Глеб выбежал и помчался перехватывать Ксюшу (а то бы прошла мимо).

– Ксюша, куда ты?

– Глебушка, я думала, ты ушел…

На ней лица не было.

Он схватил ее на руки и понес через сад в первую дверь.

Там были не только в белых халатах, но и в синих, и в обычной одежде, но все, кто был тогда в вестибюле, все оказались в положении «стоя»: кто стоял, тот так и остался стоять, а кто сидел, те немедленно встали.

Глеб с Ксюшей на руках произвел сильнейшее впечатление.

Забеспокоились.

В какой-то момент Глебу показалось, что о нем забыли. Что произошло что-то ужасное и что теперь им не до него. А ведь он виноват больше всех в том, что случилось. Он не знал, в чем виноват, но знал, что больше всех виноват. Также ужасна вина обстоятельств. Неужели так трудно раз и навсегда вывести этих клещей – потравить их какой-нибудь дрянью, напустить на них клещеедов каких-нибудь?… Должен же быть у этой заразы естественный враг? Почему так трудно построить дороги, которые не размывались бы дождем, и почему нельзя пускать автобусы по человеческому расписанию?

Глеб не находил себе места, при том что коридор был вместительный, длинный – ходи и ходи. Иногда он останавливался: там ли он, где ему следует быть? На том ли этаже, перед теми ли дверьми? Надо пойти и спросить – хватит отмалчиваться, отвечайте.

– Молодой человек, не могли бы вы здесь не курсировать? Вы нам очень мешаете.

Глеб уставился, не понимая смысла сказанных слов, на двоих обитателей клиники – один был похож на больного, а другой на больного не был похож – оба рядом сидели. Потом посмотрел на экран телеящика, смотреть на который он им помешал. Шла программа новостей. Сообщалось, что по числу участников Всенародного гражданского покаяния лидируют Северный Кавказ и Тува – 97 % и 99 % соответственно. В целом по стране покаяние проходит очень активно. В аутсайдерах находятся обе столицы, хотя и в них процент покаявшихся превысил усредненный процент принимающих участие в думских и президентских выборах (если брать во внимание последнее десятилетие). Говорилось, что еще в тринадцать часов по московскому времени число покаявшихся по стране превысило 50 %, так что уже тогда стало ясно: Всенародное гражданское покаяние состоялось!

Не похожий на больного говорил похожему:

– Как-то забюрократизировано все. Мы боролись не за это, мы не таким это все представляли…

– Ну а что вы хотите? – спросил на больного похожий. – Иного и быть не могло. Слышали, как президент выступал? Нет, все равно это гигантский, просто гигантский шаг вперед. Мы сегодня стали другими.

Глеб не двигался. На экране телевизора проценты мелькали.

Не обращая внимания на Глеба, похожий на больного спрашивал не похожего:

– Вы действительно думаете, что борцы с режимом и жертвы режима должны каяться наравне со всеми?

– С одной стороны, никто ничего никому не должен, а с другой стороны, и это будет по сути вопроса – конечно, должны. Мы все принадлежим этому социуму и этому времени, мы каждый отвечаем за то, что было, даже если это было не с нами…

Глеб пошел по коридору к окну. На стенах коридора висели картины – лесные пейзажи. На одной был изображен лось. Глеб вспомнил водителя и его предложение.

Внезапно ему пришла в голову мысль продавать веники прямо с грузовика. Причем вдали от бань. Где-нибудь, скажем, на Сенной площади. Он словно разговаривал с Ксюшей. Представь, говорил, ты идешь по Садовой, ни о каких банях не думаешь, а тут грузовик стоит, и продают банные веники прямо с борта. Дешевые. Не важно, ходишь ты в баню или нет, – увидев такое, сразу поймешь, как тебе повезло. Что это шанс. Шанс – не упустить веник. Мало ли что. А то уедет. И купишь веник, да еще не один. Не себе, так друзьям, родителям, знакомым. Неужели не купишь? Я бы купил.

Боже, о чем это я? – испугался Глеб своего монолога.

– Вы – муж?

Врач приближался.

– Муж, – сказал Глеб и сглотнул слюну.

– Ей, оказывается, делали инъекцию иммуноглобулина. Час назад, она правильно говорит?

– Где-то так. Еще не было пяти. – Он удивился: неужели прошел только час и так уже много произошло событий? – Но я не знаю, что за укол.

– Иммуноглобулин. Вообще-то иммуноглобулин обычно легко переносится, но в некоторых случаях бывают небольшие осложнения, чаще всего после первой инъекции. И потом, знаете ли, индивидуальная неперносимость, это все такие материи тонкие!.. А что за сыворотка? Чье производство, не знаете?

Разговаривая, врач теребил рукой белую ленточку.

– Наше? Австрийское?

Смотрел он чуть в сторону, мимо Глеба.

– Я же сказал, я не знаю, что за укол. В соседнем здании делали. Можно узнать.

– Да не надо. Все хорошо, ложная тревога. Сейчас все пройдет, уже, считайте, прошло. Температура упала, пациент успокоился, дремлет. Ну, будет слабость час-другой, это не страшно.

– То есть это не энцефалит?

– Когда присасывание клеща состоялось? Вчера?

– Вчера вечером сняли.

– Сутки всего. Нет, это не энцефалит и не боррелиоз. Там как минимум суток двое-трое пройти должно, а обычно болезнь себя обнаруживает через неделю после укуса, может и позже. Инкубационный период где-то до двадцати дней, где-то так… Должен вам сказать, что, насколько мне известно, нынешний эпидемсезон на инфицированных клещей не богат. Шансов заболеть у вашей жены не много. Ничтожно мало, я бы сказал.

– Ух, как вы меня успокоили!

– Тут у нас два варианта. Через полчаса, максимум час, мы убеждаемся, что ваша жена жива и здорова и отпускаем ее с вами на все четыре стороны. И второй, но это уже исключительно для успокоения вашей совести, так сказать. А наша совесть всегда спокойна, можете не сомневаться. Короче, мы помещаем ее до утра в отдельную палату. У нее есть страховой полис?

– Нет, мы не взяли.

– А печать в паспорте?… ну, вы понимаете, я о чем?

– Печать есть!

– В общем, в отдельную палату, пусть отдохнет, выспится. Дадим витамины. Без присмотра не оставим. Только должен предупредить, палата – платная.

– Хорошо. Я заплачу. Сколько?

– Вам скажут, – небрежно произнес доктор. – Вот и ладненько.

– Доктор, а можно я тоже останусь с ней – на всю ночь.

– Это что, в качестве сиделки, что ли?

– Ей будет спокойнее, я уверен.

– Необходимости в этом не вижу, но… У вас есть печать в паспорте?

– Конечно, есть!

– Мы можем проще поступить. Предоставить вам обоим палату на два места. Она стоит ненамного дороже – примерно на треть.

– Я согласен, доктор, – сказал Глеб. – А рано утром мы домой.

– Уже? Вы так торопитесь? Нет, нет, я не задерживаю… Погуляйте-ка чуть-чуть, у нас черемуха в саду, шиповник, вон вечер чудесный какой, а вам пока подготовят. А насчет финансовых вопросов потом подойдут, не волнуйтесь. Я денежными делами не занимаюсь.

Доктор уже хотел повернуться и куда-то к себе подняться по лестнице, но Глеб вспомнил еще об одном:

– Последний вопрос, доктор. Как вы считаете, она могла в таком состоянии… бредить?

– Бредить? Гм… Теоретически при очень высокой температуре элементы бреда возможны. Не знаю, как в данном случае… Температурный скачок был кратковременным… А в чем, собственно, бред заключался?

– Она говорила невероятные вещи. Просто что-то совершенно невообразимое, немыслимое. Я, конечно, не буду пересказывать, это касалось нашей частной жизни.

До сих пор врач говорил с Глебом, глядя куда-то в пол или в лучшем случае Глебу на правое ухо, а сейчас посмотрел прямо в глаза, словно хотел там обнаружить что-нибудь необычное; потом сочувственно взял Глеба за руку выше локтя.

– С высокой степенью достоверности готов утверждать, что это был бред, – тихо, почти ласково сказал доктор и ободряюще улыбнулся. – Забудьте. Я старше вас. Поверьте моему жизненному опыту, женщины… женщины даже в ясном уме часто говорят очень странные вещи. Ну? Так значит на двоих и с телевизором, да?