Кайса шла домой. Она уже знала, что это ее последняя прогулка, последний выход в город, последний раз она смотрит на людей, на дома, на небо. Она выключила линзы, хотелось посмотреть последний раз на мир незамутненным взглядом. Вот только тяжесть принятого решения все никак не отпускала, не давала отрешиться от всего. Слишком резко и внезапно было принято решение. Но в то же время она понимала, что иного выхода у нее нет. На то и совершеннолетие, чтобы полностью распоряжаться своей жизнью.

Сперва написать записку. Спрятать ее туда, где смогут найти только родители. Ведь их вызовут немедленно, они не смогут не приехать. Это дело должно касаться только их, только им еще что-то было нужно объяснить, только их понимание сейчас имело для Кайсы смысл.

Потом взять фамильный меч, принадлежавший в незапамятные времена основателю их рода, самураю Рё Новатору. Возможно, этим мечом род и пресечется. «Нет», — одернула себя Кайса, — «родители сильные, они поймут, простят и смогут жить дальше».

Потом пойти в ванную. Да, это самое лучшее место. По крайней мере, ничего не запачкается настолько, что нельзя будет отмыть. Именно там ее и найдут.

Но что же делать с Инки? Меньше всего Кайса хотела что-то объяснять Инки. В таком состоянии, как сейчас, это было просто невозможно. Он не поймет, это слишком дико для его культуры. Возможно, это и хорошо, что у Кайсы с Инки настолько разные взгляды. Они прекрасно жили бы вместе, как и планировали, но и сейчас это к лучшему — не надо растрачивать силы на объяснения. К сожалению, он окажется первым, кто обнаружит ее. Зря они договорились на сегодня. Но кто мог знать?

Так и надо — дверь запереть, отключить дом от сети, выключить телефоны. Ключ только у Инки, что ж, придется взвалить на него эту ношу. Он выдержит, он сильный. Наверняка догадается, когда все проверит. Отопрет дверь, войдет, найдет…

Кайса автоматически двигалась по тысячи раз пройденному маршруту к дому. Поворачивала, когда надо, переходила улицу в положенном месте, никого не задевала и мало обращала внимания на то, что творится вокруг. Вот и дом. Неприметная дверь, как тысячи других, нужно просто войти и запереть. Как символ, что уже нет пути назад.

Кайса взглянула в окна своей квартиры. Надо не забыть задернуть шторы. Вдруг она с со всего маху налетела на что-то плотное, неподвижное. Ткнулась носом в темную ткань, ощутила странно приятный, немного пряный запах. Отступила на шаг, подняла глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности.

Как всегда неподвижно, перед ней стоял рутт. Ростом выше на две головы, в какой-то хламиде до пят, руки спрятаны в глубоких складках ткани. Мохнатые треугольные уши торчком, маска плотно сидит на лице… или на морде… Кайса затруднилась бы выбрать правильный вариант. Можно ли так говорить о пришельцах? Шланг тянулся от маски куда-то в недра одежды, пропадал в складках, слышалось негромкое шипение.

Кайса вдруг поняла, что глаза рутта, прячущиеся под окулярами маски, смотрят прямо на нее. Она не могла понять их выражения, даже цвет затруднилась бы описать, но что-то заставило ее поверить, что он смотрит именно в ее глаза. Кайсе стало очень неловко, она смутилась, лихорадочно подыскивая слова, но не нашла ничего лучше, кроме как произнести типичную фразу:

— Извините.

Так говорили все, кто, подобно ей, натыкался случайно на рутта. Словно наваждение какое-то, ничего другое в голову не приходило. Вдруг она вернулась к своим размышлениям, снова представила ванную, себя на коленях, фамильный меч. «Что я здесь делаю?» — спохватилась она. Кайса только хотела повернуться, чтобы обойти рутта стороной, едва сделала полшага, как вдруг услышала голос:

— Я могу помочь.

Ей показалось, что с ней говорит отец. Внезапно изо всех сил захотелось, чтобы он оказался тут, рядом, в трудную минуту выслушал, сказал что-то доброе, вот как сейчас этот голос, такой похожий, такой добрый, такой сочувствующий… На мгновение она растерялась. Кто же это говорит? Она покрутила головой, но мимо размеренно тек людской поток, огибая ее и рутта, как островок, ни одно лицо не повернулось к ней. Тут нелепая мысль пришла в голову, она обернулась и посмотрела на рутта. Он, как и в самом начале, смотрел на нее. Теперь она не сомневалась. Это он заговорил с ней.

— Помочь? — слово непроизвольно сорвалось с языка. Кайса даже не подумала, а имеет ли смысл отвечать? Да и чем может помочь существо, которое стоит тут, как статуя, и никто до сих пор не сумел понять причины? Причины всего — и их появления, и их поведения, и почему они выбрали именно эти места, и еще миллион других причин.

«Чем же ты можешь помочь мне? — пронеслось у нее в голове. — Что может спасти меня от потери чести, от утраты собственного достоинства? Что может вернуть эти две невинные жизни, пропавшие по моей вине и больше ничьей? Боже, как бы я хотела, чтобы меня действительно что-то могло спасти! Я сделала бы все, что в моих силах, чтобы загладить вину. Помочь! Ведь это именно то, что я сама пыталась делать. Своим трудом, своими идеями. Я только и хотела, чтобы людям стало хоть немного легче, чтобы они взглянули на мир иначе, чтобы обрадовались».

Кайса увидела, как складки одежды рутта чуть колыхнулись. Едва заметно, словно от дуновения еле ощутимого ветерка, но это было самостоятельное движение, идущее изнутри. И снова прозвучали слова:

— Я могу помочь.

И девочке стало очень спокойно от этого звука. Интонация, тембр, какие-то еле уловимые оттенки настроения и мыслей, вложенных в эти простые слова, подействовали на нее. Мрачные мысли, картины последней сцены в ванной словно испарились, растаяли, как туман. В голове осталась кристальная ясность и воспоминание о том, что Кайса собиралась идти домой.

Она сделала один неловкий шаг, потом другой. Ощутила под ногами твердую поверхность, пошла более уверенно, не оглядываясь, смотря только на дверь своего дома, на блестящую ручку, которую надо повернуть влево, и не забыть запереть дверь. Хотя, зачем? Кайса не могла вспомнить. Но лучше запереть. Почему-то ей очень не хотелось, чтобы кто-то видел ее в ближайшее время.

— Ослик, ты готов? — спросил Федор.

— Всегда готов, — бодро отрапортовал динамик на панели.

— Опомнись, — в последний раз попытался вмешаться Саймон. — Это не может сработать.

— Авось сработает, — отрезал командир.

Прошла неделя с момента последней попытки добиться связи с Базой. Федор согласился, что их бросили, но не согласился принять это как должное и смириться. Да и какой русский смирился бы?

Саймон изначально занял скептическую позицию. Выслушав предложение Федора, он выразился в том смысле, что лучше уж просто сидеть и ждать повторения контакта, а затем согласиться-таки на помощь, нежели пытаться сделать то, что пришло в не совсем адекватную голову командира. Федора это не смутило. Не в традиции семьи потомственных космонавтов Задорных сдаваться вот так, после первых признаков неприятности. Федор даже проблемой это не называл. Происшествие его только раззадорило.

Саймон с некоторой долей испуга смотрел, как нарастал в командире энтузиазм, как все чаще сыпал он идеями, вариантами, способами решения. Саймон довольно быстро понял, что ему не угнаться за полетом командирской мысли. Слишком неожиданными были повороты, слишком резкими скачки. Федор всерьез насел на ослика. Тот оказался более открытым к обсуждению и даже согласился предоставить вычислительную мощность для авантюрных расчетов Федора, правда, после упорных переговоров.

Переложив на Саймона обязанность слушать мертвую тишину эфира, Федор все свободное время проводил снаружи станции. По выполненным осликом расчетам командир размещал в определенных точках дополнительное оборудование. Сдвинуть с места орбитальную станцию — это не на санках с горки. Тут требуется особенное умение и еще нечто, что присутствует только в характере русских космонавтов, но пока еще никаким словом не называется.

Основой замысла были четыре аппарата для забора грунта. Суммарная тяга их двигателей вполне должна была сгодиться, чтобы отправить Горизонт-29 прочь со стационарной орбиты. Затем, по замыслу Федора, они должны были сжечь восемьдесят процентов топлива для достижения нужного ускорения, а остальное приберечь, чтобы было чем тормозить.