А дальше я не увидел ничего. Ковш вошел в самое сердце аварии, буран схватил его в объятия, что-то посыпалось с гулом на железные бока паровоза.

Горновые, чугунщики закричали, предупреждая о смертельной опасности...

Мне очень захотелось броситься назад — туда, где можно ясно видеть и легко дышать, чувствовать прохладу росы.

Я уже поворачиваю рычаг, чтобы бежать из этой темноты и огня, но неожиданно вижу металлопад снова покорным и мягким, как нарезанные полосы бесконечно длинного солнца.

Паровоз стоит в тени кауперов, на нем блестит сизая чешуя остывшего чугунного дождя.

Мне больно от стыда. Хочу крикнуть всем доменщикам, что я обманул их, мой паровоз — тоже инвалид. Я мог сделать аварию еще тяжелее и лишь случайно стал победителем.

Начальник домен взметнулся ко мне на паровоз. Сверкает золотым ртом, что-то кричит мне на ухо, таранит мою грудь кулаком. Я не слышу Гарбуза, Ни одно его слово не доходит до меня. Оглох. Только по губам Гарбуза, по его глазам догадываюсь, что он доволен мною, хвалит.

Убежал и Гарбуз, размахивая палкой, к своим домнам.

Прорвав какие-то препоны, доносится до моих ушей ровный гул домен, дружные голоса горновых, свистки маневровых паровозов на подъездных путях. Слышу знакомый голос горнового Крамаренко:

— Живой, Сань?

— Как видишь!

Ленька Крамаренко, белесый и широконосый, подходит к моему кургузому паровозу, завистливо осматривает его от красных колес до вороненой трубы, и говорит:

— Хороша машина! Молодец, Саня, всегда так надо. Знаешь что: живи ты около аварии всегда.

— А вы там, на домне, не делайте аварий, вот и не придется жить около них.

— Без них не обойдется... Осваиваем домну. Вот давай заключим с тобой договор, чтоб ты домну чувствовал как свою, а я чтоб на твоем паровозе был вроде хозяином. Обоюдная, значит, ответственность, а?

Подписали мы договор в шумной конторе, сдавая смену. На другой день газета «Магнитогорский рабочий» выпустила его специальной листовкой. Я увидел свою фамилию, и стало страшно и хмельно. Как она четко и ясно выведена! Высоко лезешь, Сань, не скатись! Вон он, договор:

2 ООО тонн —

не меньше

№ 285. 19 февраля 1933 г. 11 ч. 15 м.

Десять минут на доставку чугуна к разливочным

Доменщики и транспортники!

Крепче напор в борьбе за две тысячи тонн чугуна!

1. Мы, машинист паровоза № 20 Голота и помощник Борисов, берем на себя полную ответственность за обеспечение работы домен и разливочных машин работой нашего паровоза! Помимо безукоризненной и действительно ударной работы на паровозе по перевозке чугуна, мы придем к вам на домну и поможем в случае аварии или каких-либо задержек. Мы гарантируем доставку чугунного поезда к разливочной машине за десять минут. За десять минут мы также гарантируем расстановку ковшей под все носки обеих домен. Расставить ковши на разливочной — уложимся в 3—5 минут. На кантовке шлака не оборвем ни одного каната, не сделаем задержки.

2. Мы, мастера домен и разливочной Удовицкий, Крайнов, Крупалов, горновой Крамаренко, полностью отвечаем за паровоз и его работу. Ни одной минуты задержки. Полная нагрузка машины. На случай какой-либо поломки паровоза, срочности ремонта мы не допустим отправки машины в депо, поможем сделать ремонт собственными средствами.

Инженер Ганс Брауде приехал в наше депо консультантом от паровозостроительного завода крупнейшей германской фирмы, у которой Магнитогорск закупил сто машин последнего выпуска. Никаких нетактичных выходок он не позволил себе. Его дело — сдать паровозы и вернуться в свою Германию.

Сегодня он пришел узнать у меня, как работает паровоз. Он долго ходил вокруг машины, качал головой перед погнутым брусом и расколотыми буферами. На тендерном боку ногтями сдирал засохшую грязь, батистовым платочком протер заделанные вишневым лаком части. Потом залез в будку, указывал пальцем, подпоясанным золотом, на закипевшую солью котловую арматуру и что-то быстро, волнуясь, говорил.

Ганс Брауде, я не знаю языка Германии, но понимаю ваше волнение инженера. Вас возмущает, что такой красивый паровоз в грязи, разбитый.

Я хочу ему сказать, что здесь нет моей вины. Сегодня мы становимся на промывку котла. Все исправим. Но он не поймет мою русскую речь.

На прощание немец поднимает над своей головой два тонкой выточки пальца, изрекает по-русски: «Руссише фсегда есть только гостя на германская машина». И поворачивается к нам спиной, уходит, широко и гордо расставляя длинные ноги, выпятив жирный зад, туго обтянутый синими, не нашего сукна, штанами.

Отойдя несколько шагов от паровоза, Ганс Брауде остановился и такой издал пронзительный звук, понятный французу, англичанину, немцу, русскому, так загремел, что мы с Борисовым окаменели, испуганно зардевшись, посмотрели друг на друга — не ослышались ли мы.

Нет, не ослышались.

Ганс Брауде не отказал себе в удовольствии прогреметь еще раз.

На горячих путях работали ремонтные рабочие, среди них были и женщины, а высококультурный инженер, одетый в роскошный костюм, в белоснежную рубашку, стоял рядом с ними и гремел. Подумаешь, чего стесняться! Разве они люди, эти русские?..

Борисов презрительно засмеялся.

— Ну и ну!..

А мне не до смеха. Стыдно, больно, обидно. С трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься на любителя чистоты, «творца, хозяина машинного мира».

Гад ты тонкогубый, стерва буржуйская! Выходит, значит, что я варвар? Мой друг Борис и Богатырев — тоже? Мы губим вашу машинную цивилизацию? Ну, погоди же, черт лопоухий, мы тебе покажем, какие мы гости.

Но, конечно, не в немце было дело, а в договоре, который мы заключили с доменщиками.

Стали мы в депо на промывку.

Собрал я свою бригаду и рассказал, как немецкий инженер над всеми нами издевался.

— Товарищи, давайте мы сами ударно паровоз отремонтируем,— такими словами закончил рассказ.

Постановили мы выпускать стенгазету. Выбрали редколлегию. К утру, когда слесари отвинчивали первую гайку, вышел на паровозе свежий номер газеты. Заметки призывали создать образцовую на Магнитострое машину. Каждый машинист и помощник должны отвечать на ремонте за определенную часть паровоза.

Три дня не ходили домой, возвращали молодость и силу паровозу. Нам помогал горновой Крамаренко. Завтра машина должна выйти на работу. Остается еще установить паротурбину и провести электропроводку. Но единственный в депо монтер сжег себе руку, лежит в больнице. Мы должны или ждать его выздоровления, или выехать с керосиновым освещением.

Выходит наша газета и призывает бригаду к утру одолеть последние трудности, своими силами осветить машину. Смотрю — кой-какие ребята скучными глазами читают заметки, а вокруг этих ребят крутится возбужденный машинист, мой сменщик — чубатый, долговязый парень с сонными глазами, с прилипшими к кожаной куртке блестками рыбьей чешуи. Почувствовал я что-то неладное. Слышу хриплый голос: «Да что, вот спросить бы у этой газетки: каменные мы? По три дня не спавши работать?»