К тому же замечание вполне справедливо — я чувствовала себя так, словно постепенно превращалась в ледяную скульптуру. Брр! Невольно вспомнился сон — яркий, живой, слишком реальный. Тающие фигуры хель в ослепительном солнечном свете…

— Хорошо. Если вы уверены…

— Уверена! — подтвердила она с жутковатой улыбкой, обнажившей внушительные клыки.

Я взглянула на хмурое небо, плотно зашторенное тучами. Ни один лучик не пробивался сквозь этот полог.

В доме казалось обжигающе жарко, тепло укутало продрогшее тело пуховой шалью.

За мной Альг-исса конвоировала Рауд-иссу, замыкала шествие Мать.

Процессия остановилась у ложа больных, трогательных в своем умиротворенном угасании. В другое время я бы посмеялась, видя суровую даму хель, сунувшую палец в рот и оттого улыбающуюся до ушей…

Но теперь картина пугала до дрожи.

И снова этот нежный весенний запах, настолько неуместный в жилище хель, что вызывал чувство, словно кто-то царапал гвоздем по стеклу.

Хотя, должно быть, он мне просто мерещился, побочный эффект сна.

Больные казались спящими, и там, в грезах, они были счастливы. Счастливы, тихо тая у меня на руках…

Из моих глаз частой капелью закапали слезы.

— Что с тобой? Не плачь! — громоподобно «прошептала» зоркая Альг-исса. Она стояла довольно далеко, поэтому шепот получился оглушительным.

— Ты плачешь… — Мать почти силой подняла мое лицо вверх, провела грубым пальцем по мокрой щеке. — Плачешь из-за хель…

Я протестующе мотнула головой, но не стала возражать, не в силах объяснить свои смятенные чувства. Кошмар любого врача: беспомощность. Любой, кто еще не потерял свое сердце и человечность, не может равнодушно относиться к боли. Не может смотреть на неумолимую смерть со спокойным безразличием. Даже на смерть хель, которые недорого ценят жизнь, твердо веря, что за последней чертой их дожидается прародительница, богиня Хель.

К тому же это мой собственный кошмар…

Не важно, сколько смертей я видела, все равно каждая ранила душу, заставляя мучительно размышлять, все ли было сделано, чтобы спасти, вырвать из тенет болезни.

Хм, должно быть, что-то в здешнем холодном воздухе вызывает поэтическую часть моей натуры. Боюсь, в данный момент это неуместно.

В тяжелые моменты я делаюсь многословной и выспренней, будто пытаясь спрятать в сплетении нитей-фраз свою боль. Так рождаются стихи, ложась стежками строк на белую канву листа…

Кстати, слезы наворачивались на глаза вовсе не от сочувствия — разумеется, вполне искреннего — к хель, а от горьких воспоминаний о Фиалке. Но едва ли стоит рассказывать Матери об этом…

Кажется, она без слов поняла мое нежелание откровенничать и приступила к делу:

— Мы пришли допросить Рауд-иссу. Ты имеешь право знать, поэтому мы привели ее сюда.

Подавить вздох: хель всегда поступают по-своему, им невозможно что-то втолковать!

— Хорошо, но как знать, ответит ли она честно?

— Ай, куда она денется! — вмешалась Альг-исса, но под строгим взглядом Матери скисла, как молоко на солнце.

— Лед будет ей свидетелем! — торжественно произнесла Мать, кивая для солидности.

В вытаращенных глазах Рауд-иссы плескался страх, будто вино в полупустой бутылке.

Мать строго вздохнула на свою непутевую «дочь», и та покорно опустилась на грязный пол, как заводная игрушка, в которой закончился заряд.

Вспомнились рассказы, что все хель считались детьми троих родителей: отца, матери и Матери, заодно выполнявшей обязанности повитухи.

— Сними с нее одежду! — коротко велела Мать, и Альг-исса бросилась выполнять.

Вскоре распростертая на полу Рауд-исса осталась совершенно голой.

— Ты будешь говорить правду. Ты поняла меня, Рауд-исса, дочь Рейн-иссы? — произнесла Мать, подходя к той.

Рыжая съежилась под строгим взглядом, кивнула и прошептала:

— Да, Мать. Я клянусь говорить правду…

— Я слышала твою клятву! — торжественно провозгласила Мать. — И лед слышал, как ты клялась. Да покарает тебя праматерь Хель, если ты солжешь!

Она коснулась плеча Рауд-иссы кончиком лома, и та истошно закричала, как раненое животное, выплескивая боль и ужас.

Когда Мать отняла свой символ власти, на предплечье Рауд-иссы осталась сверкать снежинка. Небольшой знак переливался, будто бриллиант, и явно причинял ей нестерпимую боль.

Мать простерла руку и сказала несколько непонятных слов, отчего знак на коже хель словно остыл, став похожим на ярко-синий шрам.

— Говори! Повтори все, что ты мне сказала в поселке, — велела вождь, и Рауд-исса, захлебываясь, принялась торопливо рассказывать…

Со стороны кажется, что женщины хель совершенно свободны, а мужчины находятся в незавидном положении. В действительности это вовсе не так. Мужчины заперты дома и ограничены в правах, вынужденные безропотно подчиняться диктату жен, но и последние также замкнуты в казематах правил и долга, приказов старших и вековых традиций. Любимое слово хель — «нельзя». Если у людей разрешено все, что прямо не запрещено законом, то у северных жителей дела обстоят с точностью до наоборот.

Рауд-иссе с самого рождения пришлось туго. «Рыжая» здесь, в Хельхейме, — как приговор, обрекающий на непохожесть. А быть не таким, как все — это нелегкий жребий…

В конце концов Рауд-исса не выдержала, собрала нехитрые пожитки и ушла искать свою судьбу в другом поселке. Но и там она не прижилась и, помыкавшись какое-то время, вернулась домой. А здесь Рауд-исса просто постыдилась рассказать обо всем и что-то наврала о проблемах в покинутом ею поселке.

— Постойте, так не было никакой болезни в том поселке? — уточнила я, выслушав немудреное повествование о мытарствах. — И ваш медведь умер не из-за этого?

— Не было! — всхлипнула хель, размазывая кулаком слезы по щекам. — Мой Вани просто старый был, оттого и издох!

Пахло от нее искренностью, густо приправленной раскаянием. Как кофе с коньяком… От мысли о кофе во рту скопилась слюна.

Я схватилась за голову, пытаясь сдержать истерический смех.

— Ну и сказочница Бьорн-исса! Она мне такого наговорила…

— Все мы где-то подтаиваем, — философски заметила Альг-исса, потом просияла: — Ай, но выходит, заразе неоткуда взяться! — провозгласила Альг-исса с непрошибаемым апломбом. — Значит не будет никакой эпидемии… — она по слогам выговорила сложное слово.

Я не была бы столь категорична, ведь трое больных никуда не делись… В любом случае, новые сведения радовали. В конце концов, могли ведь супруги просто чем-нибудь отравиться? Правда, в эту версию не вписывалась болезнь шаманки, но чем боги не шутят? Быть может, она что-нибудь не то съела…

— Скажите, а есть кто-нибудь, ненавидящий Хар-иссу и Вирн-исса? — я кивнула на больных.

«Воинственный лед» — жена и «дружелюбный лед» — муж. Презабавная пара!

— Ай, не знаю… — задумалась Альг-исса. — Ну, Фаст-исса…

— Я спрошу ее и сообщу тебе обо всем, что узнаю! — решила Мать, взмахом руки прерывая Альг-иссу.

Я не возражала, поскольку о вражде из-за прекрасного юноши уже была наслышана от помощницы шаманки.

Вирн-исс, нынешний муж Хар-иссы, некогда был помолвлен с этой самой Фаст-иссой, а потом Хар-исса попросту умыкнула жениха! Разумеется, обманутая невеста устроила скандал и мордобой, однако это уже ничего не меняло.

Все же сложно представить себе дуэль между дамами из-за кавалера! Хотя драку хель — с выдиранием волос и прочими атрибутами — как раз вполне можно вообразить…

Перипетии отношений этой троицы, несомненно, могли заинтересовали какого-нибудь автора. Хельский любовный роман — несомненно, свежо и неординарно. Достаточно только вообразить в роли героини эдакую трехметровую дылду, взнуздывающую медведя и непринужденно спящую прямо на снегу!

— Альг-исса, будь добра, побудь здесь, — обратилась я к подруге, вознамерившейся следовать за Матерью, и объяснила, не дожидаясь бурного недовольства: — Мне нужно проведать шаманку. А разорваться я, к сожалению, никак не могу!