Эта голова с большим лбом и выдающимися скулами отбрасывала огромную тень на всю стену каюты, словно принадлежала какому‑то гиганту.

Он слегка щурился, как бы желая сосредоточиться на своих мыслях, не дать им ускользнуть. Из‑под вздрагивающих век голубые глаза горели золотистым огнем. Эта задумчивая неподвижность казалась величественной молодым людям, в восхищении следившим за ним.

– И так каждый вечер, – продолжала шептать Лусеро. – Я думаю, что в эти часы он неслышно говорит с богом, прося у него указаний, чтобы правильно вести нас.

И оба, почувствовав вдруг некий священный трепет, отошли от двери, чтобы больше не смотреть на своего господина.

Другие лица, помещавшиеся в кормовой башне, отнюдь не внушали такого уважения Андухару. Он ненавидел, сам не зная за что, сеньора Перо Гутьерреса, которого другие корабельные слуги считали самым важным лицом после адмирала. В конце концов он уразумел причину своей ненависти. Бывший королевский буфетчик смотрел на пажа своего друга дона Кристобаля как на своего собственного и грубо обращался с ним, словно, сам того не зная, отвечал этим на неприязнь, которую испытывал к нему Куэвас.

Льстивый дворецкий во всем потакал этому человеку, стараясь угодить ему, и изощрялся в издевательствах над хрупким слугой.

Лусеро, разговаривая наедине с Фернандо, жаловалась на них обоих.

Ее настоящий хозяин относился к ней с рассеянной доброжелательностью и хотя, будучи вечно во власти навязчивых мыслей, обычно даже не замечал присутствия пажа, он все же всегда был склонен заступаться за него и резко обрывал дворецкого, когда тот осмеливался жаловаться на Лусеро. Хуже всего с ней обращался этот богатый выскочка, присоединившийся к экспедиции в последнюю минуту; он словно угадывал в маленьком паже что‑то неестественное, что приводило его в ярость и вызывало его нападки; Педро Террерос, по‑видимому, разделял эти чувства.

Этим двум наглецам, свободным от забот, обременявших Колона, легче было разоблачить обман мнимого слуги. Они чувствовали неладное, но не могли отдать себе отчет в своих догадках. Возможно, что их враждебность являлась извращенным выражением желания, смутно возбуждаемого присутствием женщины.

Фернандо следил за обоими, предчувствуя опасность, особенно со стороны Перо Гутьерреса. Террероса он ставил на второе место, как простого помощника этого отталкивающего человека. А между тем именно он‑то и позволял себе особенно грубо обращаться со слабым слугой.

Однажды Фернандо узнал от другого матроса, что Педро Террерос под предлогом какого‑то упущения со стороны Лусеро дал ей пощечину.

Такая расправа не была редкостью среди мужчин на борту корабля. Но ведь Фернандо‑то знал, кто такой на самом деле этот слуга, живущий в кормовой башне. Ударить Лусеро!..

«Я убью его, – сказал себе Андухар, чувствуя, как в нем просыпается воля неумолимого в своей мести народа. – Я убью его, когда он попадется мне один на один».

Странным в этом деле было то, что высказал он эту угрозу по отношению к одному человеку, дворецкому, в то время как мысль его была занята другим – королевским буфетчиком.

Глава V

В которой рассказывается о том, как каравеллы плыли между никогда не существовавшими островами, как Колон, обнаружив, что его карта не в ладу с океаном, проявил замешательство и как во время ужасного матросского бунта, сочиненного по прошествии многих лет, он был на волосок от гибели.

На пятый день плавания флагманский корабль облетела весть: у «Пииты» валится руль.

Это означало, что руль названной каравеллы соскочил с петель, или, что то же самое, крюков, и что эта неисправность, которая препятствует следовать заданным курсом, весьма серьезна.

Отличаясь быстроходностью и имея столь бывалого капитана, как Мартин Алонсо, «Пиита» использовалась для разведывательной службы; она и на этот раз намного опередила остальные суда флотилии, и они не могли оказать ей помощь из‑за значительного волнения на море.

Подозрительный от природы и склонный видеть вокруг себя лишь заговоры да козни, Колон не замедлил усмотреть преступную подоплеку в названной неисправности, ответственность за которую он тотчас же возложил на владельцев «Пинты» – Гомеса Раскона и Кристобаля Кинтеро, плывших на ней простыми матросами. Так как они вступали с ним в споры в бытность его в Палосе, когда, покинутый всеми, он томился там до приезда Пинсона, он сразу же решил, хотя и видел «Пинту» лишь издали и не располагал непосредственными сведениями о происшедшем на ней, что оба эти палосца умышленно повредили рулевое управление своей каравеллы, чтобы прервать таким образом путешествие и возвратиться в родную гавань.

Услышав такие предположения своего начальника, Хуан де ла Коса, со свойственным ему здравым смыслом, принялся возражать ему. Нелепо думать, будто эти два человека, эти опытнейшие мореходы, решились, чтобы помешать своей каравелле продолжать путь, повредить ее руль, и притом сейчас, когда море особенно неспокойно и плавание затруднено. Кроме того, находясь в подчинении у Мартина Алонсо, капитана исключительно деятельного и опытного, они не могли бы прибегнуть к подобной уловке без того, чтобы она не была немедленно обнаружена и виновные не понесли наказания.

Колон с неудовольствием выслушал замечания Хуана де ла Коса; он терпел подле себя лишь таких подчиненных, которые принимали каждое его слово за непреложную истину; но в конце концов он сказал:

– Я надеюсь, что Мартин Алонсо, человек смелый и находчивый, сумеет найти выход из постигшей его беды, и это отчасти утешит меня в том, что я бессилен помочь «Пиите».

И действительно, капитан «Пинты» исправил, как мог, руль своего корабля, после чего флотилия двинулась дальше. Правда, на следующий день руль соскочил снова, но он опять устранил это тяжелое повреждение, пустив о ход свою изобретательность моряка, привыкшего бороться с роковыми случайностями, столь частыми в его плаваниях по океану.

Спустя неделю после отплытия из Палоса каравеллы Колона достигли Канарского архипелага, одни острова которого уже подверглись испанской колонизации, тогда как другие еще сохраняли свою независимость, ревностно оберегаемую их жителями.

В трюмах «Пинты» набралось много воды, и на острове Гран‑Канария нужно было вытащить каравеллу «наверх», или, что то же, на сушу, чтобы проконопатить и засмолить ее обшивку.

Колон хотел найти новое судно, чтобы заменить им «Пииту», ибо он считал, что она непригодна для дальнейшего плавания. Пинсон был другого мнения: с жаром занявшись починкой своей каравеллы, он добился того, что, отлично отремонтированная, она стала лучшей во всей эскадре. Дальнейшие события подтвердили правоту Мартина Алонсо, кстати сказать, более сведущего во всем, что касалось мореплавания, чем его компаньон и начальник. Занимаясь ремонтом корпуса «Пинты», тот же Мартин Алонсо сменил ее парусное вооружение на прямое (до этого оно было латинским), иными словами, он поставил прямые паруса на фок‑ и грот‑мачтах, сохранив треугольный, или латинский, парус лишь на одной бизань‑мачте.

Эти работы продолжались целых двадцать восемь дней, с 9 августа по 6 сентября. Пока «Пинта» чинилась, остальные два корабля дожидались ее на Гомере; по дороге сюда пришлось пройти близ Тенерифа, носившего тогда благодаря своему прославленному вулкану название Адского острова.

Как раз в этот момент происходило извержение, и некоторые матросы с «Санта Марии», никогда прежде не видавшие вулканов, затрепетали и пришли в ужас от огненных потоков, извергаемых кратером с поразительной высоты. Другие моряки, которые, плавая по Средиземному морю, имели случай наблюдать извержения Стромболи и Везувия или успели побывать на островах Канарского архипелага в предыдущие свои поездки, посмеивались над суеверными страхами новичков.

На острове Гомера, управляемом доньей Инесой Пераса от имени ее малолетнего сына Гильена Пераса, первого графа Гомера, Колону и многим из его спутников довелось беседовать с некоторыми испанскими поселенцами, поклявшимися им честью, что ежегодно, в течение известного периода времени, они видят на западе очертания разных таинственных островов. То же самое утверждали и жители острова Иерро. Колону вспомнилось также, что и португальцы с Мадейры и Азорского архипелага видели порой какие‑то острова и обращались к португальскому королю с ходатайством о предоставлении им каравеллы, чтобы они могли отправиться на их поиски.