– Так и не будь, солнышко. 

– Я и не была… Пыталась не быть, – шепнула Фиада в пустоту. 

Слёзы покатились по щекам, упали на лепестки розы. Фиада была одна. Одна в этой комнате, где до сих пор летал фантом Лусцинии. Прятался в примятой постели, душил сладкими духами, сотрясал воздух недавними криками. 

Возможно ли, что её больше нет? Как?! 

Она была с ней всё это время, все эти годы. Переезд от родителей, общая маленькая квартирка, в которой, конечно же, обязан был царить порядок! Странное увлечение – выращивание белых роз, чтобы потом силой мысли изменять цвет бутонов. Этот процесс всегда успокаивал Лусцинию. Работа, ленивые выходные вечера. Ненавистные походы в оранжерею – обитель женственности. Встреча с матерью. 

Была Лусциния с ней и тогда, когда Фиада посещала психиатра, сексопатолога. Когда она ломала свой образ жизни, была обязана носить только мужскую одежду, в компании даже незнакомых людей просить обращаться к ней как к мужчине. Поддерживала после скандалов в оранжерее, обвинений в невежестве, единственном запрете, поставленном Богиней. 

Около двух лет Фиада не общалась с родителями и не посещала «клуб». Это делала Лусциния. Она была своеобразным посредником, единственной деталью, не позволяющей механизму развалиться. 

Фиада принимала гормоны, менялась телом, голосом. Лусциния сглаживала все неровности, смирялась, терпела. Появление щетины на лице любовницы восприняла как что-то само собой разумеющееся и впоследствии со смехом почёсывала руки о колючий подбородок. 

Самой страшной и болезненной была многоступенчатая операция. В разные дни Фиаде удаляли молочные железы, избавлялись от матки, яичников. Ушивали влагалище, формировали из клитора член. Параллельно изменению тела менялось и внутреннее самочувствие. Становилось спокойно, приятно, а главное – привычно в своём теле. Луисциния улыбалась Фиаде, когда та любовалась у зеркала своей растущей маскулинностью. Улыбалась с хорошо скрываемой болью в глазах. 

Боль привлекла внимание Фиады к розе, змеёй обвившейся у её руки. Девушка вздохнула – бутон был красным! Цветок впитал в себя её кровь! Либо кровь Лусцинии. Бурые, слегка грязные лепестки, блестящие от кристалликов слёз на них. Блестящие и от жирной гнили, символично поражающей основание бутона. 

Разлагается изнутри.

Все цветы вокруг матери Фиады начали погибать подобным образом после её встречи с... новообретённым сыном, Фиадом? Как будто бы нарочно, она увидела Фиада с Лусцинией, отвлекаясь от пересаживания растений. Вышла с горшком руке на шум в прихожей, заметила «сюрприз». Закричала, ошеломлённая, ослабила хватку – посудина разбилась у её ног. 

Позже Фиад и Лусциния сидели с отцом на кухне. Смущённо общались, пили чай, ели домашнее печенье и старательно притворялись, что не слышат отдалённые рыдания и выкрики, обращённые к Богине.

– Папа, мы с Лусцинией пойдём. 

– Так скоро? 

– Да, пап, так скоро. Потому что всё это ненормально! Только не говори мне, что ты не слышишь маму. От этих звуков у меня… мне хочется плакать вместе с ней. 

Лусциния крепко сжала дрожащую руку Фиада. 

– Пап, прости меня. Но я не мог по-другому!

– Фиада… Фиад, не за что извиняться. Всё нормально.

Он улыбнулся. Спокойно и со смирением. 

Отец Фиады был хорошим человеком, неконфликтным, отчасти слабохарактерным. Но главное – хорошим. Такой была и мама, но, как и во всём, она оставалась парадоксальной. Сильно любила, в душе принимала дочь (сына?), на деле же избегала и боялась. Лусциния, продолжавшая посещать оранжерею, объясняла это отчасти давлением со стороны жричек, якобы Богиня против. Хотя, утверждала девушка, этой Богине «явно пофиг» на все их страсти, ей важна лишь одна память. Лусциния, идеалистка, уверяла, что хочет того или нет, но мать Фиады придёт к золотой середине. Она обязана сделать выбор.

Что она и сделала. 

После похорон жены отец Фиады уехал из города, немногословно попрощавшись. 

Тогда жизнь Фиады и покатилась к чертям.

За потерей родителей последовала потеря работы. Без особой причины Фиаду уволили спустя месяц, объяснив это абстрактным «не подходит». Последующие попытки устроиться убедили, что, по каким-то причинам (донёс ли кто?), работодатели в этом маленьком городке были настроены против бывшей девушки – ни за какими словами нельзя спрятать презрение в глазах, даже отвращение. 

Отчасти благодаря этому значительно испортились отношения с Лусцинией. Девушка начала презирать Фиаду. Ей не нравилось давление со стороны общества на их семью, на которое она ещё могла откровенно плевать. Ей не нравилось лодырьничество, она считала его отсутствием стойкого желания найти работу. Ей не нравились отказы переехать в другой город, так как «я хочу быть рядом с могилой моей матери!» А ещё она искренне ненавидела то угнетающее чувство разложения. Саморазложения. Слабости. Её любовь, некогда сильная личность, перестала быть боевым товарищем. Перестала стремиться к идеалу. А если один в отношениях тянется на дно, то он, как утопающий, потянет и другого. 

Лусциния придумывала причины, чтобы уйти, хоть и понимала: она поступает плохо. Но каждый раз, когда она смотрела на разбитого человека рядом с собой, то невольно думала: «Ничтожество». И содрогалась, искренне боясь стать такой же. 

В суматохе своей новой жизни Фиада забыла о Богине, о том, что частично принадлежит ей и её воле. О том, что она, Богиня, вездесуща. И о том, что она женственна. Богиня же, как оказалось, не видела разницы между обычной женщиной и женщиной, сменившей пол, она считала это мелочью, всего лишь поправимым дефектом. О чём и оповестила Фиаду неожиданной метаморфозой. 

В самом начале у неё выпали все волосы на лице. Остались на подушке после сна, что, на самом деле, повеселило и Фиаду, и Лусцинию. Двумя днями позже грудь и пах поразила страшнейшая боль, в области молочных желёз сформировалась опухоль, похожая на мозоль. Пузырьки жидкости, обтянутые тончайшим слоем кожи. На деле же эти гнильцы не стремились лопаться даже при сильном давлении. 

Скорую не вызывали, потому что знали причину «недуга». Фиада кричала, сотрясала воздух руганью, надеясь, что эфемерная сущность услышит её. Рыдала от боли и обиды, несправедливости. Лусциния, испуганная, пыталась успокоить любовницу и саму себя, предлагая просто смириться с этой неизбежностью. За что Фиада в первый раз за всё это время подняла на неё руку. 

В ту ночь они спали раздельно. Свернувшаяся в клубочек Лусциния – на кровати, Фиада, предварительно выпив лошадиную дозу обезболивающего, – на диване. 

В следующие дни боль стихла. Как и желание общаться друг с другом. К неприятным симптомам добавились кровавое мочеиспускание и непроходящая тяжесть внизу живота. 

И вот, проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Фиада обнаружила, что она у себя в постели превратилась в женщину. Частично и довольно грязно.