первой отвела взгляд. Слишком поспешно, но, казалось, сейчас она упадет в обморок. Голова кружилась, ноги сделались ватными.

— Ты слишком многого хочешь, — невнятно пробормотала она, и он подался к ней, словно пытаясь расслышать ее слова. Она слегка попятилась.

— Не понял?

— Давайте, я покажу вам вашу комнату, если уж вы решили остаться здесь на ночь.

— Ах да. — Он держался, как ни в чем не бывало. — И притом не на одну ночь. Я приехал на неопределенное время.

— На неопределенное время? — повторила она в замешательстве, и он улыбнулся, видя ее смущение.

— Ты находишь подобную перспективу привлекательной, не правда ли?

Привлекательной? Разве может быть привлекательным этот надменный тип?

— Но у вас не так много багажа, — тихо сказала она.

— В машине еще два чемодана. — В голосе снова послышалась насмешка. — И пока ты не разразилась очередной речью о том, что входит в твои обязанности, а что не входит, скажу: я не собираюсь заставлять тебя нести их в мою спальню. Мы не позволим марать эти нежные белые ручки такой грязной работой.

— Но почему, — она сделала над собой усилие и оставила насмешку без внимания, — почему вы вдруг решили вернуться в Англию и, более того, остановиться в доме отца?

— По двум причинам, моя дорогая мисс Фаррел. Во-первых, я открываю здесь, недалеко от Брайдвуд-хауса, представительство своей компании.

— А во-вторых?

— А во-вторых, — подчеркнуто ласково проговорил он, и в голосе послышалась угроза, — потому, что я положил на тебя глаз. Но ведь сейчас мы не станем это обсуждать?

Анна не поняла, как ей все же удалось уснуть. Когда она наконец добралась до своей комнаты, ее просто трясло от гнева. Не припомнить, чтобы кому-нибудь удавалось так ее разозлить. Конечно, она потеряла контроль с самого начала, хотя всегда считала себя очень уравновешенным человеком, способным не растеряться в любой ситуации.

Она забралась под одеяло, пытаясь заснуть, но хотелось кричать от отчаяния. Сон не шел, голова была полна мыслями об Эдвине Колларде. В конце концов она забылась, но проснувшись утром, не чувствовала себя отдохнувшей. Мысли, не дававшие покоя всю ночь, обрушились на нее с новой силой.

Нет, надо дать зарок, и больше не позволять этому человеку так обращаться с ней. Вчера он застал ее врасплох. Она устала, была уязвимой и неспособной защищаться. Но сегодня она возьмет себя в руки и будет разговаривать с ним совершенно по-другому.

Анна оделась, тщательно расчесала волосы и уложила их в пучок на затылке — самая практичная прическа. Джулиус однажды сказал, что ему не по себе от мысли, что по дому будет расхаживать медсестра в накрахмаленном белом халате, и Анна никогда не носила форменную одежду. Не носила она и брюки или шорты, лишь юбки и блузы. И сейчас она извлекла из гардероба хлопковую бежевую юбку и блузку с короткими рукавами. Затем, не торопясь, занялась косметикой.