- Я в порядке, правда. Ты можешь отпустить меня, - тихо пробормотал он в чужую рубашку.

  - Я испугался, - неожиданно даже для самого себя признался Кай.

  - Меня? Не стоило, я ещё не настолько свихнулся.

  - Бестолочь. Я за тебя испугался.

  Мальчика он всё-таки отпустил: на ногах тот вроде стоял крепко. Вот только Лель уже не хотел, чтобы его отпускали. Кай испугался... за него. Внутри словно пламя вспыхнуло, жарким клубком сворачиваясь в груди, затрудняя дыхание и выжигая из головы последние мысли. Мальчишка долго смотрел Каю в глаза, затем крепко зажмурился и смело подался вперед, касаясь губами губ - еле ощутимо, почти невинно и до умопомрачения сладко. Кай на пару мгновений замер, затем резко втолкнул Леля в палату и захлопнул дверь.

  - Ты что творишь?

  - Прости, - Хейлель опустил голову и пристыжено выдавил: - Я не подумал, что тебе может быть противно.

  - Мне не противно, Лель, - Кай нервно пригладил волосы, - просто... Это не то, чем нам стоит заниматься.

  - Почему? - мальчишка распрямился и прямо взглянул в глаза напротив. - Если бы это было мерзко для тебя, я бы понял. Но если нет... Какая причина тогда?

  - Это неправильно.

  - Что толку задумываться о правилах? - поморщился Хейлель. - Когда от них кому-то становилось легче? Мне рядом с тобой хорошо.

  Кай смотрел на мальчишку и не мог узнать. Этот Лель был слишком решительным. Он действительно верил в то, что говорил, и эта уверенность передавалась Каю. Но перешагивать грань между дружбой и чем-то большим тот боялся. Не давала покоя мысль, что Хейлель совсем ещё ребёнок, хотя прямой взгляд говорил о том, что мальчишка-то всё для себя уже решил, и как ребёнок ведет себя Кай.

  - Лель, давай ты не будешь торопиться, хорошо? - Кай осторожно коснулся его щеки.

  Хейлель вздохнул и, помедлив, согласно кивнул, вмиг становясь самим собой.

  - Ладно. Только ты не уходи сегодня.

  - Как скажешь.

  Они устроились на кровати мальчишки, прислонившись к спинке - Лель, как котенок, свернулся под боком у Кая, а тот, в свою очередь, приобнял, прижимая к себе.

  - Лель?

  - Что?

  - У тебя необычное имя. Расскажешь?

  - Да что рассказывать? - пожал плечами мальчишка, плотнее прижимаясь к Каю. - Шестнадцать лет назад дворник, у которого была привычка убирать двор едва ли не затемно, с самым рассветом обнаружил на крыльце приюта ребёнка нескольких недель отроду, завёрнутого в старое ватное одеяло. Нетрудно догадаться, кто был этим ребёнком. Дворник-то и дал мне имя. Он был старым евреем, и "Хейлель" при данных обстоятельствах показалось ему вполне подходящим.

  - "Утренняя звезда"... Действительно, подходит, - Кай улыбнулся и легко чмокнул мальчишку в нос. - Очень красиво.

  ќ- Твоё имя тоже красивое. И, знаешь... Оно больше не кажется мне холодным, - Лель уткнулся носом в твёрдое плечо, остро чувствуя обнимающую его горячую руку. - Теперь я знаю, что "Кай" - это самое тёплое, что есть на свете.

  Кай улыбнулся снова - он вообще не мог не улыбаться рядом с этим мальчишкой - и наклонил голову, вдохнул запах волос: свежий и немного пряный. Пьянящий и одновременно умиротворяющий. Родной. И когда это мальчишка успел стать для него таким близким? Не хотелось ничего - только сидеть вот так, обнявшись, делясь теплом, чувствовать, как бьётся чужое сердце и слушать глубокое, немного рваное дыхание. Разве нужно для счастья что-то ещё?

  На ночь Кай остался с Лелем. Мальчишка сонно сопел ему куда-то в шею, а Кай лениво перебирал мягкие волосы, пропуская их сквозь мальцы. Кто-то сказал бы, что это неправильно, что не должно быть столько близких и доверительных отношений между врачом и пациентом, между двумя мужчинами, в конце концов - собственно, ещё пару часов назад Кай и сам так думал, - но сейчас ему было решительно все равно. Не может быть неправильным то, от чего появляется желание жить.

  Посреди ночи Кай проснулся от крика. Хейлель, откатившись на самый край кровати, метался по постели, сбивая простынь и крича от боли. Лицо было искажено мукой, а из-под плотно сжатых век катились слёзы, прочерчивая на щеках блестящие дорожки. Казалось, словно мальчишку что-то ломает изнутри, стремясь прорвать тонкую кожу и выбраться на свободу. Каждый крик, каждый стон Леля болью отзывался в сердце Кая - ему казалось, словно не ребёнка, а его самого рвёт на части неведомый монстр.

  - Хейлель... Лель! - Кай схватил мальчишку за запястья и перекинул ногу через его бёдра, сел сверху, прижимая к постели своим весом, удерживая, не позволяя вырваться. - Лель!

  На помощь никто не спешил - крики в больнице были делом привычным, а стены - достаточно толстыми. От этого и от осознания собственного бессилия было ещё страшнее. Кай не имел понятия, что сейчас делать - позвать кого-то означало оставить Леля одного, пусть ненадолго, но, возможно, и этого окажется достаточно, чтобы случилось что-то непоправимое. Поэтому оставалось только гладить мальчика по голове и по щекам, надеясь, что ласковые осторожные движения успокоят мучающее Леля чудовище.

  - Лель... - Кай устал звать, теперь он тихо шептал, склонившись к самому уху мальчишки. - Давай же, Лель... Очнись.

  Внезапно Хейлель под ним замер и широко распахнул глаза. Знакомую светло-серую радужку теперь заливало расплавленное золото. Кай резко отшатнулся, а мальчик отполз к стене, обняв себя руками за плечи и яростно смотрел на него из-под растрёпанной челки.

  - Ты кто?

  Сердце бухнуло и остановилось.

  - Лель, что..?

  - Я спрашиваю, кто ты, осмелившийся своими прикосновениями осквернить это тело?

  4.

  Было больно. Очень. До вскипающих на глазах слёз - глупых, позорных, бесполезных... До обломанных ногтей, которыми Хейлель то впивался в собственные ладони, то царапал жёсткую постель. До искусанных в кровь губ - лишь бы не кричать. А кричать хотелось безумно - от обиды, от боли, от осознания собственной ничтожности и бессилия. Быть сильным сложно, но Лель как мантру повторял, что сможет, выдержит, выживет. И вернётся к Каю - если тому ещё нужен непредсказуемый психически больной ребёнок.

  Мальчик крепко зажмурился, когда очередная ледяная игла вошла в вену, вливая в кровь жидкий огонь. От него невыносимо жгло кожу и плавились мысли, то и дело поглощаемые спасительной темнотой, из которой Лель раз за разом упрямо выныривал, жадно глотая воздух и изо всех сил сжимая кулаки. Терпеть. Нужно всего лишь немного потерпеть, и всё пройдёт, обязательно.

  А чудовище внутри, загнанное обратно какими-то лекарствами, ревело от ярости и требовало выхода. Оно хотело разорвать верёвки, крепко удерживающие хрупкое тело, выдрать холодную иглу, разбить выстроенные в аккуратный ряд прозрачные ампулы, разбросать по полу звенящие инструменты, предназначение которых оставалось загадкой... Громить, крушить, ломать - вот чего оно желало.

  И чего - иногда, очень-очень редко, в особенно болезненные моменты, - желал Лель. От этого спасало только желание видеть Кая и поблекшие на фоне мучений воспоминания о тепле его руки.

  ***

  Главврач был зол. Он мерил шагами кабинет, ни на секунду не прекращая отчитывать Кая - за безответственность, за то, что промолчал о первом приступе, за то, что растерялся ночью... Можно ведь было позвать кого-то раньше - всего-то и требовалось, что воспользоваться крепящимися к кровати ремнями, предусмотренными как раз на такой случай. Но Кай позволил страху затмить разум, и это не был поступок профессионала.

  - Ты - врач, в первую очередь! За пределами больницы можешь делать всё, что хочешь, но здесь изволь помнить о своих обязанностях!

  Честно говоря, Кай не слушал. Его волновал только мальчишка, который в эту самую минуту лежал без сознания. Кай вспоминал тонкие руки, которые наверняка сейчас утыканы иголками капельниц, серые глаза, всегда искрящиеся радостью, робкий поцелуй тёплых губ и тихий голос: "...не уходи сегодня". А доктор Ричардсон всё продолжал ходить из угла в угол и вещать о его, Кая, несостоятельности как специалиста.