Впервые в своей жизни Куэвас ступил на корабль; он был восхищен его видом, но в то же время должен был сделать усилие над собой, чтобы свыкнуться с трудностями этой новой жизни.

Он почтительно поклонился маэстре Хуану де ла Коса, облеченному божественной властью в этом плавучем деревянном доме, первому после дона Кристобаля, верховного капитана. Представился он также и шкиперу Санчо Руису, и контрамаэстре Хуану Лекейтио, баску, по кличке Чачу, а также познакомился со всеми остальными должностными лицами, которым предстояло управлять всей жизнью судна на море.

Больше всех его внимание привлекали двое – кладовщик, с которым он должен был иметь дело ежедневно, в обеденное время, и так называемый смотритель корабля – боцман, который был его непосредственным начальником, так как именно в его распоряжении находились юнги и корабельные слуги.

Этот боцман был старым моряком, по имени Хиль Перес; многочисленные сыновья его плавали на различных судах, и поэтому он обращался с подчиненной ему молодежью с грубоватым добродушием, как и надлежало человеку старого закала.

Никогда не сбиваясь с начальнического тона, сурового и в то же время благожелательного, он знакомил юношу с корабельной жизнью и с обязанностями, которые ему надлежало в точности выполнять.

Экипаж он делил на два разряда – «носовых» и «кормовых», и само собой разумелось, что большинство составляли «носовые». Это понятие охватывало всех – обученных матросов, корабельных слуг и юнг. К «кормовым» же относились только те, кто обслуживал лиц, находящихся в кормовой башне.

Так как экспедиция отправлялась по приказу королевской четы, боцман припомнил все правила, действующие во время военных походов на адмиральских каравеллах королевского флота. Среди «носовых» имелись такие, которые именовались прыгунами, оттого что они первыми прыгают на неприятельский корабль в случае абордажа; другие назывались избранниками, оттого что получали повышенное жалованье, некоторые носили звание крыльевых, оттого что их боевой пост был на бортах корабля.

– А для каравеллы борт – все равно что для птицы крыло, вот потому‑то, наверно, их так и зовут – крыльевыми.

Во время сражения матросы должны были для большей свободы движений сбрасывать с себя одежду, а свои тюфяки, платье и альмоселы складывать у бортов корабля, в виде мягкого заслона от неприятельских выстрелов. Альмосела, которую носили все моряки в холодные и бурные дни, представляла собой головной убор в виде капюшона, переходящий в короткий плащ или пелерину.

Затем боцман с гордостью стал показывать орудия «Санта Марии». Особыми достоинствами они не отличались, если сравнить их с орудиями других кораблей, на которых он плавал во время войны с португальцами или во время защиты Малаги от флота африканских мавров. Он рассказывал о фальконетах, бомбардах и пасоволантах, обычно объединяемых под общим названием громов, метавших железные ядра или каменные шары. Химическое соединение селитры с серой называли порошком. Орудия меньшего калибра, то есть легкая артиллерия, состояли из серватанов и ривадокинов – от слова «ривальдо», иначе говоря – «пройдоха» или «разбойник». В других же странах названия пушек придумывали, пользуясь названиями разных отвратительных животных – серпентины, кулеврины,[78] двуглавые псы. Самые мелкие орудия «Санта Марии» именовались версос – стишками, а лафеты – лошадками.

На адмиральском судне было четыре бомбарды с каменными ядрами. На «Пинте» и «Нинье» были по две бомбарды меньшего калибра со свинцовыми снарядами и по нескольку фальконетов на бортах. Для экипажа предназначалось кой‑какое огнестрельное оружие, пищали, и аркебузы, и множество арбалетов, луков, шпаг и топоров.

Хиль Перес сообщил также вместимость каждого из судов экспедиции. У корабля «Санта Мария» она составляет двести бочек, у «Пинты» – сто пятьдесят и «Ниньи» – сто. В Средиземном море грузоподъемность судна измерялась по количеству мешков пшеницы, которые в него грузили. Моряки Северной Испании, галисийцы, кантабрийцы и баски, возили в Англию и прибалтийские порты не пшеницу, а вино и потому привыкли мерить на бочки и бочонки.

– А это не одно и то же, – повторял строгий учитель. – Хороший моряк не должен забывать при расчетах, что десять бочонков составляют двенадцать бочек.

Посреди палубы судна помещался очаг – кухня на открытом воздухе, вокруг которой почти всегда толпились матросы. Одной из обязанностей корабельных слуг было следить ночью за тем, чтобы угли не погасли и можно было бы в любую минуту разжечь огонь.

Днем на очаге кипели два корабельных котла; один – для матросов носовой части, другой – для избранных особ, занимавших кормовую башню.

Тут Хиль Перес начинал говорить об огромном количестве кинталов морских сухарей или галет, погруженных на корабль. Кроме того, он насчитывал дюжины кинталов риса, бобов и гороха, составлявших обычную пищу экипажа, как и копченое мясо или, в постные дни, треска и другая сушеная рыба. Много также было бочек вина, оливкового масла и уксуса.

– Уксус, парень, вещь очень полезная: его подливают в воду, когда она начинает портиться, и тогда ее можно пить. Пригодится он и в те дни, когда готовят рыбу, а также хорошо бывает побрызгать им в помещениях, где спят матросы: это предохраняет от болезней. Иной раз портится воздух в трюме под палубой, и тогда там можно дышать только в том случае, если капнуть туда немного уксуса или мочи. Средство испытанное: я сам не раз применял его.

Тушами или салом боцман называл куски засоленной свинины или копченого мяса, припасенные кладовщиком. Флотилии он присвоил мужественное название флота, точно так же как именовал смолой черную жидкость, которой пользовались, чтобы промазывать и шпаклевать судно. Они везли большой запас этой смолы и немало кинталов сала, чтобы обмазывать им судно.

– Тебе, человеку сухопутному, и не понять, что это значит – обмазать судно. Это значит – надеть на него снизу рубашку из сала, чтобы оно хорошо скользило и морские травы не цеплялись за просмоленную обшивку.

Боцман учил Фернандо почтительно держаться с кладовщиком и с его помощником, так называемым водяным альгвасилом, ответственным за хорошую сохранность питьевой воды и за ее справедливое и разумное распределение между командой. Когда судно входило в порт, они вместе с боцманом должны были там пополнять запасы воды, дров и солонины, а также доставать свежий провиант. На судне имелись хорошие остроги, большие железные трезубцы, которыми можно ловить дорад и разных морских животных, снующих вокруг корабля в тихую погоду.

Важное место среди морских съестных припасов того времени занимал сыр, который всегда в большом количестве брали с собой в дальнее плавание. В непогоду огня в очаге не зажигали: качкой опрокидывало котлы, а пламя металось так, что грозило пожаром. Иногда же волны, перекатываясь через палубу, заливали очаг, и в такие дни экипажу выдавали только морские сухари, сыр и вино.

Навес – это непромокаемая, то есть просмоленная ткань, натянутая над палубой. Парад – означает смотр экипажа, и Фернандо, едва заслышав сигнал, должен занять свое место на палубе вместе с другими корабельными слугами, а если он этого не сделает, его туда притащат, или, иначе говоря, приведут насильно, подгоняя тумаками и подзатыльниками.

Он должен слушаться матросов, людей почтенных, проживших большую жизнь и достойных всяческого уважения. На корабле люди живут не так, как в сухопутной армии, где командиры и простые воины отделены друг от друга почти непреодолимыми различиями в положении.

Каждый опытный матрос может стать лоцманом, или маэстре судна, и точно так же он может отказаться от этого звания и вернуться к своему прежнему скромному Делу.

– Вот, например, сеньор Хуан де ла Коса, который еще несколько недель назад был здесь капитаном, а сейчас всего‑навсего маэстре и мог бы точно так же стать рядовым матросом. А на судах сеньора Мартина Алонсо и его брата Висенте заслуженные люди работают на носу как простые матросы, а ведь у меня на глазах они были и лоцманами и маэстре. Всякий бывалый моряк умеет читать карту и измерять высоту солнца с помощью приборов; умеет, он управлять рулем, не сбиваясь С курса, как приказывает шкипер, и стоять на вахте три часа подряд, не задремав, потому что заснуть на вахте – это подлость, на которую способен только бесчестный человек, который не ценит ни своей, ни чужой жизни.