– Это я, Лусеро! Не кричи! Слышишь, это я! – торопливо прошептал он ей на ухо и снова принялся ее целовать.

Они пробыли вместе довольно долгое время; Лусеро, успокоившись, целовала Фернандо – ведь это был единственный способ заставить его уйти как можно скорее: их могли обнаружить.

В соседней каюте находились королевский контролер и королевский нотариус. Сеньор Перо Гутьеррес, друг адмирала, занимал отдельную каюту поменьше.

Под предлогом, что так скорее можно явиться на зов адмирала, Лусеро спала одетой, в штанах и жилете, сбрасывая с себя лишь куртку, башмаки и берет.

– Еще раз, и я ухожу, – шептал у ее уха Фернандо. Но последний поцелуй никак, однако, не приходил, потому что каждый поцелуй влек за собой бесчисленные повторения.

Вдруг в тот уголок, где притаились влюбленные, проскользнул синеватый свет ночи; причиной этого было кратковременное отклонение корабля с курса, которым он до того следовал, что было вызвано, в свою очередь, равномерным покачиванием парусов из стороны в сторону. Двое молодых людей, с виду одного и того же пола, продолжали осыпать друг друга пылкими ласками и при этом рассеянном освещении, источниками которого были фосфоресценция океана и мерцание звезд.

Внезапно юноша‑андухарец почувствовал, как ему в волосы вцепилась чья‑то безжалостная рука, принудившая его подняться на ноги. И тотчас та же рука принялась отвешивать ему пощечины, а другая – осыпать ударами, глухо отзывавшимися в его груди.

Фернандо поднял глаза: перед ним стоял Перо Гутьеррес, но не в парадном платье, в котором он обычно показывался на людях, а в нижнем белье, как это естественно для человека, всего за несколько минут перед тем отдыхавшего на своей койке и проснувшегося от непривычного шума.

Избивая юношу, бывший королевский буфетчик угрожал сообщить альгвасилу флота, идальго Аране или даже самому адмиралу о гнусности, которую ему довелось видеть. Но обо всем этом он – странное дело! – говорил совсем тихо, как если бы не хотел, чтобы и другие знали о сделанном им открытии. Закончив расправу, он вышвырнул Фернандо из рубки, так что тот скатился по лестнице, которая вела из кормовой башни, и растянулся ничком на настиле палубы.

Это нападение было столь внезапным и столь стремительным, что едва юноша немного оправился и собрался защищаться, как оказался лежащим на животе в центральной части флагманского корабля.

Он поднялся на ноги и замер, поглощенный мыслями о случившемся. Отомстить этому ненавистному человеку! И Фернандо инстинктивно протянул руку к правой стороне своего пояса, но там были только пучки расплетенного каната – их корабельным слугам полагалось постоянно иметь при себе, чтобы в случае надобности снабжать матросов. У всех «носовых» были ножи; их не было только у слуг, обязанных поддерживать на корабле чистоту.

И Фернандо устремился к тому крытому месту на палубе, где хранились различные железные орудия и инструменты большого размера: ковши для подачи горячей смолы конопатчику, занятому приведением в порядок корпуса корабля, и остроги разных видов, употребляемые для рыбной ловли. Схватив один из этих трезубцев, он бросился к кормовой башне, но не успел пробежать и нескольких шагов, как на его плечо легла чья‑то рука, не грубая и не властная, а ласковая и дружеская.

То был ирландец, который все еще держал в другой руке свою арфу.

Он ласково посмотрел на Фернандо, глаза у него были светло‑карие, со множеством черных точек. И он заговорил, подбирая слова с медлительностью человека, привыкшего подолгу молчать.

То, что собирался сделать Фернандо, – юношеская глупость. За такие порывы на кораблях расплачиваются слишком дорогою ценой: за них вешают на одной из рей.

Кошачьи глаза ирландца, казалось, видели все, что произошло во мраке кормовой башни. А если чего‑нибудь они и не видели, то об этом он догадывался.

– Когда мы окажемся на земле, – закончил он, словно давая добрый совет, – когда достигнем владений Великого Хана…

Глава VI

В которой рассказывается о том, как Родригес Бермехо первым крикнул: «Земля!», но адмирал несправедливо присвоил обещанную за это награду, а также о том, как голые люди на маленьком островке увидели три вырастающие прямо из моря рощи, полные белых, как смерть, волшебников с лицами, покрытыми хлопком.

Земля была где‑то рядом. Все приметы на море и в воздухе говорили о близости островов. «Пинта», как всегда в голове флотилии, оправдывала свою славу наиболее быстроходного ее корабля: она рыскала по морю, отклоняясь вправо и влево от курса, которым следовали другие суда, в надежде на то, что, расширяя поле своего зрения, она сможет открыть наконец долгожданную землю.

Матросы «Пинты» заметили на воде плавающую тростинку и ветвь какого‑то дерева. Они же подобрали палку, выстроганную, как им казалось, железным ножом, и еще одну, но на этот раз сломанную тростинку, дощечку и пучки травы, выросшей, без сомнения, на земле. Люди с «Ниньи», в свою очередь, выловили веточку с ягодами шиповника.

Над кораблями неоднократно проносились стаи лоро и попугаев, державшихся одного направления: они летели, конечно, к ближайшей земле для отдыха.

В четверг 11 октября, вскоре после захода солнца и после того, как люди пропели обычную «Славу», адмирал обратился с площадки кормовой башни к матросам «Санта Марии». Он говорил с тем исполненным поэзии я задушевности красноречием, которое находило на него в те моменты, когда какая‑нибудь удача усыпляла на время его бешеный и недоверчивый нрав.

– Я должен, – говорил он, – вознести бесконечную хвалу господу богу за милости, которые он ниспослал нам во время этого путешествия, даровав нам столь гладкое море, столь умеренные и попутные ветры, столь замечательную погоду и избавив от бурь и опасностей, подстерегающих обычно всякого, кто пускается в открытое море. И поскольку я рассчитываю на милосердие божие, которое по истечении немногих часов должно дать нам землю, я обращаюсь к вам с настоятельной просьбой нести в течение этой ночи вахту на носовой башне тщательнее, чем вы несли ее доныне, ибо вам надлежит быть настороже и помнить, что каждое мгновение может открыться земля.

И до этого существовал приказ, отданный Колоном сразу же по отплытии с Канарских островов; согласно этому приказу корабли флотилии, прейдя семьсот лиг на запад и не встретив земли, должны были плыть в дальнейшем лишь до полуночи. Отдавая этот приказ, Колон исходил из предположения, что на названном расстоянии от Канарского архипелага он должен отыскать острова или материковую землю. Но поскольку, пройдя семьсот лиг, они не открыли никакой суши, приказ Колона не выполнялся, и три корабля плыли все вперед и вперед, охваченные желанием обогнать друг друга ради того, чтобы сделать это открытие.

Люди на флагманском корабле слышали речь командира флотилии, и каждый из них жаждал первым увидеть землю. К тому же, королевской четой было обещано, что сделавший это открытие получит ежегодную пенсию в десять тысяч мараведи, да еще дон Кристобаль добавлял от себя к этой наследственной пенсии великолепное шелковое полукафтанье.

Флотилия продолжала идти в западном направлении, придерживаясь, однако, курса, указанного незадолго перед этим Пинсоном. Если б они плыли прямо на запад, то через несколько дней подошли бы к побережью Флориды, заселенному в те времена отважными племенами, проявлявшими в дальнейшем на протяжении многих лет враждебность по отношению к белым, и можно сказать с почти полной уверенностью, что в этом случае им не удалось бы возвратиться в Испанию. Для их судьбы было огромной удачей, что, изменив курс, они наткнулись на Лукайский архипелаг, заселенный простодушным и робким племенем, встретившим испанских аргонавтов с религиозным благоговением, как если б они опустились туда прямо с неба.

В десять вечера дон Кристобаль, находившийся на площадке кормовой башни и внимательно всматривавшийся в океанский простор, заметил едва различимый, мерцающий огонек, «подобный крошечной свечечке», как он записал в своем дневнике, «которая то поднималась, то опускалась»; но этот свет был настолько зыбким, «настолько туманным, что он, дон Кристобаль, не решился утверждать, что это и в самом деле земля». Корабли плыли в этот момент на всех парусах, со скоростью двенадцать миль в час.