Дверь отворилась. В комнату снова вошла Ирина. Наши взгляды встретились.

— За ним приедет спецмашина. Я сообщу дежурному. — Она быстро отвела глаза и, присев к столу, стала что-то писать в своем блокноте.

— Не хотите ли чаю? — предложил Серега.

— С удовольствием. — Ирина убрала блокнот в чемоданчик.

И мы сели пить чай. Как и хотели. С той лишь разницей, что вместо Пал Палыча была Ирина.

— Ну как, Саша, поживаешь? — подчеркнуто вежливым тоном спросила она. — Муж говорил, ты стал писателем. Самому Баварину сценарии пишешь.

— Это шутка, — признался я. — На самом деле, я работаю в газете «Московский метрополитен». А в свободное время сочиняю рассказы. Но их никто не печатает.

«Зачем я все это говорю?» — подумал я.

— А жена, дети? — продолжала интересоваться Ирина.

— Нет ни жены, ни детей. — Я перевел разговор на нее. — А ты как живешь?

— Нормально.

— Врачом стала.

— Каким там врачом. Фельдшером.

— Как фельдшером? Ты же хотела поступать в медицинский институт.

— Я и поступила, но не закончила. Меня отчислили со второго курса.

— За что?!

Ирина поморщилась от неприятных воспоминаний.

— Спорила слишком много. Мне говорят: Земля плоская. А я: нет, круглая.

Допив чай, она поставила чашку на стол.

Я сделал движение, чтобы налить еще.

— Нет, нет, спасибо. — Ирина прикрыла чашку ладонью. — Мне пора ехать. Она взъерошила мои волосы. — До свидания… серенький волчонок.

Здравствуй, Ксения!

Я решила написать тебе. Мне очень хочется, чтобы ты как можно дольше оставалась наедине с моим посланием. Читала его медленно-медленно. И чтобы на душе у тебя в этот момент было светло и радостно. По-японски такое душевное состояние называется «коун-рюсуи» (за точность не ручаюсь). А переводится примерно так: плывущие облака, текущая вода.

Между прочим, любовь моя, я пишу это письмо кровью. Да-да! А ты думала — красной пастой? Я следую примеру Генриха IV, который тоже писал кровью письма своей возлюбленной, герцогине Конде. У него для этих целей даже была специальная подушечка, утыканная иголками. Он бил в подушечку пальцем и смачивал перо капельками крови.

Если бы можно было как-то материализовать мое восприятие вашей драгоценной особы, то ты сейчас оказалась бы в лесу, на земляничной поляне; ощутила бы на лице ласковое прикосновение солнца, а на губах — вкус парного молока и меда. Твои глаза увидели бы картину Клода Моне (эта картина находится в Эрмитаже; когда-нибудь мы поедем с тобой в Питер, и я тебе ее покажу).

Я не знаю, как объяснить, но все это — ты!

И земляничная поляна, и ласковое солнце, и парное молоко с медом, и картина Моне (а на картине: туманы, туманы… Ваша личность во многом загадка для меня). А еще ты — лиловое, осязаемое, волшебное существо с ласковыми руками и печальными зелеными глазами, которые могут свести с ума кого угодно. Вот они меня и свели.

Знаешь, любимая, твои глаза напоминают мне глаза маленького олененка. Они такие же распахнутые, трепетные, удивительно добрые… Ты мой маленький олененочек.

Ксения, я очень тоскую. Без тебя мне грустно, плохо и одиноко… Часто я — мысленно — подхожу к тебе и, опустив лицо в твои мягкие каштановые волосы, начинаю их целовать, целовать, целовать…

Когда я представляю себе эту сцену, со мной начинает что-то происходить.

Любовь моя… Нет, не любовь! Ты больше похожа на приступ боли. Ну почему, почему ты осталась тогда в ресторане?!

Сейчас я так ясно вижу твое прекрасное сердитое лицо. Хорошо, любимая, я больше не буду об этом. Но и ты, пожалуйста, больше никогда меня так не мучай.

Нет, вру, мучай меня, мучай — я все от тебя стерплю и все прощу!

Ксюшенька, мне хочется быть с тобой рядом, смотреть на тебя, ласкать, исполнять любой твой каприз… Когда я думаю о тебе, в моем сердце звучит музыка и слова рифмуются сами собой:

Ненаглядная моя, олененочек мой зеленоглазый. Я просто схожу с ума от любви.

…Но спокойно. Только что я подставил голову под холодную струю воды. И теперь я в полном порядке. Я бесстрастен, спокоен, даже очень спокоен.

А когда человек спокоен, он начинает философствовать.

Жизнь, дорогая Ксения, есть выбор. Ежечасный, ежеминутный, ежесекундный. И сейчас, когда я пишу тебе это письмо, я не могу делать ничего другого, как только писать тебе письмо. Но мне приятно это делать, это доставляет мне радость и удовольствие. Поэтому я — счастлив.

Родная моя, ты даришь мне счастье.

Помнишь, мы танцевали с тобой ночью под прекрасную мелодию, и ты спросила, о чем я думаю. А я ответил — о тебе. Я мечтал тогда о том, чтобы нам никогда больше не расставаться. Всю жизнь быть вместе.

Как муж и жена.

Утром ты рассказала свой сон о Лизочке. А в конце, с грустной улыбкой, от которой у меня защемило сердце, добавила, что испытываешь странное чувство, будто в другой реальности у тебя есть ребенок, а здесь нет. И я подумал: а что если нам и в этой реальности завести себе симпатичную Лизочку, похожую на нас?

Как ты считаешь?..

Ну, все. Пора ставить точку, а то ты утомишься и в следующий раз не захочешь читать мои письма. Впрочем, сейчас меня ждет не менее приятное дело. Ведь я иду на свидание с тобой. До встречи, милый мой олененок.

Целую тебя нежно в твой самый нежный рот.

Я иду к тебе!

И вот я пришел.

Мы сидели у озера на скамейке. Плескалась вода, светило солнце… Мимо нас то и дело проплывали гребцы на байдарках. Неподалеку была водно-спортивная база.

Я сказал Ксении, что деньги пока достать не удалось. Но пусть она не волнуется. Доллары обязательно будут. Завтра же я поеду в Москву и привезу.

— Не надо, Саша, никуда ехать, — ответила Ксения, глядя на воду. — Я уже расплатилась.

— Расплатилась? А где ты взяла деньги?

— Мне дал Евгений Петрович.

— Баварин?! Ну-у… хорошо, — не очень уверенно произнес я. — Но ведь ему тоже придется отдавать.

— Не придется. Он мне их подарил.

— Как это — подарил?! — Я даже слегка обалдел.

— Вот так, взял и подарил. — Она подняла с земли камешек и бросила в воду.

Ее слова неприятно задели меня. Но сейчас это было не главное.

— Ксения, — собравшись с духом, сказал я, — хочу тебе кое-что сообщить. Это очень серьезно. — Я протянул ей письмо. — На, читай. И ответь прямо сейчас.

Она взяла листок и с недоумением повертела в руках.

— Что это?

— Письмо.

— Мне?.. От кого?

— От меня.

Ксения углубилась в чтение. Я с жадным вниманием следил за выражением ее лица. Два раза она чуточку улыбнулась. Один раз нахмурилась.

— Это твои стихи? — спросила она, прочитав сонет Шекспира.

— Мои, — соврал я.

— Ты их специально для меня сочинил?

— Да.

Она снова стала читать, а когда прочла до конца, с чувством сказала:

— Спасибо тебе, Сашка, за хорошее и теплое письмо. И за стихи спасибо.

Но я ждал совсем других слов.

— Ксения, — взял я ее за руку, — я тебя люблю.

Она молчала.

— Ну? — наконец не выдержал я.

— Что «ну»?

— Почему ты молчишь?

— А что я должна говорить?

— Ты согласна стать моей женой?

Ксения вздохнула.

— Сашенька, ты хороший человек. Ты очень хороший человек…