Но на «Санта Марии» находятся и более важные особы, занимающие весьма высокое положение, и сейчас они спят в кормовой башне под настилом, на котором вахтенные.

Идальго Диэго де Арана, один из членов кордовского семейства, очень близкого к верховному капитану, был главным альгвасилом всей флотилии, и ему был подчинен Диэго Лоренсо, второй альгвасил, которого он определил на одну из каравелл. Сеньор Родриго Эсковедо – нотариус, обязанностью которого явится закреплять на бумаге все новые владения испанской королевской четы, когда будут открыты острова, не захваченные ранее Великим Ханом.

Житель Ронды, сеньор Родриго Санчес де Сеговия – полномочный королевский смотритель, которому поручено взимать и хранить для их высочеств пятую часть всех доходов, которые принесет экспедиция.

О нем матрос говорил с большим уважением, считая его одним из тех придворных, которые сопровождали короля и королеву в их непрерывных поездках по Испании. Однако с еще большим почтением относился он к сеньору Перо Гутьерресу, единственному, кто не нес никаких обязанностей в этом плавании, а находился на судне в качестве пассажира, просто как друг дона Кристобаля, с которым он держался почти на равной ноге. Юноше казалось, что должность королевского буфетчика, которую занимал в свое время Гутьеррес, являлась одной из самых высоких. Но когда он стал говорить о нем, Фернандо слушал уже с раздражением, ощущая, как в нем просыпается та же неприязнь к этому человеку, которую он уже почувствовал, впервые встретившись с ним в Севилье.

В составе экипажа «Санта Марии» числился юнгой некий Кастильо, севильский ювелир, известный как большой знаток металлов, который, как рассчитывал дон Кристобаль, сумеет благодаря своему опыту определить ценность огромных запасов золота, ожидающих их на земле Великого Хана. Другим важным лицом был Луис де Торрес, обращенный еврей, владевший несколькими языками, которого верховный капитан предполагал отправить как переводчика при первом же посольстве к великому «Царю царей», как только корабли причалят к азиатскому берегу.

Когда Куэвас в полночь окончил свою вахту, он подождал, пока его товарищ отправился спать в носовую часть судна. Уже привыкнув к темноте, он остался вблизи кормовой башни и наконец решился проскользнуть в помещение, служившее жильем и столовой для всех избранных лиц, населявших эту часть корабля.

Он услышал слабое, мерное дыхание где‑то совсем у своих ног и, наклонившись; узнал Лусеро, спящую на двух подушках в коридорчике, у дверей каюты дона Кристобаля.

Мнимый слуга говорил ему еще перед отплытием из Палоса о том, что хочет просить хозяина об этой милости под тем предлогом, что он сможет быстрее прибежать ночью на зов. Хозяин разрешил слуге спать у его дверей, а не в том кормовом помещении, где проводили ночь корабельный мастер и все остальные «кормовые». Фернандо дотронулся до лба и похолодевших рук Лусеро. Он догадался, что она страдала от морской болезни точно так же, как страдал и он, пока боцман не применил к нему своего сурового лечения. Он не нарушит этот глубокий сон, который несколько часов тому назад ему самому казался верхом блаженства.

– Лусеро! Бедная моя Лусеро! – произнес он шепотом.

Она даже не пошевелилась, когда он молча поцеловал ее в холодный, слегка вспотевший лоб, в губы, сохранившие кислый вкус после рвоты, вызванной морской болезнью, и ушел на свое место в носовое помещение, где проспал остаток ночи спокойным сном.

Еще до того как флотилия подошла к Канарским островам, он уже выполнял как полагается все обязанности своей новой морской жизни. Иногда ему становилось смешно, когда он слышал свой голос, распевавший призыв к столу, приветствие утренней заре или отмечавший получасовой ход песочных часов.

С кладовщиком, человеком учтивым на словах, но очень своенравным на деле, он вступил в переговоры об увеличении порций тому кружку матросов, которому он подавал дом. Он также ходатайствовал перед морским аль‑гвасилом о выдаче положенного количества воды. Пища была большей частью соленой, и одним из самых тяжких испытаний жизни моряка того времени было то, что питьевую воду ему строго отмеривали, словно дорогой напиток. Следил он и за тем, чтобы помощник кладовщика, распределявший вино для «носовых», которых обслуживал Фернандо, не слишком разбавлял его водой.

Матросы были благодарны Андухару за его внимание и позволяли ему в часы досуга сидеть вместе с ними на палубе, словно он был настоящим моряком.

Первые дни своего плавания флотилия шла при попутном ветре по спокойному морю, и экипаж корабля проводил большую часть времени сидя на палубе, так как ни голос маэстре, ни свисток Чачу не призывали их к напряженной работе. Матросы постарше рассказывали о своем прошлом, каждый по‑своему и в зависимости от тех морей, в которых они плавали.

Баск Доминго де Лекейтио, из прежнего состава экипажа «Маригаланте», описывал своим слушателям, в большинстве случаев андалусцам, как его соотечественники на протяжении веков охотились на китов в водах Кантабрийского моря. Право на эту охоту было предоставлено им королями Кастилии, и из каждого села на бискайском побережье люди уходили в море на своих многовесельных лодках. Сначала эта охота велась без каких бы то ни было правил. Все суденышки яростно состязались друг с другом – каждому хотелось убить кита; а кит, окруженный лодками, опрокидывал то одну, то другую взмахом своего хвоста и подбрасывал их в воздух так, что весла и люди дождем сыпались во все стороны. Затем королевским указом охота на китов была упорядочена, после чего моряки одного и того же села участвовали в ней на равных правах и каждая лодка по очереди бросала гарпун. В пользу короля Кастилии от каждого кита отрезали полосу от головы до хвоста. Потом, чтобы не кромсать кита каждый раз на куски, охотники сговорились ежегодно отдавать королю целиком первого кита, пойманного в этом году.

Теперь киты водились только в северных морях и лишь изредка появлялись у побережья Кантабрийского моря, но бискайские и астурийские охотники ходили за ними даже за пределы Англии. Доминго де Лекейтио, который всю свою юность провел на этой морской охоте, рассказывал, что в его родном селении, так же как и в соседних, бискайские моряки делают из позвонков кита стулья и обносят свои дворы изгородью из его белых ребер, по которым еще сочится жир.

Не желая отставать от них, андалусские моряки рассказывали свои приключения, забавные и в то же время страшные, случавшиеся с ними во время плавания к африканским берегам, и преувеличивали опасности, которым они тогда подвергались.

Педро де Лепе, старый носовой матрос, служивший на многих каравеллах и других судах, рассказывал о тайных плаваниях в Гвинею наперекор португальцам, считавшим себя тогда хозяевами африканского материка, несмотря на то, что именно каталонцы и андалусцы первыми начали обмен с неграми на этих берегах.

Они бросали якорь далеко от Сан Хорхе де ла Мина и от других факторий короля Португалии. Последний приказал сбрасывать в воду каждого белого, который без его разрешения явится торговать в Гвинею. Стоило кораблю стать на якорь перед пустынным берегом, как сразу в глубине лесов раздавалось завывание морских раковин и громкие крики. Это племена давали знать друг другу о прибытии европейцев, и вскоре являлся местный король и приносил немного золотого песку, пряности, перья, львиные шкуры, а главное – приводил рабов‑негров, которых можно было затем продать в портах Марокко или на рынках Севильи.

– Я плавал с капитаном Перо Кавроном, тем самым, который сейчас выгоняет евреев из Испании; и вот однажды один негритянский король пригласил его к обеду. Капитан принял приглашение; люди, знавшие тамошние обычаи, предупредили его, чтобы он ни в коем случае не прикасался к мясу, а ел только фрукты и местный хлеб, потому что все мясо на этом пиршестве будет человеческим – мясом негров, как там принято; а как особое лакомство подадут окорочок пятимесячного младенца, упитанного и зажаренного, как козленок, со всеми косточками. Сеньор Перо не раз потом клялся, как добрый христианин, что при взгляде на это лакомство его чуть не стошнило; но господь бог вдохнул в него мужество, и когда негритянский король ему сказал: «Ешь. Отчего ты не хочешь есть?», он ответил: «Оттого, что я дал обет перед богом, что не вкушу мяса, пока не вернусь на родину и не освобожусь от морских трудов; поэтому я не ем ничего, кроме сухих фруктов, которые везу на своем судне». Король велел подать ему фрукты, и они провели вместе немало времени, пока не настала пора возвращаться на корабль.